Илья Туричин - Сердце солдата
— Это верно ты рассуждаешь. Верно, Петрусь. А ноты принес?
Петрусь засмеялся:
— А как же… Вот они. — Он похлопал по свертку, который нес под мышкой. — Похоронные марши, Шопен, Бетховен. Европа! Культура! Это вам не «Жертвою пали»! И… сальце. Супруга вам прислала.
— Заходил?
— А как же! Специально крючок дал.
— Спасибо, Петрусь. Уважил старика. Спасибо.
Последние сомнения Козича рассеялись. Он шел рядом с Петрусем счастливый, будто удалось ему вернуться с того света. Господин Вайнер будет доволен!
Успокоился и Петрусь. Он понимал, что уход его не мог остаться незамеченным. И не знал, как встретят его по возвращении.
Двое суток назад Петрусь ушел из Ивацевичей с твердым намерением не возвращаться больше в это село, пока в нем хозяйничают немцы. Но случилось то, чего он никак не ожидал… Товарищ Мартын не только не разрешил ему покинуть Ивацевичи, но строго-настрого приказал вернуться назад и играть немцам до тех пор, пока это будет необходимо партизанскому командованию.
— Вам придется расстаться с госпиталем, Отто.
У Отто дрогнули губы.
Вайнер подавил усмешку.
— На небольшой срок. Вы мне нужны в другом месте. — Он ладонью похлопал по лежащей на столе карте. — Смотрите, Отто! Вы поедете по узкоколейке вот сюда, в Святую Волю. Там расквартирован отряд Губерга. Вы будете в распоряжении обер-лейтенанта. Присматривайтесь к солдатам, Отто. И к самому Губергу. И к его офицерам. Помните: вы — мои глаза и уши. Понимаете, Отто?
Отто кивнул.
— Рассеивайте страх перед партизанами. Партизаны — кучка необученных, плохо вооруженных мужиков. К тому же, по достоверенным данным, у них повальное пьянство. Мы возьмем их голыми руками.
Отто возвращался в госпиталь медленно, грыз сорванную у забора сухую травинку.
Там, в домике за колючей проволокой, у него дрогнули губы. Вайнер, видимо, подумал, что от страха. Дурак! Идти в прорыв не страшнее, чем служить здесь, в этом маленьком городке, где не только люди, — слепые окна домов смотрят на тебя с ненавистью.
Сколько ему говорили о России — и в школе, и в университете! Говорили, что Россия — огромная, богатая, но дикая страна. Что великая историческая миссия немцев — освободить мир от коммунистов и навести порядок не только в России, но и на всей земле.
И Отто кричал «ура» и с умилением смотрел на марширующие батальоны, и восторженно слушал фюрера.
И вот он сам — солдат. Он «выполняет свою историческую миссию». Он — в России. Она действительно огромна и богата. И солдатские сапоги топчут ее возделанные поля. И реки России солоны от слез и красны от крови.
И в этом его, Отто, «великая историческая миссия»? А ведь он изучал в университете международное право!
Его попросту обманули. Но в этом нельзя признаться даже самому себе. За такие мысли…
Вайнер заставляет его следить за другими, а кто-нибудь следит за ним, Отто, и кто-то, в свою очередь, за Вайнером. Всё — армия, нацистская партия, государство, — всё построено на недоверии, шпионаже, смерти.
На следующий день утром Отто пришел на станцию, как было приказано.
Было еще темно. Возле штабелей бревен и досок стояли два поезда. Маленькие паровозы-кукушки с прицепленными к ним такими же маленькими платформами казались игрушечными, и узкая, тускло поблескивающая в свете фонаря колея рельс тоже казалась игрушечной.
Возле первого поезда стояли военный комендант и несколько автоматчиков. Отто подошел к ним. Предъявил удостоверение.
— Садитесь на любую платформу, — кивнул комендант.
Отто козырнул и забрался на платформу, где лежали несколько мешков и какие-то ящики.
Пришли машинисты в сопровождении автоматчиков. Первый паровоз тоненько, по-детски свистнул, и поезда тронулись один за другим.
Отто знобило от утреннего ветерка. Автомат оттягивал плечо. Он снял его и положил между мешками, чтобы не свалился. Туда же сунул и каску. Потом снял шинель. Завернулся в нее и прилег, положил ладонь под щеку.
Мерно постукивали колеса, вздрагивала платформа. Отто пригрелся и уснул.
Снился ему дом. Ярко горели в печке сухие дрова. Приятно дышали жаром в лицо. Потом дрова начали трещать, будто в печку кто-то бросил патроны.
— Отто, помешай дрова в печке, — сказала мать.
Но Отто не хотелось двигаться. Пусть трещат.
Потом кто-то потряс его за плечо. Отто сел и открыл глаза.
Над лесом разлилась тонкая полоска зари. Возле платформы двигались какие-то люди. Рядом сидел на корточках незнакомый парень в старом сером пиджаке и порыжевших высоких сапогах. Из-под кепки выбивалась рыжая прядь. В руках у парня был пистолет.
— А ну, вставай, вставай, фриц!
Отто понял и поднялся. Шинель упала с плеч. Ноги ослабели. Все тело било ознобом. Он озирался беспомощно, ничего не понимая.
— Да ты чего, пьяный? — Парень опустил пистолет. — Где твое оружие? Автомат?
Отто моргнул воспаленными глазами.
— От дубина! — выдохнул парень и спросил, медленно подбирая немецкие слова: — Во ист дайнер… это… пиф-паф?
Отто понял.
— Дорт, — показал он на мешки.
Парень нагнулся и вдруг тронул его лоб.
— Да он болен! Зи зинд кранк?
Отто не ответил. Его трясло. Качались деревья. Всходившее солнце сорвалось с их верхушек, упало на Отто, ослепило, обожгло мозг…
Удивительное искусство доктора Краммера поставило Крашке на ноги. Правда, у него остался только один правый глаз и на лице, испещренном шрамами, — синие пятна. Перед выпиской из госпиталя Крашке предстал перед медицинской комиссией.
Краммер с удивлением посмотрел на плоды своей работы, довольно хмыкнул и сказал:
— Ну и образина!
Начальник госпиталя сердито повел плечами:
— Неуместно, доктор Краммер…
Краммер вскинул брови:
— Некоторым образом эту физиономию делал я. Как вас там?.. Крашке? Сейчас нет времени. А когда кончится война — если она вообще когда-нибудь кончится, — отыщите меня. Я с удовольствием поставлю на вашем лице все на свои места.
Начальник госпиталя поднялся из-за стола.
— Теперь вы здоровы, Крашке, и, мы полагаем, снова сможете служить нашему обожаемому фюреру! — Он выбросил руку вперед и воскликнул: — Хайль Гитлер!
Все, кроме Краммера, торопливо вскочили.
— Хайль!
— А домой? — спросил Крашке.
— Успеете и домой, — ласково сказал начальник госпиталя и похлопал Крашке по плечу. — Пока что останетесь при госпитале.
— В качестве наглядного пособия по лицевой хирургии? — усмехнулся Краммер.
— В качестве санитара, — возразил начальник.
— А как же домой? — снова спросил Крашке.
— Об этом мы поговорим особо, — увильнул начальник. — Идите, Крашке, вы свободны. Доктор Краммер, останьтесь.
Все ушли. Краммер сидел, ссутулясь, положив руки на колени. Начальник прошелся по кабинету.
— Это становится невыносимым, доктор Краммер.
— Что именно, господин начальник?
— Вы забываете, что он — нижний чин. Как понимать ваши слова: «Если она вообще кончится»?
— Кто она, господин начальник?
— Наша победоносная война. Вы что же, не верите фюреру?
Краммер пожал плечами:
— Я верю только в хирургию.
— Фюрер, подобно великому хирургу, взял в руки скальпель чтобы вскрыть нарыв коммунизма и изменить лицо мира.
Краммер вдруг весело рассмеялся:
— Это вы ловко подметили… Хирург… Меняет лицо… Вы видели лицо у этого Крашке?
Начальник госпиталя покраснел.
— Вы забываетесь, Краммер! Речь идет о нашем фюрере!
— О хирургии, господин начальник, о хирургии. — Краммер встал и, не спрашивая разрешения, направился к двери. На пороге обернулся и подмигнул. — Честное слово, начальник, если вы когда-нибудь попадете ко мне на операционный стол, я дополнительно произведу трепанацию черепа. Науки ради.
Он вышел, аккуратно прикрыв дверь. Начальник госпиталя задохнулся от гнева, резко повернулся, сбил со стола какую-то пробирку. Тоненько звякнув, она разлетелась на мелкие осколки.
Огорченного Крашке привели к Вайнеру. Вайнер был ласков. Усадил солдата против себя на стул.
— Как вы себя чувствуете, Крашке?
Крашке решил во что бы то ни стало добиться демобилизации или хотя бы отпуска. В конце концов, он заплатил за это глазом… Он ответил:
— Плохо…
— Врачи считают состояние вашего здоровья удовлетворительным.
— Им двумя глазами виднее, — зло сказал Крашке.
— Вы настаиваете на отправке домой?
— Да.
— Хорошо. Обсудим это спокойно. Взвесим все и решим. Скажите, кто вас ждет дома?
— Берта.
— Жена?
— Невеста.
Вайнер откинулся на спинку стула и захохотал. Крашке настороженно смотрел на него единственным глазом. Вайнер вдруг резко оборвал смех, черты красивого лица стали жесткими, он наклонился к Крашке и произнес, отчеканивая каждое слово:
