Марина Чечнева - Повесть о Жене Рудневой
— Вы понимаете, где вы находитесь и какая сейчас обстановка? — спрашивали их.
— Вы слышали, что такое воинская дисциплина?
— Ваше поведение, мягко выражаясь — легкомысленно, а если точнее…
— Это же позор на весь университет, на весь наш коллектив!
Теперь, когда прошло более тридцати лет, видишь, какой пустяшной была причина девичьего гнева. Но тогда, в Энгельсе, существовала атмосфера сурового аскетизма, ревнивого отношения к воинскому долгу, к чести своего армейского коллектива. Все это можно понять. На фронтах идет жестокая борьба, а мы — в тылу. Мужчинам армейская служба дается куда легче, а мы мучаемся. Мы мечтаем «утереть нос», «доказать» этим насмешникам и гордецам, что «девушки не хуже», а тут двое из нас позволяют проявить к себе со стороны сильного пола покровительственное отношение, принимают приглашение сесть к столу и т. д. и т. п. Как бы там ни было, «виновные» дали слово, что ничего подобного больше не повторится.
Наступило 7 ноября. В этот день авиачасть № 122 принимала воинскую присягу. Накануне в женской казарме суета не утихала до двух часов ночи. Утюгов было всего пять, а нужны они были всем. Поэтому установили пять очередей и каждой девушке отпустили на глаженье не более трех минут. Дежурная по каждой очереди следила за соблюдением срока с часами в руках и через три минуты бесстрастным голосом говорила: «Ваше время истекло».
— Ну еще полминуты, один рукав остался, — упрашивала не успевшая управиться девушка.
— Как, девчата?
Мнения разделялись, и дежурная своей властью давала дополнительно 20 секунд…
Утром команда «Подъем!» прозвучала особенно бодро. Особенно вкусным был завтрак, особенно вежливыми были преподаватели. В середине дня отутюженные, в начищенных сапогах добровольцы выстроились в спортивном зале. Не успели построиться, как прозвучала команда «Смирно!», и в дверь вошли начальник летной школы, комиссар школы, начальник сбора женских авиаполков майор Раскова, другие командиры и преподаватели.
Женя волновалась, ждала своей очереди читать присягу! И наконец:
— Руднева!
Почти не глядя в листок с текстом — она его выучила, мысленно повторяя слова за теми, кто читал до нее, Женя звонко произнесла:
— «…вступая в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, принимаю присягу и торжественно клянусь сражаться, не щадя крови и самой жизни для полной победы над врагом…»
Когда она закончила и снова встала в строй, у нее появилось знакомое, давно испытанное чувство. Она вспомнила: так же было шесть лет назад, когда в райкоме комсомола ей вручали комсомольский билет. Это одновременно радость и опасение — она принимает на себя почетную и вместе с тем очень трудную обязанность и дает клятву ее выполнить. Пустых обещаний Женя никогда не давала, а тут не просто «обещаю», но «клянусь». Если она не выполнит клятву, то жить она не сможет, это она знала хорошо. Отсюда — тревожное чувство.
Сначала военная форма, теперь присяга — все ближе и ближе к заветной цели — стать настоящим бойцом. Скорее бы на фронт…
В середине ноября на средней Волге утвердилась зима. Снег скрыл земные краски, спрятал детали ландшафта, белыми чехлами накрыл деревья. С реки дули резкие, злые ветры, свистели и выли упорно и угрожающе. Вставать по команде «Подъем!», когда город еще во сне, не видно ни огонька, ни дымка над трубой, становилось все труднее. На утренний туалет отводилось десять минут, и девушки, еще толком не проснувшись, должны были срочно одеваться и умываться. Нелегко привыкнуть к такому темпу. Галя Докутович, учившаяся вместе с Женей в штурманской группе, описала эту неприятную процедуру в шуточном стихотворении:
…Подъем! Дежурный, торжествуя,
Включает радио и свет,
И адъютант, уже ликуя,
Провозглашает громко: — Нет,
Никто уж спать теперь не должен,
Подъем и никаких гвоздей!
А ну вставайте и будите
Своих соседей поскорей!..
В первые часы, когда в классах еще горел электрический свет, глаза слипались и требовалось напряжение воли, чтобы слушать преподавателя и не задремать.
По мере того как Женя вникала в штурманское дело, оно захватывало ее все больше. Занятия по аэронавигации открыли для нее новый мир атмосферы нашей Земли. В университете она изучала далекие небесные тела и облачность для нее была только помехой при наблюдениях дорогих ее сердцу переменных звезд. Теперь облака интересовали ее сами по себе. Из глубин космоса она перенеслась в околоземную атмосферу, которую, оказалось, знала весьма приблизительно. Жене стали известны виды облаков и ветров, их скорость и влияние на полет самолета. Она узнала, что ветер может отклонить самолет от курса и даже сбить его с пути, может ускорить или замедлить полет. Реальный смысл обрели понятия «курс самолета», «путевая скорость», «путевой угол», «угол сноса», «угол ветра», «курсовой угол ветра». Узнала она и то, как прокладывается маршрут полета, как подходить к заданной цели, как надо бомбить и ложиться на обратный курс от цели. Очень пригодилось ей знание звездного неба. В случае необходимости звезды могли и в самом деле оказаться путеводными.
Так же напряженно занимались летчики и наземные специалисты. Летчики изучали теорию полета, особенно полета ночью, конструкции самолетов, их оборудование. Шесть-семь часов в классах, а потом практические занятия на аэродроме: тренировочные полеты по кругу, по маршруту, на полигон. И никаких скидок на то, что летчики — девушки. Инструкторы добивались предельной отточенности каждого приема, умения владеть самолетом, как своим телом. Учебные задачи с каждым днем усложнялись, начались полеты ночью, потом тренировки в закрытой кабине под колпаком, когда ориентироваться можно только по приборам.
Что же до техников, вооруженцев и прибористов, то, казалось, спать им не приходилось вообще. По пятнадцать и более часов находились они на старте. Днем под солнечными лучами, хоть и холодными, работалось сносно. Но когда солнце заходило, с Волги начинал дуть ледяной настырный ветер, от которого спрятаться было некуда. Девушки-наземницы, укутанные до бровей, бегали и прыгали на жгучем ветру, пытаясь согреться, похожие на тех отважных птах, которые не улетают на зиму в южные края. Морозы разошлись не на шутку, в начале декабря градусник по утрам показывал минус сорок градусов. Холодно было на земле, но еще холоднее в полете, в открытой кабине, на скорости более ста километров в час. Одели летчиц и штурманов тепло: толстое нижнее белье, свитер, комбинезон, куртка на меху, на ногах теплые носки, нечто вроде мягких сапожек — «унтята», в довершение могучие меховые унты… И все же к концу полета промерзали до зубовного стука.
Летчицы осваивали учебный самолет У-2 (или ПО-2), которому в дальнейшем предстояло стать ночным бомбардировщиком ближнего действия. Этот маленький скромный самолет-биплан был создан советским авиаконструктором Н. Н. Поликарповым в 1927 году. Его фюзеляж и плоскости выполнялись из фанеры и перкаля, то есть был он предельно легок. За предвоенное десятилетие советская промышленность выпустила много разнообразных типов самолетов всевозможного назначения, а ПО-2 продолжал свою службу, завоевывая все большую популярность. Он был не только учебным самолетом в аэроклубах, но нашел широкое применение в народном хозяйстве. А в самом начале войны выяснилось, что этот легкий и хрупкий, как бабочка, самолет может быть полноценной боевой машиной. Скорость ПО-2 имел небольшую — 100—130 километров в час, грузоподъемность незначительную, но зато был прост в управлении и, самое главное, не нуждался для взлета и посадки в больших площадках, при случае мог сесть на лесную полянку или на дорогу.
Как только не называли этого труженика войны: летавшие на нем летчики — королем воздуха, пехота — старшиной фронта, партизаны — огородником или кукурузником, а гитлеровцы — «русфанер», хотя и боялись его не меньше других самолетов.
«Трудно перечислить все, что делал этот небесный тихоход в дни войны, — вспоминает летчик 1-го класса полковник Б. Степанов. — Перевозил раненых, летал на разведку, проверял маскировку своей артиллерии, телефонную и телеграфную связь, а при необходимости — рвал провода «кошкой», сбрасывал листовки и всегда был в готовности № 1 для вылета на бомбометание. В качестве пассажиров на нем перевозили солдат и маршалов, членов военных советов, командующих армиями и фронтами, корреспондентов, медицинских сестер и врачей…»
По несколько раз перечитывали девушки сводки Совинформбюро, пытаясь выудить из скупых строчек, в которых говорилось о положении под Москвой, больше, чем там есть. Ясно было одно: бои идут где-то между Солнечногорском и Химками… Это ближние подступы к столице. Закрадывалась тревога: выдержат ли наши бешеный натиск врага, что будет о родными и близкими, если гитлеровцы все же ворвутся в Москву? Хотелось быть там, на полях Подмосковья, а приходилось сидеть в аудиториях, изучать науки, совершенно не отвечающие сегодняшним нуждам. Не му́ка ли?!
