Константин Симонов - Случай с Полыниным
Все еще продолжавшее смущать его, несмотря на решение жениться, представление о том, что Галина Петровна живет какой-то своей, особенной, другой, незнакомой ему жизнью, вдруг исчезло. Увидев ее комнату, он понял, что она живет жизнью бедной, трудовой и полной лишений. Жизнью, хорошо знакомой ему с детства и не имевшей никакого отношения к тому черному сказочному платью с серебряными блестками, в котором она выступала на концерте, когда он впервые ее увидел. Правда, она и раньше говорила ему сама о своей юности и о том, как ей трудно приходилось, но одно дело – ее слова про то, что было с ней когда-то десять или пятнадцать лет назад, и другое дело – эта ее комната. Он мог бы сейчас привести в эту комнату свою мать, и познакомить с Галей, и сказать, что женится на ней. И все это сказанное здесь, в этой комнате, не удивило бы и не испугало его мать.
А Кузьмичева все стояла рядом с Полыниным и, щупая пальцами записку, все не решалась отдать ее. Что написано пером, того не вырубишь топором: отдашь, потом не воротишь. «Может, она потом и пожалеет, – подумала она о Галине Петровне, – да будет поздно».
– Давно в одной квартире живете? – спросил Полынин, еще раз окинув взглядом комнату.
– Я-то с девятнадцатого года, как буржуев уплотняли, – сказала Кузьмичева. – А она восьмой год. По ордеру получила, от театра. Жил тут до нее бухгалтер, Кобылин, помер, а она получила.
– Ладно, я пойду, – сказал, наконец, Полынин, твердо решивший для себя, что Галину Петровну срочно вызвали на работу – что ж могло быть еще? – Вы ей передайте, что я утром позвоню. Сразу как с полетов вернусь.
Кузьмичева еще раз потрогала рукой в кармане записку и, наконец, решилась. Они оба уже вышли в коридор.
– Нате, – протянула она конверт, – она тут вам записку оставила. – Отдала конверт и, скрестив руки на груди, прислонясь к стене, стала смотреть, как летчик, разорвав конверт, читает записку.
Брови у него нахмурились, а губы сжались. Должно быть, записка и вправду была не к добру.
– Так, – сказал он, положив записку в карман. И, посмотрев на Кузьмичеву, вдруг спросил: – Что она, замужем, что ли?
– Одинокая она, – уклончиво сказала Кузьмичева. Она не знала, что пишет Галина Петровна в своей записке к этому летчику, но и лжи брать на душу тоже не хотела. Хотя они прожили с Галиной Петровной в этой квартире семь лет и она любила и жалела ее, правда, жалела больше, чем любила, но этот летчик, которого она впервые видела, был ей чем-то ближе, чем Галина Петровна.
– Что значит одинокая? – настороженно спросил он.
– А то и значит, что одинокая. Хорошая женщина, но неудачная.
– Что значит неудачная? – снова настороженно и сердито спросил летчик.
– А ты ее спроси, что меня спрашиваешь?
– Мне ее поздно спрашивать, – с тоской сказал Полынин и вдруг, повинуясь этой охватившей его тоске и чувству доверия к стоявшей рядом с ним и сочувствовавшей ему женщине, вынул из кармана и протянул ей записку. – Нате, прочтите!
Кузьмичева взяла записку и медленно, по складам, стесняясь своей малограмотности, прочла ее. Записка показалась ей путаною, такой же путаною, как вся жизнь Галины Петровны, семь лет проходившая на ее глазах, но было в ней, в этой записке, и просто непонятное: после того, как приходил сегодня Балакирев, и после всего, что он кричал здесь в коридоре перед дверью Галины Петровны, Кузьмичева понимала, что Галина Петровна не хочет обманывать этого летчика, а в своей записке она писала про какой-то обман.
– Нате, – сказала она, вздыхая и протягивая Полынину записку.
Летчик, судя по выражению его лица, ждал, что она что-то скажет ему. Если бы они не видела, что он ждет, то не сказала бы. Но раз ждет – хорошо, она скажет.
– Был у нее тут один. Но теперь нету. Приходил сегодня, к ней в дверь ломился – не пустила, даже слова ему не сказала.
Говоря так, она считала, что делает своими словами добро Галине Петровне, не беря при этом лжи на душу.
– Из театра? – сорвалось у Полынина, прежде чем он успел остановить себя.
Услышав его вопрос, Кузьмичева кивнула и, уже кивнув, увидела его потемневшее лицо.
– А ты-то неженатый? – спросила она.
– Неженатый.
– И не был женатый?
– Не был.
Она вздохнула, даже не задумавшись над всей важностью своего вопроса и его ответа, а просто почувствовав, что нет, ничего у них не получится.
– Жениться на ней хотел, – сказал Полынин, глядя в лицо Кузьмичевой. Сказал так, как сказал бы своей матери. Сказал, надел ушанку и протянул ей руку. – Будьте здоровы!
И она, пожимая его руку, уже не спросила, будет ли какой-нибудь ответ Галине Петровне, потому что знала: не будет никакого ответа. Уйдет – и больше не придет. Вот тебе и весь ответ.
– Ящик-то заберешь? – вдруг вспомнила она, когда Полынин был уже в дверях.
Но он только махнул рукой и вышел.
17
Когда Галина Петровна выбежала из дома, торопясь и боясь, что она задержалась и может встретиться на лестнице с Полыниным, она сначала не думала, куда идти, и просто пошла по улице, глубоко засунув руки в карманы полушубка и поводя под полушубком плечами, чтобы унять колотившую ее дрожь.
Но потом, когда она уже бесцельно прошла три перекрестка, ей захотелось вернуться и увидеть Полынина. Она не обманывала себя и возвращалась, не надеясь на то, что вдруг столкнется с ним и тогда все кончится как-то иначе, чем кончилось. Она просто хотела увидеть его.
Она перешла через улицу, наискосок от своего дома, быстро свернула в переулок и осторожно выглянула из-за угла.
У подъезда ее дома стояла выкрашенная белой краской «эмка». Значит, Полынин уже приехал и сейчас там, наверху, у нее. Она представила себе, как Кузьмичева открывает ему дверь и отдает ему записку и как он читает ее. Ей почему-то казалось, что он будет читать записку не там, у них в квартире, а потом, уже выйдя на лестницу.
Потом она вдруг подумала, что у них в подъезде почти темно и он не сможет прочесть там ее записку, а, наверно, выйдет и будет читать ее, остановясь у подъезда.
Подумав об этом, она испугалась, что не выдержит, если сейчас увидит, как он выйдет и будет читать ее записку. Испугалась, но не ушла, а продолжала смотреть на свой подъезд, около которого стояла машина.
Из машины вылез водитель в полушубке, обошел ее вокруг, постучал валенком по скатам, потом прислонился к машине и, вытащив из кармана папиросы, закурил.
А Полынина все еще не было.
«Что же он там делает? Почему он так долго там? – подумала она. – Неужели остался ждать меня?»
Мужество еще не покинуло ее. Она не знала, что будет с нею потом, но сейчас она не хотела, чтобы он ждал ее.
Ей было холодно стоять, прислонившись к холодной стенке. Трое прохожих прошли мимо нее, и все трое оглянулись.
Водитель докурил папиросу, снова обошел «эмку» кругом, постучал по скатам и залез в машину.
В эту секунду из дома вышел Полынин. Вышел быстрой, бесповоротной походкой, не остановился, не оглянулся на ее дом, подошел к машине, открыл дверцу, сел и уехал.
Он был всего в двадцати шагах от нее, но она не крикнула и не задержала его.
«Вот и все», – подумала она, проводив глазами машину. И, дойдя до своего подъезда, стала медленно подниматься по лестнице. Все было так же, как вчера, когда она приехала: то же разбитое окно над полутемной лестничной клеткой и тот же снег на ступеньках…
1969
