Вен. Андреев - Партизанские встречи
— Вот этого-то немцы не знают, — сказал Пятра, показывая на площадки. — Они думают, что на тех трех рукавах весь Збруч коробом сошелся, туда нас и направляют.
Глубина реки здесь достигала трех-четырех метров.
Несмотря на то что всю последнюю неделю стояли сильные морозы, Збруч не замерз, и только кое-где у берегов его были небольшие припаи.
И правый и левый берега обрывались четырехметровыми скалистыми уступами.
Подошло несколько повозок с бревнами, взятыми в Крынцилове. Но они оказались непригодными. Нужны были толстые балки не менее четырнадцати-пятнадцати метров длины.
Часть людей пошла в лес рубить деревья.
Но как же перебраться строителям на ту сторону? Переплыть при двадцатиградусном морозе?
Однако Карпов попробовал переправиться через реку на лошади. Несколько партизан спустили коня на веревках на кромку припая. Карпов встал на седло. Лед обломился, и конь рухнул в воду. Карпова вытащили на берег и отправили сушиться, а коня подхватило бурное течение и понесло вниз. Он высоко вытягивал шею, озирался по сторонам и громко ржал. Уже далеко внизу партизаны накинули аркан и вытянули копя из воды.
Науменко предложил ставить бревна «на попа» и перекидывать на ту сторону. Но сильный ветер сбивал бревна, они падали, и течение их уносило. Каким-то чудом конец одного бревна зацепился за лед противоположного берега. Бревно подтолкнули, чтобы оно лучше уперлось. Науменко молча скинул шинелишку, взял в руки шест и, балансируя в воздухе, начал осторожно передвигаться по перекладине. Он сделал два-три шага, лед затрещал, бревно перевернулось, и Науменко окунулся в воду.
— Я на санях перееду, — спокойно сказал Моряк, отправив Науменко в хату.
Я дал приказание рубить бревна, вязать плоты. Но Моряк не шутил. Он быстро отпряг две пары лошадей, с помощью товарищей соорудил своеобразный плот из двух саней, установив одни на другие и сбив их тремя досками. Сани столкнули в воду. Моряк прыгнул на них и тотчас же вместе с санями погрузился по пояс в воду.
— Помогайте! — крикнул Пятра.
Он балансировал, упираясь шестом в берег, стремясь вперед. Сани заносило в сторону, поворачивало вокруг оси. Моряк всё больше погружался в воду. Несмотря на его протесты, мы подняли его на площадку.
Тонкие сосульки повисли на полушубке Моряка, лицо у него посинело, зубы стучали, подбородок дрожал, но Пятра не унимался и доказывал, что если бы сани увязать не так, а вот так, он переплыл бы не хуже, чем на любой черноморской шлюпке.
Злясь на себя и на всех, Моряк торопливо подпоясался длинной веревкой, другой конец которой дал в руки Науменко. Не успел я спросить, зачем он это делает, как Моряк спрыгнул с площадки в ледяную воду и несколькими мощными взмахами рук достиг противоположного берега.
— Тот не моряк, — кричал он, карабкаясь по крутому берегу, — кто на воде непригоден, тот не моряк, кто откажется от задуманного! Давай бревно!..
Оставленный конец веревки привязали к вершине бревна. Началась дружная работа. Тринадцать метров водного пространства перекрыла фундаментальная балка. Переправа для пехоты, по крайней мере, была обеспечена.
Моряка отправили в хату, раздели и стали оттирать спиртом.
— Зря продукт портите, — сказал он, когда начал отогреваться. — Спирт внутрь вливать надо, так сказать, с действием на самоиспарение через поры.
Я разрешил Моряку применить спирт «с действием через поры».
_ Мост был устроен на славу. Всё до последней поперечины было уложено и закреплено без единого гвоздя. На бревна навалили хворост, солому, навоз, и переправа пошла полным ходом. По мосту легко переправился обоз. Противник обнаружил нас только тогда, когда переправа была закончена. Он устремился было по нашему следу, но мы взорвали мост перед самым его носом.
6
Таков был этот человек, Георге Пятра, по кличке Моряк, которого я видел то молчаливым, тихим, замкнутым и медлительным, то очень разговорчивым, самоотверженным. Мы только догадывались о тех возможных, неясных нитях, которые вели Пятра от подвига к подвигу, даже не догадывались, а скорее, пожалуй, чувствовали их, эти нити, но не знали толком о его недавнем прошлом до тех пор, пока он не рассказал нам о нём подробно.
Дней на пять мы задержались в Сатановских лесах, а от них, как говорят, рукой подать до Молдавии. То ли потому, что Пягра чувствовал запах земли, на которой он родился, то ли потому, что тяжелая обстановка заставляла его своим примером поддерживать дух товарищей, но он почему-то стал часто играть нам на свирели или занимал нас рассказами.
После докладов о разведке, которую теперь почти всегда вёл Моряк, мы подолгу вели разговоры у костра. Вот тогда-то Пятра и поведал нам о себе. Никто не перебивал его, все с напряженным вниманием слушали рассказ. Лишь нетерпеливый Науменко пытался помогать, вставляя временами несколько слов или фраз, мешая рассказчику. Ночь была тихая, морозная, и далеко по голому Сатановскому лесу разносилось эхо от трещавших в костре поленьев. На темном небе ярко горели звезды.
Служил Пятра в Черноморском флоте. Около двух лет успешно воевал. Во время одной из десантных операций командование поручило ему важное задание. Задание Пятра выполнил, но получил тяжелое ранение в голову. В сознание он пришел уже в фашистском плену. Это было ранней весной.
— Пока я понимал только то, что ранен, а где нахожусь, не ведал, — рассказывал Пятра. — Лежу у колючей проволоки… «Что такое, — думаю, — неужели валяюсь на передовой? Почему меня не подбирают?» Болит голова, по вискам будто молотками бьют. Хочу встать, а ноги не слушаются, да и не чувствую я ног… Нет, целы. Почему же я их не чувствую? Ощупываю себя руками. В одном из карманов нахожу десятка два кусочков сахару. Откуда они? Никогда не имел привычки в кармане сахар носить.
Метрах в десяти от меня, как тени, проходят какие-то люди, больше гражданские. Их много, стонут. Запах тяжелый. Надо мной открытое небо, а воздуху нет, задыхаюсь… Кто-то просит пить, ему не дают, он проклинает всё на свете… Я тоже хочу пить. Прошу — в ответ ни звука. Во сне я или в бреду? Решил, что в бреду. Закрыл глаза, открыл — картина та же.
— Пить, — говорю, — дайте же воды, чёрт бы вас подрал! Или вы не люди? Где тут начальство?
Кто-то хриплым голосом проворчал:
— Да перестань ты, замолчи, и без тебя тошно. Нет воды.
Я повернул голову. Рядом со мной лежал человек с длинной седой бородой. Один глаз у него заплыл кровью и вздулся, на второй глаз тоже наползла опухоль. Он жаловался, что ему покалечило руку. «Где же гражданского человека могло так изуродовать? — подумал я. — Что такое?» Он точно угадал мою мысль.
— Бомбой прямо в школу угодил, подлый.
Он еле-еле говорил.
— А где же мы находимся?
— В чертогах «нового порядка»… Ты что, слепой?
— Дай ему спокойно умереть. Что ты привязался к человеку?
Это сказал мой сосед слева. Он тоже был в гражданском, тоже ранен и также не перевязан. Я запомнил его запрокинутую голову, заострившийся тонкий нос на синем лице и торчавшую клинышком бородку. Он замолчал, и его начала трясти лихорадка. «Ну, — думаю, — что за издевательство?..»
Ещё ничего не понимая, я попробовал приподняться, а в груди, как в кипятильнике, захлюпало вдруг, забулькало, из горла хлынула кровь, в глазах зарябило — вся земля дыбом пошла…
Очнулся я от чего-то тяжелого и холодного на лбу, точно глыбу льда кто положил. Голову мою что-то прижало к земле. «Может, в самом деле, — думаю, — это лед. Наверно, у меня температура, и врачи приняли меры. Зачем же мне так много положили, неужели они не понимают, что мне тяжело и больно?»
Я решил поправить лёд и весь обомлел — это была рука мертвеца. Я еле оттолкнул её. Умер сосед с бородкой… Мне стало совсем не по себе, и я вскрикнул.
— Ты ещё жив? — спросил меня старик. — А я завидовал, вот, думаю, счастливцы, трясут теперь ребята у врат райских Петра за бороду… А ты, оказывается, всё ещё тут бушуешь…
Лежу на спине, не поворачиваюсь, всё онемело. Поднимись я, и кожа, наверно, отстала бы от костей, так, думалось, я прилип к земле. Перед глазами проволока и синее небо. Небо кажется чужим, холодным. Рядом со мной труп. С другой стороны такой же умирающий, как я, у него уже опухло всё лицо. На мое счастье, старик ещё не потерял сознания и время от времени перебрасывался со мной несколькими словами Уцелевшей рукой он подкинул мне черствый кусок хлеба, не знаю, где он его взял. Я не мог есть, хлеб не лез в горло. Старик сообщил, что сюда подносят умерших со всего лагеря и нас, пожалуй, скоро совсем завалят…
Вот весь мой мир… Я потерял голос и смертельно хотел пить. Горло горело, язык пересох, опух, не вмещался во рту и казался чем-то посторонним, губы потрескались… Пробовал сосать сахар. Не помогло. Я глотал холодный воздух и давился им. Вся ночь прошла в муках от жажды. Я проклинал тот час, когда вернулось ко мне сознание.
