Лев Савельев - Дом Павлова
— Охота такой талмуд таскать, — подтрунивали товарищи. — Зачем он тебе?
— Как зачем? — возмущался Файзуллин. — Это ж надо для истории! Если меня убьют, память о наших днях останется…
Никто не знал, что записывал связист в свой дневник в ту тревожную ночь, но времени для этого у него было достаточно. Он только успел прокричать «Я — „Маяк“!», а, когда услышал ответный голос комбата Жукова — передать трубку стоявшему рядом Павлову, телефон безнадежно умолк. И сколько ни дул потом Файзуллин в мембрану, сколько ни кричал он: «Я — „Маяк“!» — безуспешно. Ясное дело — обрыв… Так и не удалось доложить комбату, что пополнение прибыло. Павлов в сердцах швырнул трубку, а Файзуллин уткнулся в блокнот.
В ту пору — в конце 1942 года — радиосвязь применялась еще не широко. Правда, существовал громоздкий радиопередатчик, так называемый «6 РПК», про него связисты злословили: мол, «эрпека — трет спину и бока», — но и этих аппаратов не хватало. И прибегали к помощи посыльных, как это сделал Павлов, отправляя с донесением Калинина, или же ценой больших потерь тянули телефонный провод. Он и был тогда главным способом связи. Кабель то и дело обрывался, и люди шли под огонь восстанавливать связь.
Связисты-сталинградцы… Подвиги их бессмертны!
Когда однажды, в разгар боя умолк штабной телефон, комсомолец Матвей Путилов пополз под рвущиеся снаряды. Он уже обнаружил оборванный кабель. Но тут осколок мины перебил обе руки. Теряя сознание, Путилов крепко зажал концы проводов зубами. Так и нашли его мертвым — с проволокой во рту. А штаб продолжал управлять боем. Электрический ток шел через безжизненное тело связиста…
Взвод связи третьего батальона понес большие потери. Давно уже убит командир взвода. Остался его помощник — старший сержант Думин. За все эти сталинградские дни взвод проложил немало телефонных проводов. И с каждой новой линией редели ряды связистов.
Жуков и Дорохов стоят у Думина, как говорится, над душой:
— Давай связь!
Но как ее дать? Чтоб все линии связи в батальоне постоянно действовали, за ними должны наблюдать не менее тридцати человек. А всего во взводе едва наберется десятеро. Вместе с пом-комвзвода.
— Товарищ капитан, давайте людей!
— Где я их тебе возьму?
О том, что у комбата нет людей, Думин и сам хорошо знает…
В прошлом донецкий шахтер — и лесогон, и крепильщик, и помощник машиниста врубовой машины — Сергей Думин в свои двадцать семь лет уже вдоволь повоевал. В 1939 году был ранен под Выборгом, участвовал в освободительном походе на Западную Украину, на войне с первых дней, да и тут, в Сталинграде, прошел уже хорошую школу.
Сколько катушек пришлось ему протащить под огнем! От одной только мельницы к командному пункту батальона вели четыре параллельные линии. Думин закалывал провод в израненную землю, маскировал его в развалинах, присыпал битым кирпичом и щебенкой, чтоб уберечь от мин. И в дом военторга тянул он связь, и в дом Заболотного — сам удивляется: как жив остался?!
Вот и сейчас. Файзуллин хоть и протянул ночью провод, да с первого раза не смог его упрятать как следует. Придется, значит, самому идти…
В ближайшие две ночи над телефонной линией для Дома Павлова уже работали чуть ли не все связисты из малочисленного взвода Думина. И «летописец» Файзуллин, и воронежский колхозник Яков Сиденко, и флегматичный худощавый парень Алексей Федотов, его называли — Везучий, это с тех пор когда мина оторвала угол телефонного аппарата, у которого он находился, а его самого не затронуло. Давно это было, еще до Сталинграда, люди во взводе почти все переменились, но прозвище за ним так и осталось. Похоже на то, что никому нет дела до его фамилии. Просто говорили: «Не видал Везучего?» Или: «А ты у Везучего спроси…» Федотов не реагировал на это и со временем даже стал откликаться.
Правой рукой у Думина был гвардейского вида широкоплечий парень Николай Пацеловский, в прошлом кавалерист-трубач. Духовой оркестр стал его страстью еще в юношеские годы. Он играл и когда служил в кавалерийском полку в Славуте, и потом, когда попал к Родимцеву. Вместе с дивизионным оркестром он переправился на правый берег Волги, но уже в первые же часы стало ясно, что здесь в чести совсем другая музыка. Духовые трубы тут же отправили назад, а музыкантов разобрали ротные и взводные командиры. Когда в штабе батальона распределяли людей, там уже оказался Думин. Прослышав, что расформировывается оркестр, он примчался сюда в надежде тоже заполучить и себе пополнение. Думину сразу же пригляделся рослый парень — связисту приходится таскать тяжелый груз и сила тут нужна. Разговорились. Выяснилось, что во время освободительного похода на Западную Украину помкомвзвода действовал в столь близкой сердцу бывшего музыканта Славуте. Это и сыграло решающую роль в том, что Пацеловский сменил свою медную трубу на пудовую катушку связиста.
Эти пятеро и проводили связь в Дом Павлова. Теперь провод уже замаскирован отлично. Все наиболее уязвимые места завалили битым кирпичом — его хватало! Поработала и саперная лопатка. Так что с первых же дней новый телефон начал действовать безотказно. И позывной ему присвоили символический — «Маяк». В самом деле: чем не маяк этот дом, так дерзко вклинившийся во вражескую оборону?
А позже, когда прорыли ход сообщения и кабель проложили по дну траншеи, то над связистами и вовсе стали подтрунивать, что у них теперь, мол, не жизнь, а масленица. Конечно, это было шуткой. Дел у них хватало. Не раз приходилось браться за автомат, за гранату, и Файзуллину все так же с трудом приходилось урывать минутку, чтоб остаться наедине со своим «талмудом».
По мере того как Дом Павлова превращался в укрепленный опорный пункт полка, все большей опасности подвергались оставшиеся тут женщины, дети и старики. Но люди этого не чувствовали. Так уж устроен человек — увидев себя под защитой, они повеселели. Не хотелось верить, что с ними может приключиться что-нибудь худое. Смогли же солдаты, которые здесь так по-хозяйски, прочно устраиваются, пробраться в этот дом и отогнать врага! С такими людьми не страшно.
А о том, чтоб отправить жильцов в тыл, нечего было и думать. Река находилась под губительным огнем авиации и артиллерии противника. И если была острая необходимость в том, чтоб плыли баржи с боеприпасами и продовольствием — хотя чаще всего это переправлялось на лодках, — то мирных жителей нельзя было посылать под огонь.
Приходилось считаться с фактом: эти люди пока остаются здесь. А раз так, то в доме надо наводить порядок. Кто этим займется?
И как-то само собой сложилось: с того момента, как занят был дом и послано с Калининым донесение, да и потом, когда уже пришло пополнение, всем здесь распоряжался командир стрелкового отделения, деловитый и спокойный сержант Яков Павлов.
Так за ним и осталась до самого конца, все пятьдесят восемь дней, пока он не был ранен и переправлен на левый берег Волги в госпиталь, так и осталась за Павловым эта должность — комендант.
Должность, не предусмотренная никаким уставом или наставлением, но зато вызванная к жизни ходом событий.
И у него — у коменданта — наряду с заботами об укреплении обороны дома, о расстановке людей на огневых точках возникли заботы, казалось бы весьма далекие от военного дела.
В первую очередь надо разобраться, что с водой. Опустели ванночки, корыта, выварки, графины и винные бутылки, в свое время заполненные предусмотрительными людьми. Правда, в котле центрального отопления — он вмещал ведер восемьсот — вода еще оставалась. Впрочем, если не принять мер, то и этот резервуар быстро иссякнет. Павлов приставил к котлу часового и приказал строго следить, чтоб воду расходовали экономно.
С едой у жильцов было совсем плохо. Все запасы давно съедены. Съели и солонину, приготовленную из коровьей туши.
С появлением в доме военных стало посытнее. Бойцы делились с обитателями подвалов чем могли — кто отломит хлеба от скудного пайка, кто супу отольем, детишкам давали сахар. Но и у самих-то бойцов на первых порах было негусто. Вначале еду носил в дом старшина Сидашев. Это был огромного роста уже не молодой человек. О нем знали, что он коммунист, родом из Мерефы — небольшого городка под Харьковом. Свою обязанность — вовремя накормить людей — он выполнял с большой ответственностью. Все это чувствовали: и по-настоящему любили его. А ведь пробираться в дом, да еще с ношей, очень опасно. Но какой бы ни был обстрел — старшина дважды в сутки регулярно появлялся со своим мешком, под который он приспособил обыкновенный матрасный чехол, наполненным хлебом, консервами, куревом и флягами с фронтовыми ста граммами. В один из таких рейсов Сидашев погиб, когда он был уже совсем недалеко от дома.
Весть о гибели Сидашева принес Рамазанов. Он стоял на посту и это случилось у него на глазах… Старшина быстро полз, волоча за собой знакомый матрасный мешок. Мина разорвалась рядом. Когда облачко, поднятое взметнувшимся кверху фонтанчиком земли, рассеялось, Сидашев уже был недвижим…
