Иван Поздняков - Пока бьется сердце
Вместе с майором Кармелицким идем на передний край. Он обозначился лишь во второй половине дня, когда последние наши атаки не принесли успеха. За весь день полк продвинулся вперед не более чем на пять километров. Потери большие.
Вот уже неделя, как Кармелицкий командует полком. Бывший командир тяжело ранен и отправлен в госпиталь. Штаб армии утвердил Кармелицкого в должности командира полка.
Ползем от окопа к окопу. Вернее, это не окопы, а наскоро вырытые в снегу ямки, где залегли стрелки и пулеметчики.
Впереди — ровное поле, поросшее мелким кустарником. До вражеских позиции не больше пятисот метров. Все пространство насквозь простреливается из пулеметов. Когда затихает ружейная и пулеметная трескотня, слышно, как шумит на нейтральной полосе кустарник.
Вот окоп Степана Беркута. Рядом расположился с автоматом Николай Медведев. Людей не хватает, нынче и разведчики в деле. Николай смастерил для своего дружка великолепные бурки. Где достал материал — загадка даже для Беркута. Сам Медведев ходит в потертых валенках.
Беркут доложил командиру полка, что существенных перемен «на его участке» не произошло, что немцы не тревожат.
— Обедали?
— Никак нет! Побаиваются наши старшины днем ходить, темноты дожидаются.
— И правильно делают, — вмешивается в разговор всегда рассудительный Медведев. — Если старшину ранят или убьют, вовсе без пищи останешься, будешь порожним животом цыплят на снегу высиживать…
Степан Беркут ничего не ответил на выпад своего друга. Только глубже, до самых бровей, нахлобучил шапку, снял рукавицу, чтобы дыханием согреть окоченевшие пальцы.
— Холодновато, товарищи? — опрашивает Кармелицкий.
— Есть немного, — ответил Беркут. — Но главное — скучновато лежать в снегу. Неужели и завтра тут будем? Надо так ударить, чтобы фриц нам ближайшую деревеньку освободил. В населенном пункте все как-то сподручнее: жильем пахнет, отчего лишняя теплота в теле вырабатывается…
— Обязательно ударим, — ободряет бойцов Кармелицкий.
— Товарищ майор, я к вам с просьбой, — обращается к Кармелицкому Николай Медведев.
— Слушаю тебя.
— В партию хочу вступить. Рекомендации одной не хватает.
— Значит, ты хочешь, чтобы я дал тебе рекомендацию?
— Так точно, товарищ майор.
— Дам рекомендацию. Тебя, Медведев, я хорошо знаю. Молодцом воюешь. А главное — в эти вот тяжкие дни ты о партии думаешь.
Кармелицкий расстегивает планшет, вытаскивает блокнот и, дуя на озябшие пальцы, пишет рекомендацию.
— Держи, Медведев. Думаю, меня не подведешь, честным коммунистам будешь…
Глаза Николая Медведева вспыхивают от радости.
— Никогда не подведу, товарищ майор. Смерть приму, но звание коммуниста не опозорю. Пока бьется сердце, буду верен своей стране, партии нашей.
— Верю, верю, орел! Только о смерти не говори. Мы с тобой еще в Берлине побываем. А ты, Беркут?
— Вчера подал заявление, товарищ командир полка.
— Кто дал рекомендации?
— Командир роты капитан Поляков, парторг полка и разведчица Люба Шведова.
— Разве ты ее знаешь?
— Через старшего лейтенанта Блинова знаком.
Несколько минут командир полка о чем-то напряженно думает, трет перчаткой массивный подбородок, сдвигает к переносице густые взлохмаченные брови.
— Скажите, орлы, — заговорил Кармелицкий, — вот на этом участке можно пустить танки? Смотрите, поле ровное, мелкий кустарник не в счет. Для танков одно раздолье. Это я к примеру спрашиваю…
Беркут и Медведев задумчиво осматривают лежащую перед ними местность.
— Я бы тут не пустил танки, товарищ майор, — говорит Беркут.
— Тогда докажи!
— Что ж, и докажу. Правда, поле здесь ровное, километра четыре гнать немцев можно. Но дальше что? Дальше возвышенность и сплошной лес. Танкам — тупик: нет ходу. Вот если бы справа их пустить, в обход высоты и леса — это уже другое дело. Там они километров двадцать могут идти, препятствий не встретят.
— Но там уже другой полк, товарищ Беркут. Разве не хочешь, чтобы нас поддержали танки?
— Сам танкист и часто мечтаю, чтобы вот не на животе по снегу ползать, а сидеть в броневой машине, мчаться с ветерком на поле боя. Сам хочу, чтобы танки нас поддержали. Только все же пусть они у соседей действуют. Там лучше. Мы не обидимся.
— Спасибо за добрый совет, товарищ Беркут. И я так думаю, что танкам здесь не будет простора. Счастливо вам оставаться, орлы!
— До свидания, товарищ майор!
Мы уже собрались ползти дальше, когда нас остановил голос Медведева.
— Хочу вам еще одно слово сказать, товарищ майор. Только не обижайтесь. Нехорошо, что вы здесь, вам беречь себя надо, за всех вы в ответе…
— Не беспокойся, Медведев, я завороженный, никакая пуля не возьмет.
— Зря шутите. Неровен час, недалеко и до беды…
— Ты не каркай, пустая твоя голова, — обрывает Медведева Степан Беркут.
Ползем дальше. Окоп Григория Розана. Молдаванин скорчился в три погибели. Время от времени он снимает рукавицы и согревает пальцы дыханием. Зубы выбивают дробь. Лицо почернело, губы потрескались.
— Холодно, товарищ Розан?
— Разве это холод, товарищ командир?! У нас в Молдавии под петров день — вот это холод.
— Ты думаешь, я святого Петра не знаю и не ведаю, когда этот праздник бывает? Ведь летом отмечают старухи святого Петра, так что ли?
— Правильно, товарищ командир.
— Значит, холодно?
— Так точно.
— И огня негде разложить?
— Я о Молдавии думаю, и вроде теплее становится.
— Хорошо делаешь, что о родных краях думаешь. Они и есть тот огонь, который согревает солдата. Края твои хороши?
— Ой, как хороши! — нараспев произносит Розан. — Небо синее, виноград, солнце, а девушки — вроде молодого вина — глянешь, и кровь в жилах стучит.
— Ты женат?
— Не успел, товарищ командир! Хорошая девушка осталась в селе.
— Зовут-то как? — живо интересуется Кармелицкий.
— Мариулой.
— Красивое имя, вроде нашей Марии. Вот побьем фашистов и вернешься к ней.
— Обязательно к ней. Потом к вам в гости приеду с Мариулой и дочкой.
— Зачем же с дочкой? Может, сын родится.
— Хочу дочь. Она уважительней. Да и солдатской доли не испытает, на войну не пойдет.
— Разве горька эта доля? Разве горька война?
— Незавидная доля, а война — не мать.
— Но вот воюешь, храбрым солдатом являешься.
— Я мужчина, мне положено воевать. Воюю я по собственному желанию, потому что нельзя мне не воевать. Не буду драться — всю жизнь батраком прохожу, и Мариула батрачкой промается. Знаю я, на что немцы замахнулись.
— Молодец, товарищ Розан, что так понимаешь эту войну. Вот закончится она, тогда, быть может, и я к тебе в гости приеду. Хочу взглянуть на твои края.
— Приезжайте, дорогим гостем будете. Запишите адрес. Всякое случается: может, ранят, к примеру, увезут в госпиталь, в другую часть попаду. Вот и не увидимся.
Кармелицкий записывает адрес Розана.
Наступает ночь. Где-то за плотной пеленой облаков прячется луна, и поэтому видно далеко вперед. Ветер крепчает. Он срывает с косогоров и кочек тучи снега, бросает его в лицо, слепит глаза, обжигает кожу. На нейтральной полосе неистово стонет кустарник, голые ветки бьют по земле, и кажется тогда, что к нашим окопам подкрадывается врат.
Где-то рядом с нами, нервно захлебываясь, застрочил пулемет.
— Что за чертовщина?! — ругается Кармелицкий и бросается вперед на звук пулеметной трескотни.
Еле поспеваю за ним. Наконец достигли окопа, где залег наш пулеметчик. Боец-казах беспрерывно хлещет по кустам свинцовой струей.
— Товарищ боец, что с тобой?! Да очнись ты!
Пулемет умолкает. Боец поднимает голову и удивленно смотрит на нас.
— Зачем стреляешь, куда? — кричит Кармелицкий.
— Немца стрелял, атаку отбивал.
— Какую атаку? — Кармелицкий явно раздражен.
— В кустах немца, много немца идет.
— Да где они, твои немцы?!
Пулеметчик смущен.
— Ты кто будешь, как имя твое?
— Красноармеец Тилла Матьякубов.
— На фронте давно? В боях бывал?
— В боях не бывал, на фронте не бывал. Вчера в окоп командир привел, пулемет дал, стрелять велел.
— До этого из пулемета стрелял?
Боец прищелкнул языком.
— Хорош стрелял, все мишень бил, командир говорил: молодец, Тилла!
— Зачем патроны зря тратишь? Почему стреляешь?
— Мало-мало страшно было.
— Нехорошо, Тилла! Батыр врагов не боится. Ты слыхал, как наши солдаты воюют?
— Слыхал, товарищ командир. Про Кармелицкий слыхал. Карош командир.
— Ты его видел?
Пулеметчик хитровато улыбнулся.
— Командир в окоп не ходит. Ему нельзя тут.
— Вот я и есть Кармелицкий.
— Не верю. Кармелицкий в штабе сидит, план думает.
