Павел Кочегин - Человек-огонь
— Зачем, говорю, обижаешь людей?
— Не глухой, осади! — нажимая на плечо анархиста, потребовал Томин.
— Ты что толкаешься?! — заорал тот. — Рукоприкладством заниматься!
Потрясая винтовкой перед Томиным, поддерживаемый одобряющими криками собутыльников высокий не переставал сыпать угрозы.
— Не ори, говори толком, что надо? — сказал Томин.
Сборище пьяных головорезов, разоружив часового, плотнее придвинулось к Томину, угрожая смять, растоптать его. В стороне стоял Забегиназад. Его взгляд словно говорил: «Рад бы тебе помочь, да не могу, сам заварил кашу, сам и расхлебывай!»
Надо было выиграть время. Вот-вот должны подойти красногвардейцы. Томин быстро сбросил ремень и, распахнув шинель, охрипшим голосом проговорил:
— А ну, колите, стреляйте, гады! Я один и безоружен, вы вооружены и вас много. Колите! Но знайте — приказа своего не отменю. Только последние сволочи могут разбазаривать народное добро. Ежедневно к нам приходят новые бойцы, их надо кормить, одевать. А вы хотите каждый месяц новое обмундирование получать, чтобы тут же его пропить, в карты проиграть. В городах дети с голоду мрут, а вы в три горла жрете, водкой заливаетесь!
— Доволь-но! — как под ножом завопил Заячья губа. — Бваточки, кого вы слухайте! Мы сважались, а он лишает нас всякого удовольства!
Заячья губа, отчаянно работая кулаками, стал пробиваться вперед, с визгом крича:
— Кто в пятом году нашему бвату квовь пускал?! Кто нас в кандалы заковывал? Казаки, бватки, казаки! Так что вы смотвите на казачье отводье?
Томин насквозь видел эту толпу. Основную массу ее составляли бывшие солдаты царской армии, привыкшие к муштре, а теперь развращенные и разболтавшиеся. Многие попали в банду анархистов случайно, тяготятся своим положением, но порвать с ней боятся. Надо сейчас, сейчас вот не упустить решительного мига и взять в руки эту распоясавшуюся толпу.
Заячья губа пробился вперед и, прокричав: «Коли его!», присел, чтобы сделать выпад штыком.
— Смир-р-но! — внезапно прогремела властная, как труба боевого сигнала, непреклонная команда То-мина.
И толпа замерла. Еще секунду назад плюгавый человечек был страшен своим безобразным, злым видом: на голове величиной с кулак, большая, опушенная заячьим мехом шапка с завязанными назад ушами, из-под шапки сверлили маленькие, словно у хорька, злые зеленые глаза. Теперь же этот человек был жалок до смешного. Он застыл в том положении, в котором застала его команда. Сердце у него от страха зашлось, он зажмурился, ожидая удара.
А в морозном воздухе звонко и неотвратимо раздавалась команда, которая не давала людям опомниться, заставляя только повиноваться:
— Кру-гом! Ша-го-м, ар-ррш! Стой! Кру-го-мм! Рав-няйсь! Смирно!
Томин твердым шагом подошел к строю и, выхватив из рук анархиста древко с черным полотнищем, строго спросил:
— Что это за тряпка?
— Знамя, — ответил тот неуверенно.
— Зна-а-мя! — протянул Томин.
Он сорвал с древка полотно, распластнул его надвое и швырнул под ноги.
— Запомните: у революции есть одно знамя — красное!
Затем Томин приказал Забегиназаду и Заячьей губе выйти вперед.
— Бросайте оружие!
Побросав на землю маузеры, шашки и гранаты, запевалы бунта попятились назад.
В это время из-за угла вышел небольшой продовольственный отряд. Виктор Русяев с тревогой спросил:
— Что случилось?
— Кое-кому мозги вправляю, — ответил Томин и приказал арестовать главарей бунта.
Повернувшись к строю, Томин отдал команду рассчитаться по порядку номеров.
— Тридцать пятый, два шага вперед ар-рш!
Им оказался высокий анархист в папахе, похожей на узкодонное ведро.
— Фамилия?
— Верзилин.
— Верзилин — командир. Веди этот взвод на вокзал. А ты, — обратился Томин к коренастому бородачу, — командир второго взвода. На Меновой двор! Через полчаса всем быть на местах. Там кровью искупите свою вину перед революцией.
11Атаман Дутов в Солодянке ждал сигнала из Троицка о поднявшемся мятеже. Назначенное время прошло. Дутов, поминутно поглядывая на часы, нервничал, метал громы и молнии. Разведка донесла, что рабочие отряды Блюхера, посланные из Екатеринбурга и Челябинска, стремительно приближаются, сбивая по пути казачьи пикеты, восстанавливая мосты и железнодорожные пути.
Атаман решил во что бы то ни стало взять Троицк до подхода к противнику подкрепления.
— Ну, есаул, где ваше восстание? — сурово, с нескрываемой злостью спросил Дутов Полубаринова.
Тот отвел глаза от пристального взгляда, замешкался с ответом.
— Я кого спрашиваю? — повторил Дутов, бычья шея побагровела, глаза налились кровью, брови свирепо нахмурились.
— Не могу знать.
— Как «не могу знать»! — взревел атаман. — Вы кол осиновый, а не казачий офицер. Разве не вам я приказал, чтобы лично руководили восстанием? А вы?! Надежные люди, надежные люди… Вот вам и надежные! Вы на кого работаете?
Наказной глянул на часы.
— Полковник, — наступать! Досидимся, что Блюхер нам на хвост наступит. Эту дерюгу послать в самое пекло, — махнул он рукой в сторону Полубаринова, — да не спускайте с него глаз. Мне сдается, что он оборотень.
12Солнце поднялось и растопило туман.
Командный пункт в районе железнодорожной станции — это большой окоп с высокими краями из снежных кирпичей. Томин приник к биноклю, оглядывая холмы.
Тишина… Кажется, что все живое застыло в этот морозный мартовский день: и город, раскинувшийся в котловине, и безбрежная степь, замкнувшая его со всех сторон. В окопах, сжимая окоченевшими руками винтовки, замерли боевики. Позади правого фланга пехоты, на склоне сугорка, замаскирована артиллерия. За паровозным депо резерв: батальон интернационалистов и взвод кавалерии.
Все приготовлено к отпору. Войска расположены так, как приказал командующий, но все же Томину тревожно, как никогда.
Вдруг земля чуть-чуть вздрогнула. В противоположном конце города, в районе Менового двора, разорвался первый снаряд.
— Ишь, канальи, комедию разыгрывают, — процедил сквозь зубы Томин.
Под прикрытием артиллерийского огня вражеские цепи пошли в атаку, сбили маленькую горстку защитников рубежа, захватили Меновой двор. Красногвардейцы отошли к Степановской мельнице.
На минуту Томина взяло сомнение в правильности принятого решения и появилось неудержимое желание открыть по наступающим артиллерийский огонь. «Отставить!» — приказал он себе и с холодным спокойствием продолжал наблюдать за ходом боя.
Вот по лицу командующего пробежала довольная улыбка. Противник не бросает резервы в бой, не развивает успеха. Значит, не туда направлен главный удар, и правильно сделали, что не раскрыли врагу свои карты.
Между тем не все понимали это. В бою часто бывает, что бойцы, не зная положения на других участках обороны и не разгадав замысла врага, считают: именно на них противник бросил все свои силы, поэтому их направление является главным.
На взмыленном коне к командному пункту прискакал вестовой, передал Томину записку. Начальник сектора обороны требовал немедленной помощи.
— Передайте Нуриеву — резервов нет, — ответил Томин. — Приказываю отбить Меновой двор и занять прежние позиции.
Вестовой ускакал, а через минуту новое требование: если не будет подкрепления, отряд оставит тюрьму и красные казармы.
И снова тот же ответ:
— Помощи не ждите, держитесь до последнего!
Красноармейцы, находящиеся возле командного пункта в районе вокзала, зароптали:
— Товарищи там из сил выбиваются, а мы сидим, куда только командир смотрит.
Все чаще стали раздаваться телефонные звонки: требовали, угрожали трибуналом, приказывали дать срочно объяснения.
— После боя разберемся. Некогда! Не мешайте!
Николай Дмитриевич понимал чувства несведущих в военном деле людей и поэтому относился к ним терпеливо. Но когда с таким же требованием пришли к нему старые вояки Каретов и Тарасов, Томин рассвирепел:
— По местам! Расстреляю как предателей революции…
Волной воздуха, взбудораженного пролетевшим снарядом, с Томина сорвало папаху. Раздался взрыв. До основания разрушило стену КП.
Рвутся снаряды, гудит земля под ногами, стонут раненые, а Томин все с тем же стальным спокойствием продолжает наблюдать за безлюдной степью.
У горизонта, над лощиной, все еще стояла темно-фиолетовая изморозь. Из нее, как из дымовой завесы, муравьиной цепочкой выкатилась пехота. Артогонь внезапно прекратился, и стали хорошо различимы фигуры солдат, идущих враскачку, словно по зыбкому болоту. Цепи приближаются все быстрее и быстрее. Нависшая над окопами тишина оказалась для боевиков страшнее самого сильного огневого шквала. Томин понимал, как тяжело бойцам сохранить самообладание перед надвигающимся врагом, и опасался, чтобы кое у кого не сдали нервы, не раздался бы выстрел раньше времени. Тогда откроется беспорядочная пальба, которую уже ничем нельзя будет остановить, и все будет испорчено.
