К. Цетник - Дом кукол
На лице Фели отчаяние. Словно вся боль этой «акции» сосредоточилась в ней. Она смотрит прямо перед собой и твердит шепотом: «Как мышонка в ловушку… Обманом меня заманили в „Дулаг“…»
Все эти девушки так или иначе были обречены на верную смерть. Не поможет и не вызволит никакой «особый пропуск». Но Феля считала, что она не была в числе приговоренных, что попалась в ловушку по своей наивности, совершенно случайно. Это ее мучило и терзало всю дорогу.
За застекленной дверью виднеется черное плечо. Охранник — во всем черном. Только свастика на фуражке красная, как капля крови.
Тогда воспитательница класса стояла у окна и говорила о счастливом завтра — эпохе телевидения. Теперь там виднеется черная тень эсэсовца. У каждого окна вагона поставлен эсэсовец. Мерно раскачиваются дула автоматов. Похоже на то, что они — эсэсовец и его автомат — заняли тут место воспитательницы класса, чтобы снова разъяснить сущность современной цивилизации.
Просторное место, дикое и пустынное. Позади еще слышится визг немцев:
— Выйти!.. Вон!..
Даниэла боялась повернуть голову.
До горизонта, пока хватает глаз, лежала пустая, дикая земля, желтая, покрытая пятнами — следы потушенных костров; огромные скалы; стволы вывернутых деревьев.
Здесь нет и признаков жизни. Единственное, что связывает этот пустырь с внешним миром — железная дорога, проложенная сюда. Здесь она кончается.
Ряды двигаются. По шесть девушек в каждом ряду. Каждой в спину утыкаются автоматы. Земля песчаная, рыхлая. Ступни ног вязнут в ней. Девушки, которые теряют свою обувь на ходу, даже не пытаются нагнуться за ней, поднять ее.
Ворота. Над воротами вывеска в виде арки и готическими немецкими буквами написано: «Женский лагерь». А сбоку выведено аккуратно мелом: «Работа от радости»…
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Ворота закрылись за ними. Ряды остановились. Напротив — широкая площадь, вдали ручей, опоясывающий лагерь в виде серпа, с переброшенным через него деревянным мостом. Все вымощено камнем. Чистота. Бараки выкрашены в розовый цвет. Боковые дорожки окаймлены грядками красных цветов. На окнах разноцветные занавески, похожие на кружева.
Кровавое солнце медленно спустилось за ручьем.
Девушки робко шептались:
— Видела надпись: «Работа от радости!»
— Меня работа не страшит…
— Здесь, по крайней мере, больше не будем бояться этапа в лагерь. От этого наказания мы уже избавлены…
— Я довольна, что, в конце концов, уже прибыли. Главное, вырвалась из геттовского ада…
— Тут очень чисто. Немцы любят чистоту…
— В гетто думают, что в немецких лагерях убивают людей. Видели вывеску у входа в лагерь? Возможно, здесь работа более легкая, чем в гетто…
— Жаль, не дают здесь жить с семьями.
Даниэла подумала: «Гарри… Если бы она могла найти его… А может, она его встретит? Как только она несколько освоится с местом, сразу начнет расспросы. Возможно, что им удастся работать вместе. Такой лагерь — подходящий для работы до конца войны. Ведь не вечно же война будет продолжаться…»
Вблизи ворот, на скамейках, сидели гестаповцы — охрана лагеря, конвоиры этапа. Теперь они выглядели иначе. Не такие страшные и отталкивающие, как раньше. Немые и усталые, они сидели на скамейках, как носильщики, присевшие отдохнуть после тяжелой ноши. Кое-кто сидит на корточках, а металлические каски лежат у них на коленях. Непокрытые их головы вдруг оказались обычными, человеческими. Они устали и кажутся обычными людьми.
Тяжелые удары гонга внезапно потрясли воздух и раскатились по всему лагерю. Дремавшие розовые бараки проснулись, будто вспугнутые.
Из дверей бараков вырвались стриженые надзирательницы с дубинками в руках, на рукавах ленты с надписями «Кальфактор»[2]. На них были голубые передники, пронумерованные узкими полосками, на ногах сапоги.
— Встать!.. Встать!.. Построиться!..
Звуки гонга, словно рассыпали по всему лагерю страх. Даниэла уже слышала где-то подобный трезвон. Когда же она стояла на такой площади? Когда она видела точно такую же картину?
— Строиться!.. Побыстрее!.. Не отставать!..
Их поторапливают, подгоняют, бьют дубинками. Даниэла бежит вместе с остальными. Лабиринт бараков. Чуждый и новый мир. Мир весь из бараков. Закоулочки и бараки.
— Не отставать!.. Бегом!..
Из зарешеченных окон видны тени и скелеты. Казалось, что барак доверху набит ими. Они угрожают прибывшим сжатыми кулаками, выплевывают в них проклятия через расшатанные кривые зубы. Люди ли это? Почему они проклинают?
Откуда им, только что прибывшим девушкам, знать, что «старенькие», из которых уже высосали все соки и замордовали, смотрят на них, как на ангела смерти, пришедшего за их душами? Откуда им знать, что пройдет не так уж много времени, и они также будут выглядывать из этого, отдельно стоящего барака, на новых, прибывших сюда девушек? И те, новенькие, будут блуждать взором средь теней мертвецов?..
— Бежать!.. Не отставать!..
Ночь начала спускаться на лагерь.
Женщины, на рукавах которых повязка с надписью «бригада обслуги», сидели за длинным столом и записывали в карточки все подробности жизни каждой прибывшей в этапе. По пятьдесят девушек этапа впускали в большой барак — «барак обслуги». В глубине барака, за отдельным столом сидела врач лагеря. На ее рукаве издали виден красный крест, а около стола молчаливо стояла мужеподобная женщина, холодная, как сталь. Руки ее скрещены на груди, длинный толстый кнут свисает сбоку. Одета она в серый свитер, облегающий ее тело и заправленный в брюки для верховой езды, на ногах высокие сапоги, начищенные до блеска, на рукаве лента черного атласа с вышитыми буквами: «Главная кальфакторша».
Ее взгляд и тонкая ленточка сжатых губ бросали регистраторш в дрожь.
У входа в барак сходящие встречаются с выходящими девушками: слева — выходящие одеваются в лагерную одежду, выдаваемую им из валяющихся на полу куч старой одежды, а справа — входящие, раздеваются и подходят к столу для оформления.
Вдоль стен стоят кальфакторши с дубинками в руках. Их глаза выражают беспощадность и готовность к убийству.
Выходящим стыдно смотреть в глаза входящим, и они опускают глаза к своим деревянным ботинкам. Стук деревянных подошв о пол страшен.
Вот они где, те деревянные ботинки, сделанные в мастерских! Своими руками они приготовили их для себя…
Странный запах издает передник. Передник старый, поношенный, порванный. Кто знает, сколько девушек прошагали в нем в отдельно стоящий барак, откуда их тела отправляют в газовые камеры, а передник вновь возвращается в барак обслуживания.
Она стоит голая. Медальон! Куда спрятать медальон?.. Она зажала его в кулак. А может, спрятать его в кучу одежды?.. Ее глаза блуждают по плащу. А может, сунуть в карман плаща?.. В кармане плаща его найдут рабочие на распорке одежды.
Девушки ранее вошедшей группы уже выходят из барака. Их одежда осталась в общей куче. Где же она спрячет медальон?..
Ряд двинулся вперед. Девушки вошедшей группы уже выстраиваются около стола. Тишина. Глаза кальфакторш, нагоняющие страх и ужас, задерживаются на отстающих у куч с одеждой. Что ей сделать с медальоном?.. Вот Феля уже подошла к столу; Даниэла быстро настигла ее и встала сзади, в ряду за нею.
А медальон зажат в кулаке.
Регистраторши записывают все подробно.
— Болела ли?
— Какой болезнью?
— Кто в семье болел?
— Замужем?
— Холостая?
— Половые сношения с мужчиной?
Ряд продвигается вперед. У специального столика одна из регистраторш быстро выкалывает каждой порядковый номер синей тушью между грудей, тут же другая прижимает электрическую печать над номером со словами «Фельд хурэ»[3].
У последнего стола, за которым сидела врач лагеря, окончательно определялась судьба каждой девушки. Там решался вопрос, куда направят ее, в какую часть лагеря — в рабочие бригады или в группы «радости».
Даниэла задержалась у последнего стола. Лагерный врач вглядывалась в красивый стройный стан Даниэлы… Ее взгляд уперся в сжатый кулак Даниэлы.
— Ты родилась с таким дефектом руки, у тебя от рождения сжат кулак? — спросила врач.
В мозгу Даниэлы мелькнуло: «В гетто при отборе людей в этап калеки были обречены на смерть». Она быстро переложила медальон из руки в руку и показала: вот, она умеет открывать кулак!
Молчаливая кальфакторша, державшая руки скрещенными на груди и высунувшая вперед начищенный до блеска сапог, внезапно сказала:
— Покажи, что это у тебя в руке?!
— Фотографии… Фотографии членов моей семьи…
Сжатые узкие бледные губы искривились. Странное выражение — то ли ненависть, то ли отвращение, а возможно, у нее такая улыбка… В той же позе, с опущенными ресницами, давая понять, что Даниэла не стоит ее взгляда, она процедила приказ сквозь редкие зубы:
