Георгий Шолохов-Синявский - Волгины
Представив эту картину, Алексей еще раз почувствовал уверенность в том, что он не ошибся, назвав наркому день открытия движения двадцать шестого июня.
Сзади на ступенях лестницы послышалось скрипение досок. Алексей обернулся. Перед ним стоял главный диспетчер строительства Иван Егорович Самсонов.
— Любуетесь, товарищ начальник? — спросил главный диспетчер.
На Алексея смотрели усталые изжелта-карие, сухо поблескивающие глаза с дряблыми мешочками под нижними воспаленными веками. Угрюмое лицо с острыми скулами и глубокими впадинами на щеках отражало какой-то застарелый недуг.
— А-а, товарищ Самсонов! — приветливо сказал Алексей и пожал сухую, неприятно холодную руку главного диспетчера. — Как дела?
— Подвигается фермочка, — кивнул в сторону моста Самсонов.
— Когда закончите установку фермы? — спросил Алексей, стараясь не обнаружить перед главным диспетчером свое излишне самодовольное, как ему казалось, настроение.
— Завтра к двенадцати часам. Стрелка опишет полный суточный круг — и ферма будет стоять на месте. — Самсонов взглянул на ручные часы. — Я не ошибся. Сейчас ровно двенадцать.
— Что вам еще потребуется, чтобы закончить передвижку в срок? — спросил Алексей.
Самсонов болезненно покривил тонкие губы.
— Теперь уже ничего не нужно. Две недели назад требовался один добавочный двадцатитонный кран… Тогда бы могли передвинуть ферму на пять дней раньше срока.
— Поздно об этом говорить, — нахмурился Алексей. — Зачем повторять каждый день одно и то же?
— Нет ничего невозможного в мире, — буркнул Самсонов и поморщился, прижав ладонью правый бок. — Печень не дает покою…
— Почему вы не поехали в санаторий? Вам же давали путевку, — строго заметил Алексей.
Самсонов махнул жилистой рукой.
— Что вы, Алексей Прохорович?.. Как же я могу ехать? Вот закончу — поеду.
Алексей украдкой взглянул на Самсонова, поймал его всегда недовольный, мрачноватый взгляд.
— Как вы думаете, Иван Егорович, если вы поставите ферму и завтра же бригада Шматкова начнет укладку брусьев, сумеем ли мы закончить мост к двадцать пятому?.
Самсонов, чуть кособочась, прижимал ладонью правый бок.
— Все будет зависеть от Шматкова.
— А вы как думаете?
— Я думаю, можно закончить двадцать пятого июня и двадцать шестого пустить первый пробный поезд.
— Послушайте, Иван Егорович, — заговорил Алексей, беря Самсонова за локоть. — А ведь я уже разговаривал с наркомом…
Глаза Самсонова мгновенно оживились.
— Ну, и что же?.. Доволен нарком сроками?
— Мне кажется, не очень. Видите ли… Вы знаете, я всегда советуюсь с вами…
— Очень польщен, — усмехнулся Самсонов. — Благодарю за доверие…
— Оставьте этот тон, — сердито перебил Алексей. — Это очень важно, что я хочу сказать.
И Алексей рассказал о своих планах.
— Что вы на это скажете? — спросил он.
Самсонов, продолжая морщиться от боли, ответил:
— Как странно… И я об этом думал… Теперь ясно, что план был растянут. Проектировали строительство, видать, со скидочкой на всякие объективные условия. Но в том-то и дело, что вы и весь коллектив сломали этот план. Вы приблизили сроки окончания строительства к современным требованиям…
Алексей лукаво смотрел на Самсонова.
— Итак, попытаемся ускорить пуск дороги еще на три-четыре дня. Вы же сами сказали, Иван Егорович, в нашем деле нет ничего невозможного.
— Да, я думал об этом, — сказал Самсонов. — А не поздно ли все-таки будет?
— Нет. Я верю в наших людей, — твердо проговорил Алексей и упрямо сжал губы. — И есть у нас такие люди.
— Кто же? — сощурился Самсонов.
— Шматков… Епифан Шматков и Никитюк… Они уложат брусья и рельсы за три дня вместо пяти.
Главный диспетчер пожал плечами. Алексей вызывающе взглянул на него.
— Сегодня же бригада Шматкова даст обязательство и вызовет на соревнование другие бригады. Вы плохо знаете Шматкова. Самая большая радость для него делать все, что для других кажется невозможным… Вечером, после работы, мы соберем лучших бригадиров и поговорим с ними. Как вы думаете?
— Созвать можно. Очень смелая мысль…
— Чем мы рискуем? — сказал Алексей и взъерошил спутанные, густые, как войлок, волосы.
Они замолчали. Болезненное выражение не сходило с лица Самсонова. Он изредка брал телефонную трубку, передавал распоряжения, попрежнему независимо поглядывая на начальника строительства. Мысль о Шматкове взволновала и его.
7Алексей объехал три путевых околотка, и всюду работы подходили к концу. Это была оборудованная по последнему слову железнодорожной техники ветка. Свежая насыпь еще не успела обрасти травой, тянулась среди густой кудрявой зелени леса и лугов цветистой лентой, то песчано-желтой, то суглинисто-красной, то черноземно-бурой.
Новые, еще не обкатанные рельсы лежали на крепких дубовых шпалах, распространяющих резкий запах креозота. Бровки песчаного полотна были аккуратно выложены розовым гранитным щебнем, километровые указатели окрашены белилами, и цифры на них четко чернели, видные издалека.
Через каждые два километра стояли деревянные, точно игрушечные, домики путевых обходчиков и барьерных сторожей. От домиков пахло смолой и масляной краской. Местами по обеим сторонам полотна тянулся густой лес, дремуче-темный, никогда не просвечиваемым солнцем. Железная дорога вползла в него, как и зеленый тоннель.
Алексей часто выходил из машины, любовался новыми путевыми сооружениями, построенными из красного и белого кирпича, гулкими, навечно склепанными фермами мостов, выкрашенными в зеленую краску станционными зданиями, разговаривал и шутил с прорабами и рабочими.
Ветка уже была готова к открытию, задерживал ее пуск только большой мост.
Садилось солнце, когда Алексей вновь подъехал к строительству. Выходя из автомобиля, он определил опытным глазом, насколько подвинулась к мостовым быкам ферма, и с признательностью к Самсонову отметил: ферма двигалась быстрее, чем рассчитывал он утром, когда разговаривал с Иваном Егоровичем.
«Он поставит ее раньше завтрашнего полудня», — подумал Алексей.
Сумеречная мгла надвигалась из леса, затопляя реку и мост, а люди продолжали работать. Шипел паром мостовой кран, скрипели лебедки, визжали цепи. У моста зажглись мощные электролампы, осветив обнаженные, красные, как медь, спины рабочих, возводивших добавочную шпальную клетку.
По шатким дощатым мосткам Алексей добрался до основания шпальной клетки. Доски под ногами гнулись, под ними чавкала и пищала болотная, пахнущая гнилью грязь, хлюпала вода.
Алексея оглушил резкий, подирающий по коже скрежет лебедки. Двое рабочих подхватывали подлетавший к ним, похожий на люльку качелей, широкий ящик, двое ловко перекладывали на него тяжелые, звеневшие, как чугун, шпалы. Высокий, жилистый, усатый рабочий, в полосатой тельняшке залихватски кричал:
— Вира!
Барабан лебедки вертелся с бешеной скоростью. Люлька со шпалами уносилась вверх, где ее подхватывали сильные, ловкие руки и укладывали на вершину клетки. Алексей узнал людей из знаменитой бригады Епифана Шматкова, в соревновании взявших первое место и вот уже две недели державших переходящее красное знамя. В багряных отсветах заката, смешанных с казавшимся бутафорским сиянием электроламп, Алексей явственно различал их лица, усталые, сердитые, блестевшие от пота.
Лицо одного рабочего, обросшее запыленной, неопределенного цвета бородкой, выглядело особенно усталым и мрачным. Судя по всему, рабочий не отличался здоровьем, и ему немалых усилий стоило не отставать от товарищей. Но работал он не хуже других, с упорным и злым усердием, и это поразило Алексея.
Пока люлька со шпалами поднималась, рабочий шумно переводил дыхание и одинаковым, словно механическим движением смахивал рукавом пот с лица. Но как только люлька опускалась к нему, он, по-кошачьи изгибаясь, подхватывал конец шпалы и гораздо ловчее своего напарника вскидывал ее на платформу.
Один раз он поднял голову и увидел начальника. Лицо его сразу преобразилось: на нем появилось выражение веселого упрямства.
«Это ничего, что мне трудно, — как бы говорили его усталые глаза. — Не думайте, что я сдамся. Меня, брат, не возьмешь».
Порожняя люлька пронеслась мимо Алексея, обдав его ветром. Рабочие принялись накладывать шпалы. Движения их стали еще проворнее и четче.
— Эй, поберегись! — послышался сверху залихватский голос, когда люлька снова пронеслась над самой головой Алексея.
Алексей поднял голову. Свесив со шпальной клетки обутые в чувяки ноги, улыбаясь, сверху смотрел на него остроплечий худощавый паренек в защитной спецовке и тюбетейке.
