Мартин Нильсен - Рапорт из Штутгофа
Эсэсовец Петерсен обрабатывал Хирша. Наконец он остановился и спросил:
— Сколько раз тебя наказывали, собака?
— Шестнадцать, — простонал Хирш. Губы у него были залиты кровью, и он, как крот, беспомощно метался из стороны в сторону, ибо без очков почти ничего не видел, а Петерсен первым же ударом разбил его очки.
— Завтра вас повесят, — сказали им эсэсовцы, вытаскивая обоих из барака.
Впервые наши тюремщики дали нам лечь спать, не поиздевавшись вдоволь над нами, не подвергнув нас осмотру, не проверив чистоту наших ног и не засыпав нас угрозами и ругательствами. Но вскоре Петерсен вернулся и подозвал одного из наших товарищей. Он сказал:
— Я не знаю, как с Марсинаком, но Хирша завтра повесят. Если он вернётся сюда, бейте его насмерть.
И когда Петерсен начал объяснять, куда и как нужно бить, глаза его и губы стали влажными.
— Сбейте его с ног. Потом прыгайте ему на живот и выколачивайте из него душу. А потом на всякий случай поднимите его и несколько раз тресните головой о столб.
Когда этой же ночью наш товарищ рассказывал нам о своей беседе с Петерсеном, он заметил, что эсэсовец говорил так, словно повторял раз и навсегда заученную инструкцию.
Часа через два Хирш пробрался в барак, чтобы забрать несколько подушек и одеял, которые в своё время украл у наших товарищей. Мы дали Хиршу несколько затрещин и выбросили его из барака.
Потом приполз, хныкая, Марсинак. С ним вместе пришёл староста лагеря. С наших коек мы слышали, как они переговариваются.
— Сколько раз я вам говорил, чтобы вы не «организовывали» в блоках. Возможностей пока что немало, но вы слишком ленивы, и вот вам скандал! Но этого датчанина, — он имел в виду эсэсовца Петерсена, — придётся малость осадить.
И его осадили. Правда, мы избавились от Хирша и Марсинака, но Хирша не повесили. В лагере произошла молниеносная подпольная война, которая показала, что уголовники со своими друзьями эсэсовцами, такими, как рапортфюрер Хемниц, состоявший в интимных отношениях со старостой лагеря, были сильнее. Петерсена перевели в лагерь «Германия», где находились норвежские полицейские. В главном лагере он вновь появился лишь очень не скоро и при этом был крайне молчалив. Старые заключённые, которые с интересом наблюдали за развитием событий в датском блоке, говорили впоследствии:
— Если бы Петерсен сделал ещё хоть один шаг, это стоило бы ему головы. В нашем лагере уголовники не любят, когда им мешает какой-нибудь случайный эсэсовец.
14. 5-Й БЛОК И ОРУЖЕЙНАЯ КОМАНДА
Вскоре мы сообразили, что 5-й блок и живущие в нём «подследственные» заключённые находятся на особом положении. «Подследственные» — это заключённые, которые направлены в концентрационный лагерь, хотя следствие по их делам ещё не закончено. Чтобы как-то выделить данную категорию заключённых — а этого требовал лагерный порядок, — им было велено ходить вообще без всяких треугольников и лишь с номером на левом рукаве. В этом было их единственное отличие от других заключённых.
Что же касается «подследственных» заключённых 5-го блока, старостой которого был наш друг Хольцер, то они отличались от остальных заключённых самым разительным образом.
Рассказывая о предателе Марсинаке, я уже упоминал об этой группе узников Штутгофа, единственной, кроме датчан, политической группе, сохранившей в лагере своё организационное единство. И, естественно, между обеими группами вскоре возникли взаимная симпатия и определённый контакт.
«Подследственные» находились в лагере на целый год дольше нас, и их стало уже в несколько раз меньше, чем было вначале. Эта группа Сопротивления состояла главным образом из представителей польской интеллигенции, которая сформировалась в короткий промежуток времени между воссозданием польского государства в 1920 году и вторжением Гитлера в 1939 году. В группе было много учителей и коммерсантов, но больше всего было чиновник ков из железнодорожного и таможенного ведомств.
За одну только зиму 1942/43 года группа сократилась с 250 до 70–80 человек. Почти все уцелевшие устроились работать в так называемую оружейную команду.
Работа в оружейной команде отличалась от всех остальных лагерных работ тем, что она осуществлялась под непосредственным контролем армии вермахта, тогда как эсэсовцы ведали лишь вопросами трудовой дисциплины. Подобный порядок имел для заключённых свои достоинства и свои недостатки.
Эта рабочая команда занималась ремонтом оружия, которое поступало с фронта в повреждённом или совершенно искалеченном виде. Его разбирали, чинили, смазывали, заменяли кое-какие детали, после чего представители вермахта это оружие пристреливали. И его снова отправляли на фронт.
Когда я сам работал в оружейной команде, через мои руки прошли буквально все виды европейского стрелкового оружия. В основном это были винтовки и карабины немецкого, польского, чешского, греческого, югославского, итальянского, французского и бельгийского производства.
Если «подследственным» заключённым 5-го блока удалось в своё время закрепиться в оружейной команде, а также получить собственного старшего капо и собственных младших капо в различных подразделениях, то это объясняется счастливым стечением обстоятельств. Сначала на должности капо были назначены немецкие уголовники. Однако они немедленно стали красть инструмент и вообще всё, что можно было продать, и так дезорганизовали производство, что вермахт сказал: хватит!.
В этой польской группе было немало опытных оружейников, которые совершенствовались на польских оружейных заводах в Радоме, промышленном городке к югу от Варшавы, работали на французских оружейных заводах и заводах Круппа. Они составили костяк оружейной команды. Но в общем вся эта работа была такого свойства, что каждый хоть сколько-нибудь грамотный и толковый человек мог овладеть тайнами мастерства за какие-нибудь несколько дней. И поляки стали оружейниками.
В смысле работы они оказались с этого момента в лучшем положении, чем кто бы то пи было в Штутгофе. Во-первых, они работали в помещении; и если вы знаете, какие страшные зимы бывают в дельте Вислы, вы поймёте, как много это значило для изголодавшегося, обессилевшего заключённого, хотя рабочий день в помещении длиннее, чем под открытым небом. Во-вторых, «подследственные» заключённые, которые все были уроженцами Западной Польши, имели здесь много состоятельных родственников и знакомых, присылавших им продовольственные посылки. У одного из них было поместье с шестью тысячами гектаров земли, свой собственный самолёт и даже аэродром.
Представители вермахта были заинтересованы в работе оружейной команды и добились от эсэсовцев, чтобы они полностью отдавали «подследственным» заключённым их посылки. Они отлично понимали, что голодные много но наработают.
Таким образом, по сравнению с обычными заключёнными, которые без посылок и возможностей что-то «организовывать» могли протянуть в среднем три-четыре месяца, «подследственные» жили не так уж плохо. Обычно их приравнивали к «проминентам», хотя и не к тем «проминентам», которые принадлежали к высшей касте заключённых и были непосредственными подручными эсэсовцев.
Но, разумеется, то особое положение, в котором находились «подследственные», вызывало зависть остальных заключённых. Большинство «подследственных» даже могло позволить себе такую неслыханную роскошь, как отказаться от лагерного обеда и пренебречь миской свекольной бурды. В первые месяцы лагерной жизни многие датчане, поев в 13-м блоке, бежали потом в 5-й блок к своим польским друзьям за добавочной миской супа.
Я познакомился с этой группой заключённых после того, как меня перевели из рабочей команды фирмы «Неодомбау» в оружейную команду. Чтобы добиться этого перевода, я пошёл на отчаянно дерзкий поступок, и мне до сих пор непонятно, как я отважился на него.
Мне было совершенно ясно, что в «Неодомбау» я не протяну даже до весны. А зима уже давала о себе знать. Стояла стужа, страшная стужа. В открытом бараке гулял ветер, работа была изнурительная. Тяжёлые мешки с цементом и глубокий песок, но которому мы вынуждены были шагать, рано или поздно сгубили бы меня. Чтобы спастись от холода, мы обматывали ноги мешками и вырезали из бумаги жилеты, но толку от этого было мало. Я чувствовал, что погибаю.
Однажды вечером я принял отчаянное решение обратиться к самому начальнику трудового отдела Рэсслеру. Хотя Рэсслер носил красный треугольник, он был нацистом, одним из немногих настоящих нацистов, которые угодили в лагерь. Он попал в концентрационный лагерь после расправы с Рэмом. Говорили, что Рэсслер дворянин, офицер и что во время борьбы за власть в нацистской партии он был одним из главных руководителей гитлеровской молодёжи. Но его свергли, и теперь он возглавлял трудовой отдел в Штутгофе. Человек он был ещё молодой, но лишённый всякой морали. Вся его прежняя жизнь, его мировоззрение и десять лет в концентрационном лагере превратили его в откровенного садиста. В Штутгофе это был один из самых могущественных людей, и, по слухам, его нередко приглашал к себе на вечера сам комендант, хотя Рэсслер был заключённый.
