Валерий Ларионов - Афганский «черный тюльпан»
Таких длинных фраз от него еще не слышали и все удивленно переглянулись.
— Революция у них простой переворот, но мы оказались крайними, кто все это будет разгребать и принимать удар на себя от тех и от других. Ведь обе стороны их гражданской войны против советских войск, — сказал Коростылев, — наша задача сберечь солдат и не подставлять их лишний раз под пули, а для этого нужно, чтобы они и сами умели и могли наносить ответные удары.
— За огневиков, комбат, можешь не сомневаться, — откликнулся Потураев. — Я ручаюсь за них..
— Видел, знаю.
— И мои связисты с разведчиками не хуже подготовлены, — сказал Костюков.
— Ладно, хлопцы, первые задания покажут, кто на что горазд, давайте-ка лучше чаю попьем.
Коростылев снял с буржуйки пятилитровый кипящий чайник и поставил его на грубый стол, сколоченный из досок. Потураев собрал пистолет, сделал контрольный щелчок и вставил магазин в его рукоятку.
— Чай — это хорошо, да еще бы с молочком, — Потураев подсел к столу.
Офицеры батареи пили чай с комковым сахаром, разговаривая о ситуации в Афганистане, о своих семьях, о положении дел в батарее.
— Как будем отмечать Новый год? — спросил Коростылев. — Старшина, время в Афганистане как отличается от московского?
— По часовому поясу здесь на полтора часа раньше.
— Все не как у людей, — проворчал Кривониша, — в других местах разница на час-два раньше или позже, а тут нито, ни се, — полтора часа.
— Да при чем здесь это? Отметим два раза — по времени Кабула и по Москве, — сказал Костюков.
— Отметим-то мы отметим, — сказал Коростылев, державший горячую кружку с чаем между ладонями, — но будьте все готовы дежурить посменно с солдатами у орудий. Как бы «духи» тоже не помогли «отметить» Новый год. Всякое может быть. Вон, в Кабуле, рассказывали, часовые заснули и «духи» вырезали две палатки бойцов.
— Надо — будем дежурить, — сказал Потураев.
«Здравствуй, дорогой и любимый мой Женечка!
Сегодня получили твое письмо, узнали твой адрес и сразу же пишу ответ. Если бы ты знал, любимый, как мы ждали весточку от тебя. Я каждый день встречала почтальоншу, а Анечка все время спрашивает про тебя. Несмотря на то, что ты далеко — ты всегда с нами. Что бы мы ни делали — всегда советуемся с тобой: а что бы папа сказал? Анечка все вспоминает, как вы с ней гуляли и ждет тебя, чтобы снова сходить с тобой в парк на карусели. Наши бабули, Нина и Вера, живы-здоровы, передают тебе привет, а бабушка Нина тоже получила твое письмо и тоже, наверное, пишет тебе ответ. Из Мирова мы уехали сразу за тобой, попросив соседей приглядывать за квартирой.
Женечка! Я очень волнуюсь за тебя, столько кругом рассказывают за этот Афганистан. Я в газетах не пропускаю ни одной информации о нем, но там пишут, что все нормально, хорошо, наши солдаты сажают фруктовые деревья и строят детские сады. После Нового года по окончанию зимних каникул я пойду работать в школу, а Анечка пойдет в детский сад. В мае заеду в Сумы на госэкзамены в институт, тогда свалится с плеч еще одна забота.
Бабушка Нина часто приходит к нам, и мы с Анечкой бываем у нее регулярно. Она также работает на заводе, вся в делах и заботах.
У нас в Коммунарске уже холодно, выпадал снег, но через день растаял. Сейчас так сыро и промозгло. А как у вас погода? Тепло, наверное, там, на юге? Пиши нам чаще, Женечка, и обо всем. Нам все о тебе интересно и пока тебя нет с нами, мы с Анечкой каждый день будем ждать твоих писем.
Тебе передают привет все твои школьные друзья, дядя Саша и вся другая родня.
Мы тебя любим и ждем. Вместе с Анечкой тебя крепко целуем и обнимаем. Ждем писем. До свидания. Твои Наташа и Анечка!»Дневальный рядовой Царьков пришел на огневую позицию с несколькими конвертами в руках. Увидя его еще издалека, Потураев объявил перерыв в занятии и взволнованно закурил, присев на станину орудия. Солдаты окружили Царькова. Счастливчики, получившие письма, отходили, присаживались на бруствер и погружались в мир своих семей, матерей, отцов и девушек. Царьков подошел к Потураеву.
— Товарищ старший лейтенант! Вам тоже письмо, — Царьков отдал конверт.
Евгений еще некоторое время затягивался сигаретой, разглядывая до боли знакомый почерк и не открывал его, продлевая приятное волнение перед прочтением. Как жена с дочкой? Что у них нового? Письмо из Коммунарска, значит, уже уехали из Мирова. Как там мама?
Потураев надорвал конверт и развернул долгожданный листок.
Он читал письмо и перед его глазами стояли его Наташа, Анечка, мама и все-все его родные, родной Коммунарск.
— Товарищ старший лейтенант, — вывел его из задумчивости сержант Казеко.
— Из дома письмо получили?
— Да, Саша, от жены. А ты получил?
— Мне еще пишут! Что нового там в Донбассе?
— Холодно уже. Выпадал первый снег, растаял и сейчас слякотно.
— Ничего, после Нового года надолго снег ляжет. Товарищ старший лейтенант, комбат риказал передать Вам, что бы Вы взяли человек пять и поехали с афганцами-царандоевцами за дровами. Во-он их ГАЗ-66 уже пришел. Они знают, где можно завалить несколько деревьев. Я с Вами поеду.
Командир второго огневого взвода остался на позиции продолжать занятия, а Потураев, отобрав пять солдат, приказал им взять дополнительные магазины к автоматам, топоры и двуручные пилы.
На УРАЛе с водителем Ахмеевым они выехали следом за афганским грузовиком. Казеко подсел их к Потураеву в кабину.
— Не верю я, товарищ старший лейтенант, в этих царандоевцев. Хоть они и считаются народной милицией, а враждуют даже между собой. У нас в Кундузе случай был, когда командир батальона царандой был из парчамистов, а основная часть батальона — из хальковцев. Так он задерживал специально им жалованье и дела все, чтобы кормить хальковцев похуже. Батальон восстал, перебил офицеров-нарчамистов и ушел в Пакистан. Это у них запросто. С ними ухо востро надо держать.
— Нам в Ташкенте, Саша, объясняли, что их партия расколота на две фракции: нарча и хальк — и они враждуют друг с другом.
— Да! Первые из богачей, а хальковцы, якобы, из народа и им никогда не примириться. Дело доходит до перестрелок. Вообще, диковатый они народ, я не знаю, как им можно доверять. Любят бакшиши и тут же могут нож в спину воткнуть.
ГАЗ-66 а афганцами в кузове остановился у одного разбитого бомбами дома, вокруг него росло несколько высоких тополей. От батальона они отъехали километра три. Афганцы-царандоевцы были одеты в свою серую форму, кое-кто носил русские солдатские бушлаты. Они энергично заговорили между собой, показывая руками то на дом, то на поля.
Потураев с солдатами подошли к ним и ждали, пока те наговорятся. Маленького роста, щуплый афганец в советской солдатской шапке, с завязанными сзади клапанами, начал что-то Потураеву говорить, показывая на сломанную крышу дома с торчащими оттуда бревнами.
«Все ясно», — подумал Потураев.
— Казеко! Вытаскивайте вон те бревна из крыши и грузите их. Если будут длинные — пилить пополам.
А афганцы стали пилить тополя, что-то недовольно бурча себе под нос и косясь на своего старшего в шапке. Вдруг они бросили работу, вскинули автоматы, наведя их на своего начальника и что-то громко крича, пошли на него. Потураев и Казеко находились недалеко от них и на всякий случай тоже приготовили оружие. Афганец в шапке выхватил пистолет с глушителем и мгновенно открыл огонь перед ногами наступающих. Он им что-то громко кричал, указывая то на тополя, то на разбитый дом, то на Потураева с Казекой. Понятно было, что раздор произошел из-за способа заготовки дров. Там, в разбитом доме, работы было меньше, как им казалось, афганцы-солдаты не хотели себя утруждать лишней работой.
С горем пополам, загрузив машины распиленными бревнами, все вернулись на свои места. Вечером Евгений рассказал о дикой выходке афганцев, и все офицеры батареи пришли к выводу, что если уж они между собой так враждуют, то с русскими вообще не будут церемониться — в любое время предадут и уничтожат.
В следующую ночь наступил Новый, 1982, год. Как такового праздника в батальоне не было. Майор Терещук приказал командирам подразделений усилить на ночь посты и всем офицерам посменно дежурить вместе с солдатами. Капитан Коростылев вечером построил батарею, поздравил личный состав с наступающим Новым годом и зачитал график несения службы орудийных расчетов на огневой позиции и график дежурств с ними офицеров батарей. Особое внимание он обратил на подходы к расположению батальона со стороны арыка и кишлака Пули-Алим и сообщил пароль на сегодняшнюю ночь. С первой сменой солдат на огневые пошел сам командир батареи. Все были одеты в теплые и удобные белые полушубки, туго перепоясаны ремнями, на которых висели подсумки с магазинами к автоматам и гранатами. Ночь была морозная, но без снега. Яркие и крупные звезды густо обсыпали все небо. Стояла полнейшая тревожная тишина. Впереди, сразу за арыком и минным полем чернели горы, заканчивающиеся на вершинах «тремя сестрами». Командир расчета сержант Орасанов принял доклад часового у орудия, отправил его в батарею и, отдавая команды в полголоса, расставил своих солдат на ключевых огневой позиции. На центральном, втором орудии, остались Коростылев с двумя солдатами. К правому, первому орудию, ушли двое с сержантом Орасановым. Капитан Коростылев приказал ему подготовить там на всякий случай, кроме осколочных снарядов, несколько осветительных выстрелов. Два человека убыли к левому, третьему, орудию. Коростылев стоял, облокотившись на щиток гаубицы, и внимательно смотрел в черноту гор. Там было тихо. Глядя в направлении ствола, он, тем не менее, думал сейчас не о противнике. Мысли капитана перенеслись к его семье, в украинский южный город Николаев. И больше всего думал о своей шестилетней дочери Евгении, с которой он так и не попрощался, уезжая из дома на вокзал поздно вечером, когда дочь уже спала. Ее будить не стали, Коростылев поцеловал сонную Женю и уехал. Такой его дочь и осталась в памяти: свернувшись калачиком с распущенными светлыми волосами на подушке. Вспоминая эту маленькую родную девочку, Коростылев почувствовал в груди приток тепла.
