Эдуард Володарский - Штрафбат
— Ну че, так и будем сидеть? Как бычки на привязи? Нас ведь поутру постреляют, неужели не поняли?
— Что ты предлагаешь? — спросил Микеладзе.
Хорь долго смотрел на щели между бревнами, думал о чем-то, потом сказал:
— Бревна-то не закреплены никак… просто лежат, как положили. Одно приподнять тихонечко и — рвать когти отсюда…
— Бежать? — спросил Яковенко. — Куда?
— А в божий свет, как в копеечку… Россия большая… — раздумчиво отвечал Хорь.
— У дверей охрана стоит — увидят, — предупредил Воскобойников.
— Охрану отвлечь можно. А потом камушком по балде и — ноги в руки… — усмехнулся Хорь.
— Ну что, зачинщиков установить не удалось, комбат? — спросил комдив Лыков.
Твердохлебов молча перевел взгляд в угол блиндажа, где стояли в пирамиде несколько автоматов и винтовок и сидел за рацией радист.
— Какие зачинщики, товарищ генерал? — вновь усмехнулся майор Харченко. — У них там круговая порука — лагерный закон: свой своего не выдаст.
— Люди больше ста верст пешедралом… Трое суток… Сухой паек в первые сутки кончился, потом голодные шли. Потом полный профиль окопов копали, блиндажи, пулеметные гнезда… Без еды люди воевать не могут… Человеческие силы тоже предел имеют, гражданин генерал.
— Гм, да… — Генерал Лыков кашлянул, вдруг строго взглянул на Твердохлебова и заговорил совсем другим, ледяным тоном: — Ты про блокаду Ленинграда слышал, конечно?
— Слышал… По сводкам Совинформбюро.
— А то, что там люди с голоду умирают, слышал? Умирают, но у станков стоят. Умирают, но атаки немцев отбивают. Умирают, но держат оборону революционного города! И склады с продовольствием никто не грабит. А получают по рабочим карточкам триста граммов хлеба в сутки. Ты понимаешь, про что я тебе толкую, комбат?
— Понимаю… — Твердохлебов опустил голову.
— Плохо понимаешь. Если б нормально понимал, не оправдывал бы грабителей.
После долгого молчания Твердохлебов поднял голову и проговорил твердо:
— Я прошу вас, гражданин генерал, отпустить арестованных людей. Вместо них судить трибунал должен меня. Я допустил это преступление, и мне отвечать за него.
— Ты смотри, как благородно, — покачал головой комдив. — Комбат под трибунал пойдет, а преступники… дважды преступники на свободе гулять будут?
— А я считаю, комбат и должен пойти под суд вместе с грабителями, — вмешался майор Харченко. — Если допустил такое во вверенном ему батальоне.
— Ну, ты палку не перегибай, не надо, — остановил его молчавший до сих пор начштаба Телятников.
— По закону военного времени… — начал чеканить слова Харченко, но Телятников прервал его уже раздраженно:
— Да подожди ты! Что ты лезешь все время поперед батьки в пекло?
Но Твердохлебов не принял защиты:
— Гражданин майор прав. Я должен отвечать за вверенный мне батальон. И прошу только об одном — отвечать должен я один. Тех людей, которых арестовали, я прошу отпустить — они не виноваты.
— Тогда дай нам тех, кто виноват, — сказал Харченко.
— Я не знаю.
— Проведи следствие. Узнай, — сказал Харченко.
— Батальон не выдаст участников грабежа.
— Если с некоторыми как следует побеседовать, еще как выдаст, — усмехнулся Харченко.
— Я не следователь и вести следствие не умею, — отвечал Твердохлебов.
— В таком случае следствие придется провести мне, — принял вызов Харченко.
— Ну, хватит словами играться! — прихлопнул ладонью по столу генерал Лыков. — Развели тут перепалку.
— Я сообщил о ЧП в особый отдел штаба армии, товарищ генерал, и я обязан найти и наказать виновных.
— Шибко ты ретивый служака, Остап Иваныч. Сперва найди. А то заграбастал первых попавшихся… И рапортуешь!
— Почему же первых попавшихся? Трое из них наверняка участвовали в грабеже.
— Почему только трое? — спросил Телятников.
— Уголовники, — ответил Харченко.
— А политические, значит, вне подозрений? — удивленно посмотрел на него генерал Лыков.
— Думаю, политические вряд ли были зачинщиками, — отвечал Харченко. — У политических в практике объявлять голодовки протеста. Голодать для них дело привычное. А вот уголовники…
Договорить начальник особого отдела не успел — в блиндаж торопливо вошел адъютант Лыкова капитан Шерстобитов. Вид у него был перепуганный.
— Товарищ генерал, разрешите доложить!
— Что еще? — недовольно глянул на него Лыков.
— Арестованные штрафники бежали!
— Что-о?! — рявкнул майор Харченко, вставая с табурета.
— Арестованные бежали! Связали двоих красноармейцев… ну, которые погреб охраняли, и убежали. Два автомата забрали, — сообщил адъютант.
— Ты их что, в погребе держал? — спросил Лыков Харченко.
— У меня специальных камер здесь нету, — зло ответил Харченко и кинулся к дверям.
Твердохлебов тоже поднялся:
— Разрешите, гражданин генерал.
— Без тебя управятся, сиди, — сказал начштаба. — Ты уже Василь Степаныч, ничем не поможешь.
— Их же поубивают всех… — тихо проговорил Твердохдебов.
— Ну, поубивают! — повысил голос Лыков. — Не надо было из-под стражи бежать! Не надо было продукты воровать! Не надо было… — Лыков не договорил и только с досадой махнул рукой. — Тебе сказали — сиди, стало быть, сиди.
Твердохлебов сел, застывшим взглядом смотрел в стол. Стало тихо.
— А ты говоришь… — Генерал многозначительно посмотрел на Телятникова.
— А что я говорю? — поднял глаза на генерала начштаба. — Раз убежали, значит, виноваты были. Сами себе подписали приговор.
— Штрафники — народ отчаянный, еще поймать надо.
— Харченко поймает, — уверенно сказал Телятников.
— Черт знает что! — покачал головой генерал Лыков. — Шуму будет — до командарма дойдет. Одна морока с этими штрафниками…
Они бежали по полю что было сил. В темноте было трудно угадать, сколько еще бежать до леса. Впереди, часто спотыкаясь, бежал Хорь, за ним Яковенко, Ашот Бабаян, Вахтанг Микеладзе, Сергей Филимонов и остальные.
Позади них в глубине поля раздался рокот автомобильных моторов, и два мощных луча света полоснули темноту, стали шарить по полю, пока беглецы не попали в круг света. В ту же минуту загремели автоматные очереди.
Первым пуля ударила грузина Микеладзе. Он подпрыгнул на бегу и плашмя ударился о землю. Остальные продолжали бежать, даже не оглянулись на упавшего товарища. Автоматы не переставали грохотать, два «виллиса» быстро нагоняли беглецов. Но и спасительный лес, что осветили прожекторы, установленные на машинах, был совсем близко.
Вторым пуля поймала Андрея Яковенко.
Третьим упал Ашот Бабаян.
Расстояние между кромкой леса и беглецами сокращалось, но еще быстрее сокращалось расстояние между беглецами и машинами. Хорь обернулся и понял, что добежать до леса не успеет. На бегу он сдернул с шеи автомат, с размаху плюхнулся на землю, развернулся и, прицелившись в одну из машин, откуда бил луч света, нажал спусковой крючок. Рядом упал Филимонов, тоже прицелился, загремела вторая автоматная очередь.
— Молоток! — крикнул ему Хорь. — Бей в правую!
Взвизгнули шины, «виллис» завилял по полю и встал. Солдаты повыпрыгивали из машины, растянулись в цепь и пошли вперед, открыв беспорядочный огонь из автоматов. А из темноты выныривали и выныривали красноармейцы. Теперь цепь вытянулась по всему полю, охватывая беглецов полукругом.
— Филимонов! — позвал Хорь. — Эй, Филимонов!
Но Филимонов был уже мертв, лежал, уткнувшись лицом в землю. А пули цвенькали и шлепались совсем рядом.
— Спекся Филимонов… — пробормотал Хорь.
Он стрелял короткими очередями по два-три выстрела. Потом остановился, утер мокрое от пота лицо рукавом, погладил ложе и горячий ствол автомата, опять пробормотал:
— Амба, Паша… помирать пора… — и медленно развернул автомат, приставил ствол к сердцу, посмотрел на звездное необъятное небо, вздохнул глубоко и дернул спусковой крючок.
Сухо шелкнули три выстрела. Ахнула душа жиганская и покатилась на небеса прямиком на Божий суд — да только что с нее взять-то, с этой озябшей и озлобившейся души? Пойдет и дальше скитаться по лихим дорогам, гонимая отовсюду и презираемая…
Ранним утром Твердохлебов возвращался в свой батальон. «Газик», гремя и лязгая всеми своими частями, нырял в колдобины, выбирался с натужным воем и тут же проваливался снова. Степа Шутов едва успевал крутить баранку и при этом еще говорить:
— Ну, че поделаешь, товарищ комбат, ведь сами виноваты. Раз арестовали, значит, сиди и не дергайся, жди, пока начальство твою судьбу решит, правильно я говорю? Решили бы все честь по чести, ну, наказали бы, без этого тоже нельзя, и отправили бы обратно в родной штрафбат. Дальше-то штрафбата куда? Некуда. И все хорошо было бы! Правильно говорю, Василь Степаныч? Это все уголовники воду мутят, я сам слышал. Тот еще народ, ни в Бога, ни в черта не верят! А один советскую власть при мне распоследними словами поносил, честное слово! И среди политических тоже такие есть — власть кроют почем зря! За это небось их и посадили. Враг — ведь он всегда враг, правильно я рассуждаю, Василь Степаныч?
