Михаил Шушарин - Солдаты и пахари
Поленька, Санина ученица, худенькая, курчавая, с тонкими, как огуречные плети, ручонками, пришла из соседней волости, от дяди Егора, и принесла весть: «Колчака прут по всему фронту. Красные уже недалеко от Тобола».
— Дядя наказывал, — торопилась говорить девочка, — всех крестьян об этом оповестить. Всех-всех!
— Спасибо, Поленька! А посылочку принесла?
— Вот тут… — Девочка полезла за пазуху. — Бумаги и билеты отпускные… А еще передать он велел: видел нашего дядю Макара у красных. Живой, здоровый. Велел кланяться!
— Спасибо, девочка моя родная!
— Как тут Степа? — Поленька подошла к кровати.
— Спит. Весь день дом строил у прясла, намучился. К матери просится. А я молчу…
— Что еще в Родниках-то?
— А ты не увидела? Спалил Гришка ваш домик… И еще…
— Что?
— Иди ко мне, деточка моя дорогая…
— Говорите, Александра Павловна!
— Мамоньку твою родимую, Ефросинью Корниловну, вчера похоронили!
Поленька упала на руки Александры Павловны, забилась.
Уложив, убаюкав девочку, учительница вышла. Утром, перед обедней, в Родниках уже было известно о наступлении Красной Армии.
19Отвезли Корниловну на погост после обеда. И вскоре (не до поминок) затребовал Гришку к себе поручик Сутягин.
— Долго еще мы будем терпеть выходки твоего Безрукого? — пошел напрямки Колька.
— А я-то как могу знать, Николай Сысоич? Не можете изловить его, а вину на меня сыплете. С больной головы на здоровую!
— Сдается мне, Григорий, что именно ты укрываешь Безрукого. Как ни говори, брат он тебе, кровный… Смотри, как бы я по начальству не доложил об этом.
Гришка испугался не на шутку, упал на колени:
— Клянусь господом богом! Николай Сысоич! За что такое недоверие? Господи, приди на помощь!
— Поможешь поймать — все простится. Не поможешь — пеняй на себя. За таких, как ты, мне свою голову подставлять не хочется!
Шел Гришка домой очумелым. Знал: Колька кому угодно нож в горло вобьет, хоть отцу родному, лишь бы его шкура целой осталась… А тут все ясно: брат партизанами командует. Брякнет карателям — и снимут шкуру, как с хорька на веревочке. Но как ты найдешь его, Терешку… Не такой он, чтобы на пустяке ловиться!
И тут Гришка, будто чего-то вспомнил, остановился. «А ведь он должон приехать к маминой могиле. Должон!»
Гришка повернул на кладбище. До полуночи просидел в кустах. Потом вылез на обочину дороги. Чернела перед глазами свежая насыпь. Крест белый, высокий. Жутко. И вот послышался издали копытный перестук. Едут! Более взвода партизан остановились около могилы. Гришка прилип к земле, держа наготове револьвер. Конники молчали. На коленях у края насыпи стоял Тереха.
— Прости, матушка! — расслышал, наконец, Терехин голос Гришка.
— Прости нас, Корниловна! — загудели вразнобой голоса партизан.
Потом они отъехали к самой дороге, едва не стоптав Гришку.
— Значит, завтра в Медвежку, — сказал Тереха. А там двинем к боровским. За мной!
Партизаны тихим шагом скрылись в темноте. Не чуя под собой ног, рысью кинулся Гришка в Родники. Он клял себя за то, что не догадался посоветовать Кольке и оцепить на эту ночь кладбище.
20В доме-крепости старшины Бурлатова расположился колчаковский штаб. Рано утром к дежурному вошел Гришка. На голове картуз с лаковым козырьком, на плечах новенькая поддевка.
— Доложите обо мне господину поручику Сутягину!
Дежурный унтер подошел к Гришке вплотную, подозрительно взглянул в лицо:
— По какому делу? Откуда?
— Это тебя не касается, господин унтер!
— Как так не касается. Я здесь дежурный.
— Да так. Ведите скорее. Там скажут, кто я.
Унтер смутился: «Черт его знает, может, тайный агент какой?»
И тут же из приемной вышел Колька.
— Здорово, Григорий. Проходи. Расскажешь что нового?
— Новости отменные, Николай Сысоич.
— Не набивай цену. Говори.
Гришка приблизился вместе с креслом.
— Разрешите, по карте покажу.
— Показывай.
— Вот сюда, в Медвежье, должны прийти сегодня ночью на отдых. Тут вот может свободно пройти эскадрон или сотня незамеченной. Можно, Николай Сысоич, и захватить ночью всех. Я эти места хорошо знаю. Берусь провести.
— Прекрасно, Григорий. Если это так и операция удастся, вознаграждение будет доброе. И погоны обеспечены!
Вечером кавалерийский эскадрон особого карательного отряда рысью вышел из Родников. Впереди, в одном ряду с офицерами, в дождевике с поднятым башлыком подпрыгивал в седле Гришка.
Штаб Терехиного отряда расположился в пустовавшем поповском доме. Сам командир и его помощник Федот Потапов пили чай и негромко разговаривали.
— Ходят по нашим следам. Сердцем чую, — говорил Тереха.
— Ничего. Не расстраивайся… У нас дозоры, разведка!
— Так-то оно так. Но все-таки надо быть постоянно начеку.
Было уже далеко за полночь, когда во дворе щелкнул револьверный выстрел. Тереха разбудил Федотку, отдал приказ вестовому:
— Узнай, в чем дело?
Но вестовой не успел еще выйти за дверь, как в коридоре раздался крик:
— Белые! Нас окружили!
Тереха с маузером в руке первым выскочил в коридор.
— Закрывайте дверь! — крикнул.
Партизаны кинулись к выходу. Раздались выстрелы, посыпалась с потолка штукатурка. Дверь забаррикадировать не удалось. Белые были уже в помещении. Завязалась драка. Люди не знали, где свои, где чужие. Тереха стрелял из маузера через окно во двор по кавалеристам, окружавшим усадьбу. Рядом был Федот Потапов.
— Отходи в угловую комнату, а там в сад! — кричал Тереха.
Дом вздрогнул от взрыва гранаты. Рядом упало несколько партизан.
— Беги, Терешка! — крикнул Федот.
Но Тереха продолжал стрелять. По коридору пробежало еще несколько человек, один из них испуганно кричал:
— Уходи, товарищ командир!
Снова взрыв. Волна отбросила Тереху в глубь коридора. Колчаковцы ринулись в комнаты.
Очнулся Тереха от выстрела, который прогремел возле самого уха. Вскочил. Рядом мелькнули белые нашивки.
Несколько дюжих колчаковцев скрутили ему руки, вытащили во двор. И здесь Тереха увидел Гришку. В дождевике и высоком картузе сновал и сновал он среди пленных.
— Самарин, где тут комиссар?
— А вот он, господин прапорщик!
— Этот?
— Этот, комиссар Безрукий.
— Вот ты какая сука! — скрипнул зубами Тереха.
— Молчать! Обыщите его!
Двое карателей обшарили Терехины карманы.
— А это помощник комиссара, Потапов, господин прапорщик!
— Унтер, стройте эскадрон! Пленных во взвод разведки! И вперед! Быстро!
Эскадрон построился. Пленных погнали в сторону Родников.
Торопились. Беспрестанно хлестали плетьми. Сзади всех едва двигался раненый партизанский разведчик Ванюшка. Удары сыпались на его голову все чаще. Гимнастерка была сыра от крови.
— Господин прапорщик, разрешите его кокнуть? — услышал Тереха вопрос.
— Которого?
— А вон, сзади!
— Я бы их всех кокнул… Да этих птиц, — он показал на Тереху и Федотку, — велено доставить в полной сохранности. А того кончайте!
Разгорелся рассвет. На лесной полянке сделали небольшой привал. Пленных оцепили тесным кольцом и рассматривали, как диковинку.
Солнце поднялось уже довольно высоко, когда показались Родники. Эскадрон перестроился. Тереху и Федотку отделили от остальных, окружили со всех сторон и повели с винтовками наперевес. Первыми увидели эскадрон ребятишки. Они залезали на крыши, кричали по улицам:
— Пленных гонют!
Люди выходили из домов, тревожно вглядывались в степь. Вот колонна влилась в улицу. Замелькали похожие друг на друга лица карателей. А в середине истерзанные родниковцы. Шли по широкой улице, по самому ее створу.
— И что за хреновина? Русские русских уничтожают! — ругались старики.
— Все перепуталось, ума не приложишь, — толковали бабы.
— Чьи же они, горемычные? — выла Секлетинья. — И куда же вы их гоните, ироды!
— Ослепла, что ли? Раскрой гляделки-то… В середине-то Тереха наш идет!
Шествие двигалось. Впереди пленных Тереха и Федотка. Лица обоих черны от запекшейся крови. Колонна приблизилась к центру Родников, к дому старшины Бурлатова.
— Вот, кажется, и до места дошли, — сказал Тереха, поддерживая Федота под руку. — Крепись!
Их втолкнули в темный подвал. Там были люди. Тереха не сразу осмотрелся в темноте, поздоровался сдержанно. Арестованные ответили вразнобой.
— Садитесь, товарищ, — освободив чурбак, сказал один. — Мы тут уже насиделись.
— Худо?
— Каждый день расстреливают. Далеко не отводят. Прямо за стенкой.
Под вечер железная дверь отворилась, и белогвардеец в черной папахе прокричал:
