Гейнц Зенкбейль - Джонни Бахман возвращается домой
— Сначала я подумал, что ты украинец или поляк. А что ты делаешь у русских?
— Я здесь случайно. Я хочу добраться домой, в Берлин.
— Тогда скоро доберешься, — сказал небритый.
— Вы тоже скоро окажетесь дома, — попытался утешить их Джонни.
— Ну да, во всяком случае, мы пока живы, — сказал небритый.
— Слава богу, — произнес очкарик. — Вчера вечером мы были еще в таком дерьме.
— Где вы сражались?
— Сражались? — переспросил он с горькой усмешкой. — Мы, два старика, не сражались. Мы бросили свои трещотки и подняли руки вверх, когда увидели русских. Это было севернее Фюрстенвальде.
— Где он находится?
— Недалеко отсюда. Пожалуй, километрах в десяти.
В это время все задвигались. Из леса вышли четыре немецких солдата с поднятыми над головой руками.
Один из часовых показал им дулом автомата на группу пленных.
— Теперь полежите тут, отдохните, — насмешливо сказал кто-то, — до Урала еще далеко.
— Трусы! Сдаться добровольно! — прошипел танкист. — Даже фельдфебель с ними!
— Давно уже такое творится, — пробормотал небритый. — В лесу, видно, еще хватает земляков. Большинство уже сыто войной по горло, только не решаются. Если так и дальше пойдет, то скоро нас на сотни больше станет.
— Часовым, кажется, немного не по себе, — заметил солдат в очках и указал на обоих красноармейцев, которые с беспокойством обходили место сбора. Один из них держал автомат наготове.
— Надо бы их просто убрать, — посоветовал танкист. — А потом всем отсюда убраться подальше. Нас уже набралась почти рота, а оружия кругом валяется сколько угодно.
— И что дальше? — спросил его кучерявый. — На Берлин?
— Ерунда, — вмешался в разговор тот солдат, что ходил на доты; он давно уже проснулся. — Глупо идти на Берлин: город почти полностью окружен. На запад надо пробиваться, к американцам.
— А они вас точно так же изловят, — сказал небритый.
— Ошибаешься, приятель. Мы им еще понадобимся, когда война пойдет дальше.
— Против кого же она будет вестись?
— Против русских. Янки и русские долго не пробудут вместе!
— О вас надо бы сообщить куда следует, — вставил солдат в очках.
Танкист привстал. Кучерявый прищурил глаза.
— Знаешь, — прошипел он, — как бы мы не устроили тебе здесь веселую жизнь, стерва!
«Надо уходить отсюда, — подумал Джонни. У него пропала всякая охота спрашивать о дороге. — Я и сам доберусь до Берлина!»
Тут его внимание привлекли два человека, которые лежали несколько поодаль от других, за кустами. Они делали вид, будто спят, а возможно, они и в самом деле спали. Джонни сразу же узнал пожилого мужчину с морщинистым, почти старым лицом и его товарища, который лежал на спине. Его возмутило, что оба они были одеты теперь в форму вермахта. И обмундирование-то на них было почти новым.
«А что, если я ошибаюсь? — подумал Джонни. Ища поддержки, он обернулся к Пете, который расхаживал вместе с часовым. — Он вряд ли поймет, если я буду объяснять ему, кто они такие».
Он подошел к солдатам.
— Вон там, — шепнул он им, — лежат двое, которых я знаю.
— Да?
Солдат устало посмотрел на него через стекла очков.
— Да, — сказал Джонни, стараясь подавить волнение. — Я видел их вчера. Оба они эсэсовцы.
Солдаты посмотрели туда, куда указывал Джонни, и пожали плечами.
— В этом нет ничего удивительного, — заметил небритый, — они переоделись в другие шмотки и теперь стараются затеряться среди нас. Конечно, каждый из нас хочет отделаться полегче. Эти парни из СС поступают так же.
— Но ведь они преступники.
— Многие из них натворили немало кровавых дел.
— Они хотели убить моего друга Густава, — поспешил добавить Джонни, — и, возможно, убили.
Солдаты молчали, не проявляя никакого интереса к сказанному Джонни.
От кухни доносились какие-то возгласы. Дядя Коля заводил лошадей в упряжку.
— Боже мой, — сказал наконец пленный в очках, — сколько людей погибло за последние дни! Мы это видели своими глазами. Почти на каждом дереве кто-то висел. Все это были те, кто не хотел больше воевать. К сожалению, им не повезло.
— Но нельзя же просто так отпустить таких убийц!
Все молчали. Вдруг пленный с перевязанной рукой сказал громко, чтобы всем вблизи было слышно:
— Нет, парень, мы в это дело не хотим вмешиваться!
Лошади уже были запряжены. Из-за фургона вышла санитарка. Она оправила гимнастерку, отряхнула синюю юбку и надела каску. Кроме санитарной сумки в руках она держала карабин. Она помогала дяде Коле погрузить ящики и коробки, которые еще лежали на земле.
Петя решительно показал рукой в сторону повозок.
И тогда Джонни осмелился.
— Петя! — крикнул он.
Петя остановился, затем направился к нему. На его лице застыло удивление.
— Эй, вы! — Джонни присел на корточки и стал тормошить за плечо пожилого эсэсовца, который лежал на животе. Он сделал это не очень вежливо, сам удивляясь собственной смелости.
Эсэсовец повернулся на спину и окинул Джонни взглядом с головы до ног.
— Вы меня, конечно, не узнаете?
— Нет, сынок.
— А я вас узнал!
Эсэсовец попытался улыбнуться, но его морщинистое лицо, казалось, уже не подчинялось ему.
— Вы — обершарфюрер! — громко выкрикнул Джонни, так что другие пленные услышали и обернулись в его сторону.
— Убирайся отсюда, парень! — шикнул тот на него.
— Но я хочу знать, что вы сделали с Густавом!
Обершарфюрер тронул за плечо своего приятеля:
— Ты знаешь какого-то Густава?
Тот не шевельнулся, лишь на мгновение приоткрыл глаза.
— Не имею ни малейшего понятия, — процедил он сквозь зубы.
— Не притворяйтесь!
К ним подошел молодой танкист.
— Что здесь происходит?
— Ничего особенного, — ответил шарфюрер. — Малыш спросил у нас, который сейчас час.
— Неправда! — возмутился Джонни так громко, что оба часовых на момент остановились и посмотрели в его сторону.
Вдруг шарфюрер незаметно пнул Джонни сапогом в ногу. Удар не был особенно сильным, но сделан был так быстро и незаметно, что даже Петя, который стоял рядом, ничего не понимая, кажется, не заметил его. Бледное и невыразительное лицо эсэсовца покрылось багровыми пятнами.
— Заткнись, парень, а то я прикокну тебя! — прошипел он.
— Кажется, малышу от вас что-то нужно? — полюбопытствовал танкист, подходя ближе.
— Этот парнишка, — пробурчал обершарфюрер, который уже сидел на земле, — немец, но собирается предать нас, своих земляков.
— Тогда уберите его.
Джонни испуганно вздрогнул. Сначала пинок сапогом, а теперь еще это! «Убить меня? Русские часовые не допустят этого. К тому же и Петя здесь. А возле кухни дядя Коля».
— Где Густав?! — крикнул он так громко, что его вопрос подхватило слабое эхо. — Что вы с ним сделали?
Часовые снова остановились. Один из них даже послал патрон в патронник автомата.
— Опомнись, парень, — злобно прошипел обершарфюрер, — не видишь разве, что все здесь против тебя?
Возмущение Джонни сменилось слезами. Он заметил, что большинство пленных бросали на него злые и презрительные взгляды и никто не собирался ему помочь. Тут Петя хлопнул его по плечу. Он хотел, видимо, узнать, в чем тут дело.
— Фашисты?
— Да, фашисты, два очень плохих фашиста!
Петя понимающе кивнул. Его глаза сузились. В этот момент Ганка позвала с фургона:
— Петя!
Оба паренька посмотрели на готовую к выступлению колонну. В самом хвосте ее стояла походная кухня, в которую был впряжен маленький пони. Ганка нетерпеливо помахала им рукой. Но поскольку ни Петя, ни Джонни не двинулись с места, она сама подошла к ним.
— Фашисты, — сказал ей Петя, усиленно жестикулируя, и указал на двух эсэсовцев.
Девушка обернулась к Джонни:
— Почему ты думаешь, что эти двое фашисты?
— Я знаю их, — ответил Джонни и всхлипнул, — Вчера они были в другой форме, в форме эсэсовцев…
Один из часовых незаметно приблизился и встал позади эсэсовцев.
Стоявшие вокруг пленные стали отводить взгляды. Танкист и кучерявый потихоньку вернулись на свои места.
Девушка резко ткнула эсэсовцев в спину прикладом своего карабина.
— Это правда, что он сказал? — спросила она.
Обершарфюрер даже не удостоил ее взглядом. Однако молодой шарфюрер не сдержался и пробурчал:
— Опять не так получилось!
— Значит, это правда?! — крикнула Ганка, и глаза ее вспыхнули недобрым огнем.
— Ну и что из того? — произнес обершарфюрер.
Девушка повернулась к часовому и заговорила с ним.
Тот свистнул и приказал обоим эсэсовцам встать.
— Есть у вас оружие? — спросила Ганка.
— Если перочинный нож — оружие, то да, — пробормотал обершарфюрер.
