Анджей Сапковский - Змея
Земля задрожала от грохота, затряслась от взрывов таких сильных и мощных, что со стен пещеры стали отрываться и с грохотом падать на пол большие скальные блоки. Рухнул один из лазуритовых менгиров. Пошел трещинами и с треском лопнул катафалк, закачалась и упала на груду черепов крылатая статуя женщины с персидской прической.
*Я выбрала тебя. Но оставляю тебе свободу выбора. Выбора мира, в котором ты хочешь находиться и существовать.
Выбирай. Но выбирай рассудительно.
Ибо кто сходит с дороги разума, отдыхает в компании с тенью.
Леварт пришел в себя и убедился, что он один.
Совершенно один.
*Оглянулся назад только раз. Когда выходил из расщелины.
Не увидел никого…
*Там, где еще утром была застава «Соловей», где были блокпосты «Руслан», «Муромец», и «Горыныч», где были доты, бункеры, посты, траншеи и ходы сообщения, не было уже ничего. Если не считать изрытой, перепаханной взрывами, продырявленной ямами земли, дочерна выжженой, покрытой шлаком и смолой. Напалм все еще тлел и дымил в низинах, надо всем висел тяжелый, всюду проникающий смрад нефти.
И вонь сожженных человеческих тел.
Над побоищем и окрестностями кружили, жужжа, боевые вертолеты.
Леварт заморгал отвыкшими от яркого света глазами, дрожащей рукой потер лоб и веки. И увидел перед собой Савельева. Игоря Константиновича Савельева. Хромого Майора, особиста.
Он хотел что-то сказать, но не смог выдавить из себя даже хрипа. Жестом руки показал на больное горло. Савельев проследил взглядом за жестом. И увидел синяк, который оставила змея. Увидел окровавленный рукав, рассеченный шамширом Черномора. Увидел наверняка больше. От его васильковых глаз редко что уходило.
— Живой, — он подтверждал факт, но в его голосе прозвучало что-то вроде сомнения. — Спасся.
— Спасся.
— Пойдем.
На площадке стояли четыре санитарных вертолета Ми-4 с красными крестами на кабинах. В два из них санитары и десантники вталкивали носилки с тяжело ранеными и находящимися без сознания. В два других сажали тех, кто был в состоянии идти или хотя бы держаться на ногах. Леварт не мог узнать никого. Было слишком далеко.
— Трехсотых тридцать два, — ответил на незаданный вопрос Савельев. — Двухсотых и пропавших без вести еще не посчитали.
Подошли к краю, к тому месту, где когда-то был блокпост «Горыныч», названный именем былинного змея, охранявшего Калиновый мост, дорогу в страну мертвых. В перерытой и закопченной земле Леварт распознал лежащие тут и там какие-то предметы: погнутый цинк, магазин, каску, обрывок песчанки, РД, фляжку. Везде, как посеянные, как зерна во вспаханных бороздах чернозема, блестели гильзы. Латунные, из пулеметных лент. И покрытые краской, от калашникова.
Леварт почувствовал охватившую его пустоту.
Он не знал, но представлял себе, что первый удар принял на себя «Руслан», блокпост, которым командовал Якорь, старшина Яков Львович Авербах. Что Якорь получил пулю уже в первые минуты боя, его, раненого, забрали с блокпоста уцелевшие солдаты, перебравшиеся на «Муромец». Что на «Муромце» Якорь получил второе ранение, на этот раз осколками гранаты.
Не знал, что по блокпосту «Горыныч» моджахеды открыли ураганный огонь из миномета, безоткатной пушки и эрликонов, что под этим огнем погиб среди многих других Федя Сметанников, один из молодых, из пополнения. Что Ломоносов, младший сержант Олег Евгеньевич Станиславский, увидев падение «Руслана» и начавшийся бой на «Муромце», запаниковал. Что вместо того, чтобы защищать укрепленные позиции, решил вывести уцелевших солдат к Бастиону, окопам возле вертолетной площадки. Во время неорганизованного отхода получил пулю в висок и погиб на месте. До Бастиона довел оставшихся в живых Валера, ефрейтор Валерий Семенович Белых.
Леварт не знал, но представлял себе, что самый жестокий бой завязался на «Муромце», командирском блокпосту. Атака была такой мощной, что в принципе там не дожно было остаться ни живой души, моджахеды атаковали четыре раза. И четыре раз отступали, отходили, устилая землю трупами. Что когда разорванный взрывом снаряда из РПГ погиб Захарыч, сержант Леонид Захарович Свергун, за треногу встал уже четырежды раненый Бармалей. Что по его приказу солдаты забрали раненых и отступили вниз к вертолетной площадке. Бастион был последним шансом, где они могли дождаться помощи. Что после этого на «Муромце» осталось только двое защитников, чтобы прикрыть отход остальных. Бармалей, старший прапорщик Владлен Аскольдович Самойлов и сержант Дмитрий Ипполитович Гущин. Что огнем с утеса и пекаэма, а потом гранатами они отбили еще одну атаку, после которой однако сражаться они были не в состоянии. Когда моджахеды вошли наконец в беззащитный блокпост и достали ножи, появилась наконец помощь. Предваренная быстрым и внезапным налетом Су-17. Кассетные бомбы, напалм и нурсы покрыли всю территорию и два захваченных душманами блокпоста: «Руслан» и «Муромец». Оба превратились в черное пепелище.
Леварт не знал, что Бармалей тогда был еще жив.
— Вторая смерть, — с усилием прошептал он. — Озеро огня.
Майор искоса смотрел на него. Потом взял за локоть и повел в сторону Бастиона, подальше от снующих санитаров и десантников из прибывшей с подкреплением бронегруппы. Леварт жестко переставлял ноги, он был в полубессознательном состоянии, весь отупевший и нечувствительный. Несмотря на отупение, он смог удивиться.
Потому что Савельев к изумлению Леварта встал на колени. Пал на колени. Глубоко поклонился окровавленной земле и рассыпаным по ней гильзам. Побыл в этом положении минуту. Потом поднял голову и широко перекрестился.
— Помяни, Господи Боже наш, — начал он, — преставившихся рабов Твоих, братьев наших, и яко Благ и Человеколюбец, отпущаяй грехи и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная их согрешения и невольная, избави их вечныя муки и огня геенскаго, и даруй им причастие и наслаждение вечных Твоих благ, уготованных любящим Тя.
Перекрестился еще раз, еще раз низко поклонился.
— Тем же милостив тому буди, и веру, я же в Тя, вместо дел вмени, и со святыми Твоими яко Щедр упокой: несть бо человека, иже поживет и не согрешит. Но Ты Един еси кроме всякого греха, и правда Твоя, правда во веки, и Ты еси Един Бог милостей и щедрот, и человеколюбия, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Леварт инстинктивно тоже перекрестился. В молчании.
Если там, в пещере, было что-то большее, чем галлюцинация и героиновый бред, подумал он, то я должен вернуться. К ней. В этом мире я уже места себе не найду. И вообще не хочу искать. Я уже выбрал. Это уже не мой мир. Должен вернуться.
Савельев встал на ноги с видимым трудом. Было ясно, что его искалеченная нога сильно мешала ему стоять на коленях. Массируя колено, он посмотрел на Леварта. Как будто чего-то ждал.
— Товарищ майор.
— Да.
— Вы молились.
— Серьезно? — Савельев слегка усмехнулся. — Не верится. Это страшно, что война делает с человеком.
— Я мог бы. — он поправил на себе комбез. — высказаться высокопарно и эмоционально. О том, какой кошмар эта война, что даже безбожники находят в своих затвердевших сердцах дорогу к Богу и вспоминают слова молитвы. Но я не люблю пустословия, а все объясняется проще. Я происхожу из религиозной семьи и слыхал молитвы с раннего детства. Даже во времена, когда это грозило серьезными последствиями, в доме дедов молились. Потихоньку, как сам понимаешь. Но молились. Что же, времена изменились, последствия смягчились… Но все-таки лучше не рассказывай никому, пожалуйста, об этом в госпитале.
— В каком госпитале?
Хромой Майор быстрым движением вытащил стечкин из кобуры и выстрелил ему в плечо. Леварт рухнул на колено. Схватил себя за руку, открыл рот для крика. Но не закричал.
— Санита-ар! Сюда! — Майор спрятал пистолет, сунул Леварту индпакет. Вот, прижми к ране. Поскольку ты служил на этой заставе, можешь поехать как трехсотый, иначе будут вопросы, основания для подозрений и можешь иметь огромные неприятности. Не падай в обморок. Или падай, разницы нет. В любом случае тебя сейчас заберут коновалы. Вон, уже бегут. Прощай!
— Должен пояснить, — Савельев, вопреки прощанию, вовсе не собирался уходить, — по какой это причине я трачу время и боеприпасы, чтобы избавить тебя от неприятностей. Знай, что и я видел когда-то золотую змею. Пошел за ней, но в отличие от тебя вовремя вернулся. Но я тебя понимаю.
