Аркадий Первенцев - Над Кубанью Книга третья
— Под Екатеринодаром дух армии был наполовину сломлен, — говорил Гурдай. — Мы решили отступать, но куда? Оставить Кубанский край? Нет. Ни в коем случае. Направиться в Баталпашинский отдел, в предгорные станицы, которые усилиями посланного туда полковника Шкуро постепенно оздоравливались, — оттуда можно было начинать чистку края, — но вскоре мы получили известие о консолидации крупных сил Красной гвардии в этих районах, о резко враждебном отношении черкесов к белому движению. Прибывшая с Дона делегация изменила наши планы. Решено было отправить только один полк к Армавиру для организации восстания, но поход не состоялся.
— Зря, — хмуро сказал Ляпин. — Нам бы хоть какую-нибудь зацепку. Откопали бы оружию, пулеметы.
Генерал развел руками.
— Так, вероятно, было предопределено свыше. Волею судьбы мы очутились здесь, на территории дружественного нам Войска Донского. Вступив в Мечетин-скую, мы вступили в очередной фазис развития нашего движения. Это фазис внешних сношений. Мы устанавливаем связи с Доном, Украиной, Германией.
— Никита Севастьянович, — вмешался Лука, — вроде несподручно так, а? Ну Дон там аль Украина — дело понятное, а германец как же, а?..
— М-да, — помялся генерал, уклоняясь от ответа.
— Войско рвется на Кубань, но для этого надо, чтобы пробудились все уголки. Мало того, для планомерного наступления на родину надо иметь достаточно сил, вооружения, снаряжения…
— На Кубань сейчас трогать вам несподручно, там свои, русские, — снова сказал Лука, туго осмысливший дипломатию своего родственника, — надо было сперва чужое войско отогнать.
— Мы воюем с теми, кто нас затрагивает, — со сдержанным раздражением сказал Гурдай. — Зачем же нам воевать с теми, кто нас не трогает?
— Как не трогает? — Лука приподнялся. — Уже десятые сутки из-под Батайска раненых везут. Павло письмо прислал: бои идут.
— Мало того, — сказал седой казак-гунибовец, — на Тамань войско высадили, с Тавриды идет, от Керчн-города. Слухи были, Таманскую станицу захватили, Ахтанизовскую, Вышестеблиевку.
— Не всякому слуху верьте, — сказал Гурдай, — да и к тому же дисциплинированные иностранные войска предпочтительней большевистских банд.
— Что банды то банды, — охотно согласился Лука, — и смех и грех, Никита Севастьянович. Козлу и тому роги золотым блеском вымазали. Чертова свадьба, чего и говорить! — Приник к Гурдаю: — Как же с царем, а? Лаврентия-то подвалили товарищи. Какого же царя поднимать будем? Может, Вильгельма? Может, для того и войско он прислал до нас, чтобы под свой скипетр казачество подвести? Не пойдет народ…
Ляпин дернул Луку за штанину.
— Замолчи ты, придурковатый. Аль не видишь — гневаются. Пристал, как репях. — Наклонился, сказал шепотам: — Будь доволен, что он твоего Павлушку запамятовал.
Лука метнул испуганный взгляд на Лапина, потам на генерала и сразу потух.
Гурдай расспрашивал о станицах, поинтересовался своим имением и землями. Получив скользкий ответ, понял, что там не все благополучно. Благодушное настроение окончательно исчезло. Генерал раздраженно, в резких тонах, поставил делегатов в известность о скором выступлении армии, о размерах поддержки, которую потребует командование от населения, довольно прозрачно намекнул о репрессиях в случае невыполнения требований.
— В недалеком будущем большевики проведут мобилизацию двух присяг казаков, — сказал он. — Получив оружие от красных, казаки должны маршевым порядком подходить навстречу нашей армии. В бой не вступать. И переходить на нашу сторону. Наши авангарды беспрепятственно пропустят парламентеров. Так сообщите вашим детям.
Генерал встал, и все поняли, что прием окончен.
Батурин намеренно задержался, чтобы остаться наедине с генералом. Когда за последним казаком закрылась дверь, Лука приблизился к Гурдаю, извлек из кармана сверток, торопливо зубами развязал узлы.
— Наконец-то с глазу на глаз, Никита Севастьянову - сказал он тоном заговорщика. — Вот тут все, на три тысячи. Намаялся я с ними.
Гурдай, предвидя новую неприятность, насторожился.
— В чем дело, Лука Дмитриевич?
— Не будь этого дела, не пошел бы на риск, — прошептал старик. — Пока сюда добирались, сто раз смерть видели. — Он принялся выкладывать акции на стол, разглаживая их и приговаривая: — Вы не сумлевайтесь, Никита Севастьянович, на три тысячи золота не так уж важко, пеший допру. На три тысячи пшеницы куда тяжелее. Полтора вагона, зерно в зерно, греку ссыпал. Фунт чаю китайского в премию грек прислал…
— Ничего не понимаю, — Гурдай насупил брови. — Вас, Лука Дмитриевич, очевидно, разморило в дороге… Жара, степи.
— Разморило? — Лука поднялся. — Мое дело. Пущай я совсем хворый, думаете — не допру? Не допру, так закопаю то золото на приметном месте.
— Какое золото? — раздраженно спросил Гурдай.
— Вот за эти бумажки, — выпалил старик, — не хочу в сахарных заводчиках ходить. Все на тех заводах растянули, разокрали. Возвертайте золотом, как через Велигуру обещание дали.
Лука подступал ближе. В глазах его генерал прочитал угрозу. Он отстранился от рук Луки, насильно сующих ему мятый сверток бумаги.
— Вы, вероятно, рехнулись! О каком золоте речь?
— Пять мажар с Катеринодара вывезли? Вывезли. Куда девать будете?
— Отстаньте.
— Отстать? — вскипел Лука и сжал кулаки. — Знаешь, как хлеб родит? На три тысячи — кровь с-под ногтей брызгает…
Батурин угрожающе шагнул к Гурдаю.
Генерал отскочил к двери, рывком распахнул ее. В комнату влетели два расторопных казачьих офицера. Лука поглядел на них мутными невидящими глазами, пошатнулся и опустился на лавку. Тяжелые мужицкие рыдания трясли его. Офицеры остановились в растерянности.
Гурдай знаком приказал им выйти. Он подсел к Луке, погладил его плечо.
— Успокойтесь, Лука Дмитриевич, — сказал он вкрадчиво. — Вас, кажется, ввели в заблуждение, но положение можно поправить…
Ровно три часа продолжалась их беседа. Когда Лука вышел, его догнал Ляпин.
— Как? — спросил он с подобострастием.
— Генерал — это тебе не какой-нибудь подхорунжий! — ответил ему Лука словами Велигуры.
Они направились к дому, отведенному им для ночевки, и по пути встретили Кузьму Каверина. Свернув в холодок, Кузьма сидел на подножке линейки и ел сало, отрывая куски крепкими зубами.
Каверин узнал Луку и сразу же принялся скверно ругать Мостового.
— Товарищи, — с ненавистью сказал Каверин, завязывая мешок и бросая его на линейку, — новую жизнь пришли показывать. Слова хорошие, а дела… мать их за ногу!.. Вот на этой самой линейке, этими конями Егора из Лежанки привез… а он… жизнь мне разбил… Доберусь — горло руками перерву…
Лука покряхтел, сочувственно покивал головой.
— Понятное мне твое горе, Кузьма, — сказал он, — ой как понятное! Жили тихо, жили мирно, станицы цвели, свадьбы играли, землю пахали, и вот откуда ни возьмись… заявились. Да хоть бы заявились чужие, а то свои, станишники. Отравили народ, отравили. Вот и мой Павлушка к ним притулился.
— Тоже с ними? — искоса поглядывая на старика, спросил Каверин.
— Да пока как сказать, — с тревогой в голосе отвечал Лука, — товарищи-то супротив басурманов знамена подняли. Ну и выбрали Павлушку. На сходе выбрали, обществом. Ежели по старине разобраться — почет! А сейчас — не знаю, куда вытянет, может в килу выйдет… Сюда-то чего пожаловал, Кузьма?
Каверин сердито взглянул на старика, раскрутил постромки, перекрещенные на спине крепкого буланого маштака, накинул петли постромок на валек барка.
— По делам каким сюда пожаловал? — повторил вопрос старик.
— Душу и шашку продавать, — недружелюбно выдавил Каверин, — Антону Ивановичу Деникину.
— А хозяйство как?
Кузьма отмахнулся и опустился на пыльную подножку линейки.
— Все кинул.
Лука подсел к Каверину. Почеркивая хворостиной по пыли, долго слушал Кузьму и ушел, пораженный его отчаянной злобой.
— До чего человека довели, — бормотал он, — товарищи, Егорки… мало того что в амбар лезут, да еще душу пожевать норовят.
Приторговав на скотном базаре по весьма сходной цене бычка-третьяка, Лука рано поутру отправился из Мечетинской. Путь его лежал по степной небитой дороге, на запад, туда, где, по слухам, держало фронт жи-лейское ополчение.
ГЛАВА XI
Некошеные, промятые дозорами травы. Степь, раскрашенная благодатным южным пестроцветом. По балке, укрывшей резерв сторожевого отряда, текла маловодная степная речка, достигавшая, по слухам, Азовского моря.
Сенька лежал на спине. Миша скучающе разглядывал выцветшие брови приятеля и темные пятна обильных веснушек, не исчезнувших даже под медным загаром. Казаки дремали, изредка отгоняя зеленых слепней. Половина отряда выехала в патрулировку. Лазутчики сообщали о подготовке Деникиным второго кубанского похода. Барташ и Батурин покуривали и тихонько беседовали.
