Вадим Полищук - Зенитчик-2
— Кто такой?
Я представился.
— Командир орудия? Это хорошо. А не хочешь послужить в нашем полку МЗА?
Наверное, он ожидал, что я бодро соглашусь «Так точно, товарищ лейтенант!», но я только плечами пожал, мне было все равно где. А лейтенанта я понимаю, они только что окружили Паулюса, надавали по сусалам Манштейну, пребывали в радостной эйфории и были готовы гнать фрицев дальше. Вот только я его оптимизма, по понятным причинам, не разделял. Лейтенант пригляделся ко мне внимательнее.
— Уже повоевал? Когда? Где?
— Днепр, Брянск, Елец, Воронеж.
— Понятно. Ну так что? Готов Родине в МЗА послужить?
— Можно и в МЗА.
— Не можно, а «есть, товарищ лейтенант».
— Есть, товарищ лейтенант!
— Вот так-то лучше. Через десять минут жду у штаба.
Штабом громко именовалась канцелярия, ведавшая прибывающими и убывающими, располагавшаяся в одном из уцелевших домов в центре поселка.
— И меня возьмите, товарищ лейтенант!
Колька то ли услышал, то ли почуял, что меня куда-то вербуют.
— А ты кто?
— Красноармеец Ерофеев!
— Заряжающий, — пояснил я. — С запасного полка вместе.
— Заряжающий тоже сгодится, — согласился лейтенант, — значит, оба через десять минут штаба.
— Есть, у штаба!
Лейтенант ушел. Колька удивленно взглянул на меня.
— Чего это он по избам ходит? Обычно по бумагам набирают.
— Людей себе подбирает, — ответил я, — для своего же подразделения. Вот и смотрит, кого брать. Ладно, пошли собираться.
У «штаба» стоял вымазанный белой краской тентованный грузовик, похожий на уменьшенный «студебеккер» без второго заднего моста. Возле грузовика притопывали, пытаясь согреться, еще шестеро таких же, как мы. Из дома вышел красноармеец и направился к машине.
— Что за агрегат? — поинтересовался я, кивнув на ранее не виданный грузовик.
— «Шевроле», девяносто три лошадиные силы, все мосты ведущие.
Сказано это было с нескрываемой гордостью за каждую лошадиную силу, как будто машина эта была собственноручно создана водителем от рамы до последней гайки. Я еще хотел расспросить его про машину, но тут появился лейтенант.
— Станови-ись!
Мы после некоторой заминки построились. Я оказался на правом фланге.
— Я — лейтенант Угрюмов. Ваша дальнейшая служба будет проходить под моим командованием.
Большой радости по этому поводу никто не выказал. После короткой переклички мы погрузились в кузов. Хлопнула дверца кабины. Что меня удивило — двигатель завелся от обычного стартера. Наши машины заводились только кривым. На ходу под тент малость поддувает, тусклый свет проникает внутрь сквозь щели. Холодно. Все попрятали руки, нахохлились, стараясь не растерять имеющееся тепло, на разговоры не тянуло. Машина едет неторопясь, на глаз километров тридцать-тридцать пять в час, а когда и меньше. В вечерних сумерках добрались до затерянного в заснеженной степи хутора.
— Переночуем здесь, — принял решение лейтенант.
Нам достался крайний дом, стоящий у дороги на запад. Все население хутора состояло из нескольких дедов, дюжины бабок и нескольких ребятишек. Все остальные в возрасте от десяти до шестидесяти лет обоего пола отсутствовали напрочь.
— Кто сам ушел, а кого герман угнал, — пояснила хозяйка дома, щеголявшая в зеленой шинели неизвестной армии.
Шинель для старухи была длинновата, полы буквально волочились по земле, что придавало бабке довольно комичный вид. Остановка военных на хуторе была праздником для местного населения. Немецкие войска и их союзники, отступавшие через хутор, дочиста выгребли все содержимое кладовок и погребов хуторян, обрекая их на голодную смерть. Кое-что у них, видимо, сохранилось, надежно спрятанное от мародеров разных национальностей, но случая подкормиться от солдатского котла они не упустили. Набив живот сухпаем, который после третьей тыловой нормы шел просто на ура, и, запив ужин кипятком с кусочком рафинада вприкуску, я уже намеревался завалиться на боковую, но тут малая нужда погнала меня на улицу.
На крыльце приплясывал часовой, хлопая себя по бокам — к ночи мороз сполз явно ниже двадцати градусов, на скрип открывающейся за спиной двери он даже не отреагировал. Сходу я передумал бежать в и без меня загаженный, насквозь промороженный сортир, сугроб за углом вполне подойдет для моей цели. Стоило мне завернуть за угол, как привычный скрип снега под ногами сменился странным хрустом. Ощущение такое, будто наступил на едва присыпанную снегом щебенку. От удивления я запустил руку в снег. Нет, не щебенка — гильзы. Судя по закраине, наши. Ё-мое, да их тут даже не сотни — тысячи! И все на небольшом пятачке. Судя по всему, около этого угла стоял «максим» и бил по дороге, ведущей от хутора на запад. И было это не очень давно, гильзы едва присыпаны снегом. Почему «максим»? Да потому, что ни ДС, ни тем более ДП такого количества патронов за короткое время переработать не смогут. Только старый надежный станкач с водяным охлаждением ствола способен на такое, да и выброс гильз характерный — вперед. А почему за короткое время? Да если бы бой был как-то растянут по времени, то пулеметчики позицию поменяли, а они с одного места выпустили пять или шесть лент. Но кто мог наступать на хутор за последние две недели? Немцы контратаковали? Обследование стены за россыпью гильз показало, что никаких следов от пуль или осколков на ней нет. И что получается? Недели две назад здесь стоял наш станковый пулемет, который буквально за несколько минут выпустил тысячу, а то и две, патронов в западном направлении. В ответ же не прилетело ни одной пули, ни одного снаряда или мины. Странно, очень странно. Сделав свое дело в сугроб, я заспешил обратно в дом. Внутри наткнулся на хозяйку.
— Бабулька, а кто у вас тут недавно возле дома воевал?
— Свят, свят, свят…
Крестясь, бабка шмыгнула в сторону, демонстрируя полное нежелание продолжать разговор на данную тему. Ну и ладно. Какое мне дело, кто тут в кого стрелял?
На следующий день подняли нас еще до рассвета, лейтенант торопился догнать ушедший вперед полк. После команды «По машинам!», еще не до конца проснувшись, я забрался под тент нашего «шевроле», притулился спиной к борту и, натянув поглубже ушанку, попытался добрать то, что не доспал. Не получилось, задние колеса у «шевроле» двойные, при движении машину в колее болтает сильно.
От хутора дорога сразу нырнула вниз, а затем начался длинный пологий подъем — тягун. Сидевший у заднего борта Колька толкнул меня локтем в бок.
— Смотрите, товарищ сержант!
Я нехотя разлепил глаза, взглянул в направлении колькиной рукавицы. Ну и что? Еще не до конца рассвело, и видимость была довольно паршивая. Бугры какие-то зеленые на обочине, почти занесенные снегом. И тут я увидел лицо. Бледное, перекошенное ужасом мертвое лицо проплыло буквально в паре метров от меня. Вместе с осознанием того, что все обочины завалены трупами в зеленых шинелях, куда-то в живот вполз липкий, ледяной страх. Десятки, нет, сотни и сотни, замерших и замерзших в самых разных позах покойников лежали на расстоянии всего метра от меня. Румыны или итальянцы? А может, венгры? Но точно не немцы, их серые шинели я хорошо помню. Привлеченные восклицанием зашевелились остальные, пытаясь рассмотреть, что же там интересного нашлось за задним бортом грузовика.
— Всем сидеть на своих местах! Отвернуться! Отвернуться, я сказал!
Парни молодые, совсем еще зеленые, насмотрятся на такие ужасы, и у самых впечатлительных еще и крыша поедет. Да и свой страх я постарался загнать поглубже. А обочины из трупов все тянулись и тянулись, надсадно выл на высоких оборотах мотор грузовика. А водителю с лейтенантом в кабине каково? У них-то обзор получше нашего будет. Невольно пришла мысль, что не всех убитых убрали с дороги, некоторые наверняка остались под колесами машин.
Звук мотора стал ниже и не таким громким — подъем закончился. Вместе с подъемом закончились и страшные обочины, дальше шли обычные сугробы. И тут у меня сложилась вся картина. Авангард одного из наших кавалерийских корпусов нагнал отступавшую колонну гитлеровских сателлитов, как только она прошла через хутор. Кавалеристы сняли с вьюка «максим», установили его около угла крайней хаты, и те, кто не успел перевалить через гребень, защищавший от пуль, навсегда остались в промороженной степи. Бежать они могли только по дороге, снега вокруг намело столько, что шаг в сторону и проваливаешься на глубину где-то между коленом и поясом. А тех, кого не убили пули, прикончил первый же ночной мороз.
Мне не было их жалко. В конце концов, никто их сюда не звал, и конец их был закономерен для врагов, пришедших на нашу землю. Но бойня была жуткая. У пулеметчиков должны быть железные нервы. Или очень сильная ненависть. Интересно, что они сделали, когда цели закончились и пулемет выплюнул последнюю ленту? Деловито открутили крышку кожуха и добавили снега в кипящую воду? Или торопливо закурили, высекая огонь из «катюши» и стараясь унять дрожь в руках? А еще кому-то пришлось растаскивать трупы, освобождая дорогу… Бр-р-р. Не то от холода, не то от увиденного меня пробила дрожь, как будто я сам только что убрал руки с рукояток «максима». А смог бы я так же? Наверное, нет. А может, да? Пока не попадешь в конкретную ситуацию, не узнаешь. Бр-р-р. Я постарался не думать об увиденном, но стоило прикрыть глаза, как начинали плыть мимо зеленые, заметенные снегом шинели и белые, замерзшие лица.
