Иван Шевцов - Набат
Затем вернулся в свое кресло и, посмотрев на Савича спокойным взглядом, спросил;
- И много вам удалось разоблачить фашистов?
- Дело это сложное: волки нарядились в овечьи шкуры, - начал Савич, выдерживая взгляд Табаровича. - Некоторые перебрались в Латинскую Америку, другие к Франко, третьи преспокойно живут в Западной Германии, иногда под чужими именами. Но мы их находим, узнаем, срываем маски.
- И лично вам тоже удалось?
- Представьте себе - я напал на след Хасселя. Помните замок Кочубинского под Беловиром? Да, да, того самого доктора Хасселя, если можно называть людоеда доктором.
- Вот даже как! - искренне удивился Табарович. Это было важное сообщение. И главное - это была правда, и сорвалась она с языка Савича случайно, в пылу деланной откровенности. Савич уже пожалел об этом, а Табарович спрашивал: - И где же он, так называемый доктор Хассель?
Савич увлекся, переиграл и проговорился. Ему не следовало упоминать о Хасселе. Да, Артура Хасселя "открыл" он, Савич, и этим заслужил похвалу самого Симонталя, который затем перепродал Хасселя американцам. И уже не Артур Хассель, а Отто Дикс уплыл за океан, чтоб продолжать свои "научные эксперименты" под сенью Пентагона. Сказав "а", Савич все же решил не говорить "б" и на прямой вопрос Табаровича ответил неопределенно:
- Где-то в Латинской Америке. В последний раз его видели в Гватемале.
- Он живет под своим именем?
- Нет… Вернее - да, но, возможно, у него несколько паспортов, - поспешно ответил Савич, и Табарович понял, что его вопрос был неожиданным и вынудил Савича лгать. Но он не стал заострять на нем внимание, сделав вид, что Хассель его не интересует, и сразу перевел разговор на другое:
~ Ну, что ж, вернемся теперь к главному, к тому, что привело вас к нам. Ваше решение похвально, слов нет, в высшей степени похвально. Мы высоко ценим ваш поистине благородный поступок, достойный патриота, и с благодарностью воспользуемся вашей услугой. Итак, пожалуйста, расскажите поподробнее о задании, полученном от ведомства генерала Гелена?
Савич почувствовал некоторое облегчение. По крайней мере, то внутреннее напряжение, в котором он пребывал в последние сутки, если не совсем отступило, то во всяком случае, значительно ослабло. Угроза ареста как будто отпала, хотя он и не вполне доверял дружеским любезностям, которыми одарил его Табарович. Савич подробно рассказал о задании Штейнмана. Табарович слушал его с живым интересом, уточнил некоторые малозначащие детали и в заключение сказал:
- Выполняйте задание господина Гелена. У нас вы не были. Для нас вы журналист из Австрии и сотрудник бюро Симонталя. В дальнейшем к нам не приходите. Вас не должны здесь видеть. При надобности мы сами вас найдем, - Табарович дружески улыбнулся своей тихой, сдержанной улыбкой, потом взял листок бумаги, написал на нем несколько цифр и подал Савичу: - На всякий случай вот вам телефон. По этому номеру вы можете позвонить нам.
- Кого спросить? - поинтересовался Савич.
- Не нужно никого спрашивать. Назовите свою фамилию, - прежнюю: Мариан Савинский - и скажите, что вам нужно. Товарищи будут предупреждены.
От Табаровича Савич пошел на конгресс.
В общем, он был доволен встречей с Табаровичем, хотя и понимал, что радоваться пока еще рано. Прежде всего он недоумевал, почему польская разведка не предложила ему сотрудничать. А он к этому был готов. Это льстило его тщеславию: работать на четыре разведки сразу. Это же уникально, грандиозно, черт побери!
Он уже чувствовал себя героем невероятных приключений. Со временем он напишет книгу, которая станет бестселлером, будет переведена на все языки мира, издана во всех цивилизованных странах. Одно название как звучит: "Агент четырех разведок". Пока трех. Но разве этого мало! - Конечно, эти три разведки принадлежат к одному лагерю, разведки-братья. Вот если бы сотрудничать еще с другой стороной, с польской разведкой. Но почему Табарович не сделал предложения? Это так логично, - с некоторым даже беспокойством возвращался Савич к такой мысли. И, ставя себя на место Табаровича, отвечал: все логично. Он должен доложить начальству, изучить вопрос, проверить. Слово "проверить" вызвало неприятное чувство: а ну, как в итоге проверки поляки установят, что Савич - никакой не журналист, а обыкновенный шпион. Впрочем не совсем обыкновенный - все-таки агент трех разведок. Не велико утешение, можно сказать - тем хуже для него. Не всегда оно видно, что хуже, а что лучше.
Размышляя так, он наталкивался на беспокойную мысль: зачем подполковник Штейнман приносит в жертву своего агента? (Он не знал, что в жертву приносится не один агент, а вся резидентура.) Ради того, чтобы внедрить в польскую разведку своего человека, то есть его, Савича? Это несомненно. Но какой ценой! Можно сказать, ценой человеческой жизни. Это приятно трогало его честолюбие: значит, его высоко ценят в ведомстве генерала Гелена.
Но где-то рядом с радужными мыслями, словно тень, бродили и другие, охлаждающие пыл и портящие настроение: а может, и с ним, если не сегодня, так завтра, поступит Штейнман как с тем, который придет к памятнику Копернику.
Вдруг ему начало казаться, что Штейнман действует слишком примитивно и что Табарович без труда разгадал его замысел, все понял. Тогда опять к нему подступил страх.
Возле одноэтажного, барачного вида помещения, где проводился конгресс, наскоро - за одни сутки - приспособленного под зрительный зал и служебные апартаменты, толпа любопытных варшавян. Вход по пропускам. У Савича пропуск представителя прессы. Внутри помещение обтянуто свежей, пахнущей льном холстиной- стены, потолок. На полу новый линолеум. Все сделано изящно, со вкусом. Не скажешь, что это обычные бараки. Киоски, кабинеты пресс-центра, буфеты, фойе, кабины связи и огромный зал, заполненный пестрой многоязычной и разноликой толпой. И никого знакомых. Может, это и хорошо: ведь он уже не Мариан Савинский. Знакомым пришлось бы объяснять.
Савич нашел свободное место на задних рядах, надел наушники. Оратор - худощавый, с энергичным лицом человек - говорил по-французски. Это был знаменитый Жолио-Кюри. Савич не стал переключать наушники ни на польский, ни на немецкий: речь оратора его не интересовала. Он достал блокнот и делал вид, что записывает, одновременно всматриваясь в зал. Иногда ему казалось, что он видит знакомые лица, - как будто где-то встречались. Но где, когда и что это за лица, он не помнит. Первым, кого он узнал, был доктор Захариадис. Он сидел в средних рядах с краю, и Савич хорошо видел его орлиный профиль, массивную голову, украшенную белой шевелюрой. Широкие плечи его обтягивал новый элегантный пиджак, из-под которого белоснежно сверкал воротничок рубашки. И вообще доктор Захариадис показался Савичу каким-то нарядным и не по возрасту молодцеватым.
Савич подумал: Захариадис - это его партизанский псевдоним, - и стал припоминать его настоящую фамилию. Эммануил Захарович - так иногда звал доктора Ян Русский. Наконец вспомнил: Глезер - его настоящая фамилия. С паном доктором у Савича были добрые отношения, хотелось встретиться, поговорить, вспомнить. И вместе с тем он еще не решил, желательна ли эта встреча. А впрочем, почему бы и не встретиться представителю "фирмы" Симонталя с участником польского Сопротивления. Напротив, он должен встречаться со старыми друзьями, с соратниками по партизанскому отряду, с тем же Александром Блюмом. Это будет так естественно.
А между тем во время речи ораторов люди входили в зал и выходили. У сцены мельтешили фоторепортеры, сверкая магниевыми вспышками, мягко трещали кинокамеры.
Сначала Савич решил встретиться с доктором Глезером сегодня же, во время перерыва, но потом решил не спешить: лучше он встретится с ним после свидания у памятника Копернику с агентом Штейнмана.
Страстные речи борцов за мир Савича не интересовали - весь этот конгресс он считал пропагандистским трюком Москвы, - и, не дожидаясь перерыва, он вышел из зала в просторное фойе, где также было людно, и направился в пресс-центр, на трескотню пишущих машинок, над которыми густым облаком стоял табачный дым. Савич недовольно поморщился - он никогда не курил, и дым сигареты всегда его раздражал - и вышел в фойе. Здесь он лицом к лицу столкнулся с молодой симпатичной женщиной с фотоаппаратом на шее и значком "Пресса". Взгляды их решительно встретились. Лицо женщины, ее влажные алые губы и блестящие обольстительные глаза ему показались очень знакомыми, и когда она в ответ на его внезапно обрадованный взгляд заулыбалась какой-то особой колдовской улыбкой, он сразу вспомнил и как-то непроизвольно, сделав радостно-удивленные глаза, прошептал ей в лицо:
- Ханна! Вот не ожидал…
Он хотел сказать еще какие-то дружеские слова, но мгновенно переменившийся, ледяной и отчужденный взгляд женщины, стальной блеск в ее черных глазах остановил его, точно парализовал.
