Анатолий Белинский - Дорогами войны. 1941-1945
Я смотрел вперед и думал о скоротечности армейской фронтовой жизни. Всего четыре месяца назад, в марте, в глубине виднеющегося впереди леса, в восьмистах метрах от траншеи, меня тяжело контузило. Менее двух недель назад я еще лежал на госпитальной койке в Иванове, успел побывать в Москве, был направлен на Калининский фронт и вот теперь оказался у Мясного Бора, смотрю в сторону скрытой за лесом деревни Любцы, по которой в прошлом наша батарея вела огонь. Я нахожусь в окопах среди пехотинцев, а ночью буду впереди пехоты. До сих пор моя должность командира огневого взвода и старшего на батарее отделяли меня от пехоты двумя-тремя километрами, мне лишь изредка приходилось бывать на передовой, а теперь я на самой линии огня, который со стороны противника постепенно усиливался.
Сотни огненных трасс пронизывали все пространство впереди, проносились над головой, обрывались на средине поляны. Я посмотрел направо, где на фоне меркнувшего горизонта также рассыпались следы трассирующих пуль, зависали осветительные ракеты, и подумал: «И такая картина до Северного Ледовитого океана». Повернул голову налево, где вдали невидимые мне осветительные ракеты подсвечивали и обозначали контуры леса: «А там – до самого Черного моря идут кровопролитные бои». Только в этот момент, когда у меня оказалось время для размышлений, здесь, на передовой, я понастоящему глубоко осознал и даже как-то ощутил масштабы происходящей войны и невероятной длины линию фронта в несколько тысяч километров, где в таких же вот траншеях находились миллионы наших солдат. У меня возникло глубокое удовлетворение, что я нахожусь среди них.
Между тем отдельные огненные трассы ружейного огня, исходившие из леса и пересекающие друг друга, стали иногда превращаться в снопы искр, как будто там, впереди, в разных местах леса начинали крутить гигантские точильные камни, к которым прижимали металл.
Я втянул голову в плечи, сполз с бруствера и присоединился к своим попутчикам. Мне казалось невероятным, что по этому открытому месту можно идти, но все настойчиво повторяли:
– Пора идти.
– Надо выходить, пока огонь не усилился.
«Ну, конечно, – объяснил я себе, – сначала пойдем до выхода по траншее, а потом придется ползти по этому гиблому гнилому месту, которое впереди».
Наконец, все оказались в сборе и послали одного разведчика доложить об этом командиру батальона. Он тут же явился.
– Все собрались? Пошли, разберемся после выхода!
Мы свернули с траншеи в ход сообщения, уводивший в сторону противника. Через несколько шагов прошли под проволочным заграждением, тут же по пологому выходу выбрались на чистое место и прошли еще десяток метров. Комбат остановился, вся группа подтянулась и окружила его. Он стал называть место каждого в цепочке. Шустрый молоденький разведчик с круглым пухленьким личиком крутился возле командира батальона.
– Товарищ капитан, разрешите мне повести. Ну, разрешите. Я ходил уже не раз, знаю каждый бугорок и ямку, не будем спотыкаться. Разрешите мне повести, товарищ капитан?
Конечно, настоящий разведчик оправдывает свое название, когда оказывается первым, и он, естественно, старался при старших командирах показать свое мастерство. Но за этим в данной ситуации скрывалось и нечто другое – ему хотелось заодно прикрыть собой от шальной пули командира батальона, которого он, как и все солдаты (я уже успел узнать об этом), просто обожал.
Эта наивная хитрость была сурово наказана.
– А ты, чтобы поменьше вертелся, встанешь в хвост, – определил его место капитан.
Он поставил его, разумеется, не замыкающим, эта ответственная задача была возложена на одного из командиров, а предпоследним. Мне было определено идти впереди разведчика.
– В случае чего поможешь вот этому лейтенанту, который первый раз идет, – указывая на меня, сказал капитан назойливому разведчику.
Командир батальона отдал еще несколько указаний на случай неожиданностей, которые встретятся на пути, приказал всем еще проверить снаряжение. Я ощупал карманы, не осталось ли там каких-либо предметов, которые могли при движении издавать звук.
Все встали в цепочку, друг другу в затылок. В могучей фигуре командира батальона, который первым шагнул вперед, держа в левой руке гранату «лимонку», а в правой наган, чувствовались непоколебимая уверенность и решимость. Это шел хозяин своих владений и земли русской, и горе было тому врагу, который мог повстречаться на его пути. У других командиров гранаты были подвешены к поясам, пистолеты в руках, разведчики шли с автоматами на груди, а я, охваченный этим порывом и серьезностью людей, крепко зажал в своей руке пистолет ТТ.
Шустрый солдат, который шел вслед за мной, тихо наставлял меня, своего подопечного:
– Товарищ лейтенант, идти будем быстро, старайтесь не отставать. Ступайте ногой в след впередиидущего, комбат может повести напрямик через минные поля. При ракетах не шевелиться, делайте всё, как все. В случае чего, я остаюсь с вами. На огненные трассы не обращайте внимания, они идут поверх головы.
Я, однако, задирая голову, глазел на трассы и инстинктивно старался втянуть ее в плечи. Огненные плети трассирующих пуль рассекали пространство над головой так близко, что невольно хотелось припасть к спасительной земле. Некоторые трассы обрывались рядом на земле, впереди и в стороне от нас. Время от времени противник пускал осветительные ракеты, и тогда ослепительно яркие, чуть зеленоватые фонарики повисали впереди нас, заливая все окружающее пространство каким-то мертвенным светом, медленно опускались на парашютиках вниз, быстро выгорая и не долетая до земли. В такие моменты вся наша цепочка замирала, и наши позы напоминали застывшие фигурки людей на кадре кинопленки. Ночью издали, даже при свете ракет, такие позы людей легко было принять за обгоревшие стволы деревьев. Не важно, что их не было видно на этом месте днем: ночью память при необычном коротком освещении работает по-другому – важно было не шевелиться.
Вся эта славная «новгородская дружина» командира батальона была готова в любое мгновение принять бой, ибо противник мог буквально вырасти изпод земли, просочившись между нашими боевыми порядками.
Через некоторое время мы вышли на тропинку, которая повела вдоль канавки, протянувшейся в сторону леса, обошли лежавшего на небольшом бугорке убитого солдата.
– Это все тот самый лежит? Почему не убрали? – повернув голову, тихо спросил комбат.
– Не было, товарищ капитан, ни одного человека, чтобы послать, все были в расходе, – оправдался кто-то.
– Как его фамилия? Что-то уже забыл…
В цепочке начали мучительно вспоминать: Веденеев? Веремеев? Валеев?.. В пехоте люди часто меняются, многие имеют созвучные фамилии, всех командирам трудно запомнить.
– Уточнить и доложить, – недовольно оборвал комбат. – Сообщить родным. Своих людей не знаете.
Мы продолжали двигаться в маршевом темпе, и я только успевал смотреть за ногами впередиидущего солдата. Прошли мы минные поля или нет, я не знал, а от вопросов в этой ситуации приходилось воздерживаться.
Еще раз, прямо над нами, вспыхнула ракета, в свете которой недалеко от нас отчетливо обозначился какой-то частокол воткнутых в землю палок – все, что осталось от находившегося здесь некогда реденького лесочка. Огненные смерчи не оставили на деревьях даже веток.
В этом частоколе порубанной и искореженной молодой поросли и залегла первая рота – боевое охранение 38-го стрелкового полка.
– Почти пришли, – пояснил мне идущий сзади солдат.
Мне сразу же стали ясны выгоды расположения этой роты. Она, оказывается, залегла не перед лесом, а вцепилась в этот реденький лесок, закрыла возможность противнику прямого обстрела нашей пехоты, в которой, в случае наступления, не пришлось бы нести потери на открытом месте.
Я хорошо помнил, как в минувшую зиму пехота форсировала Волхов. Поднявшись от реки по крутому берегу, рота за ротой бросались по открытому месту в атаку в направлении леса, до которого было всего метров пятьдесят, пока не удалось зацепиться за его кромку и втянуться в него остальным. Примерно через пару часов после боя на этом месте я ехал на санях выбирать огневую позицию для батареи на другом берегу Волхова уже за пять километров от берега. Место недавнего боя было покрыто телами наших солдат от самого берега до леса…
Позиция первой роты была драгоценной. Правда, протяженность кромки леса, которую она заняла, была, как я потом узнал, небольшой – сотня-другая метров, но каждый метр этого места уже сохранял десятки, сотни жизней наших солдат при будущем наступлении.
Мы ступали уже по самой низине, и чувствовалось, как под тяжестью тела оседает под ногами верхний слой дерна. Место было сильно заболочено. Наконец, мы подошли к самому краю редколесья, где нас встретил хозяин этих владений – молодой командир первой роты. Солдаты нашей группы тут же растворились в темноте, а командиры обменивались с ним крепкими рукопожатиями. Командир батальона представил меня ему, и он сразу же приказал одному из своих солдат отвести меня в свою землянку.
