Николай Панов - Боцман с «Тумана»
Наступал тусклый, зеленовато-серый полярный рассвет. Бот уже отвалил от пирса и, мерно раскачиваясь, стуча изношенным мотором, шел по спокойному Мотовскому заливу.
Он шел вдоль нашего берега, сливаясь камуфлированными черно-белыми бортами с его однообразным бурым гранитом. Сизая линия занятых фашистами сопок, еще подернутых туманом, проплывала далеко от нас. Много времени предстояло идти от полуострова Среднего до главной базы Северного флота…
Помнил ли я старшего лейтенанта Медведева?
Конечно, все на флоте знали историю его героического катера. Знали об отчаянной храбрости старшего лейтенанта, о его любви к морю, о странном для морского офицера стремлении в сопки — на сухопутный фронт.
Однажды я видел Медведева в офицерском клубе, совсем вблизи. Он сидел за соседним столиком в ресторане. В танцевальном зале играл оркестр, весело переговаривались моряки, вернувшиеся с боевых заданий. А он сидел неподвижно, прямой и высокий, опустив на широкую ладонь скуластое лицо с тяжелым лбом, нависшим над глубоко сидящими глазами.
Казалось, он даже не сознает, где находится в эту минуту. Он задумался горько и глубоко. Лишь когда его окликнули с соседнего столика, он отвел руку от лица. Тускло блеснули две потертые золотые нашивки на рукаве кителя.
Тогда он еще плавал на катере, но уже получил известие о жене… Отвечая на оклик, он улыбнулся широкой, доброй, какой-то детской улыбкой…
И вот передо мной лежит фантастическая история старшего лейтенанта и его маленького отряда, записанная мной на борту мотобота со слов капитана Людова и Сергея Агеева — знаменитого северного следопыта.
Много позже я познакомился с документами, захваченными в немецкой разведке, беседовал с самим Медведевым (к тому времени он стал уже капитаном второго ранга), Но сейчас для читателя особый интерес имеет даже не история Медведева, а самый подвиг горстки самоотверженных моряков, который был словно увенчан удивительной вспышкой в сопках.
К моему счастью, на всем протяжении пути капитан Людов был в том нервном, обычно совсем несвойственном ему возбуждении, о котором я упомянул раньше. Капитан не спал третью ночь. Командир мотобота предоставил ему свою койку, но Людов предпочел сидеть на верхней палубе, зябко кутаясь в шинель. Сперва он говорил сам, а потом наблюдал, как я записываю рассказ Агеева.
Иногда рослый неторопливый Агеев останавливался и задумчиво притрагивался к марлевой повязке на курчавой голове. Я понимал: он дошел до момента, казавшегося ему секретным… Он вскидывал на Людова свои живые глаза, и тот или чуть заметно кивал, или еще незаметнее поводил очками. В последнем случае Агеев довольно безболезненно опускал запрещенную часть рассказа. Но капитан чаще кивал, чем делал отрицательный жест.
— Записывайте подробнее, потом не пожалеете, — сказал он, увидев, что я перестал писать и стал разминать натруженные пальцы. — Вы помните, Стендаль, говоря о «Красном и черном», писал: «Читателя удивит одно обстоятельство — роман этот совсем не роман». То же самое могу сказать и я. Если вы опубликуете свои заметки, никто не поверит, что все рассказанное взято прямо из жизни…
— Да, вы правы! — сказал я, укладывая в полевую сумку последний заполненный блокнот. — Действительно, это готовый роман приключений. В сущности, вы могли бы опубликовать эту вещь сами.
Капитан Людов задумчиво достал из кармана прозрачный портсигар — из тех, на производство которых наши моряки пускали обломки сбитых вражеских самолетов. В портсигаре были не папиросы, а аккуратно уложенные кусочки пиленого сахара. Он предложил кусок мне, другой небрежно отправил в рот. Сахар захрустел на его крепких зубах.
— Дорогой товарищ, я пережил десяток таких романов. Но, знаете ли, кто-то из писателей сказал: «Пережить роман — это еще не значит уметь его написать».
Уже тогда я стал замечать пристрастие Людова к литературным цитатам. И он очень обижался, когда собеседник возражал, что у названного автора нет цитируемой фразы. Во всяком случае, отмечу одно: капитан был начитан глубоко и всесторонне, и не только в области художественной литературы.
— Смотря для кого! — возразил я с некоторым жаром на его последнюю цитату. — Для некоторых написать роман легче, чем пережить хотя бы сотую его долю.
— Я имею в виду хорошие романы, — серьезно сказал Людов. — Так вот: на настоящий роман у меня нет ни времени, ни способностей, а для плохого не стоит стараться. Стараться-то придется все равно. Кажется, Анатоль Франс шутил над распространенным заблуждением, что написать плохой роман легче, чем хороший. «Нет, — говорит он, — и тот и другой написать одинаково трудно: оба требуют одинаковой затраты бумаги и сил…» Но… — он взглянул на меня с легкой улыбкой, — здесь у вас риск минимальный. Материал говорит сам за себя.
Да, пересмотрев недавно свои записи, я не могу не согласиться с капитаном. Материал говорит сам за себя!
И первое, что встает в моем воображении и просится на бумагу, — это поход катера старшего лейтенанта Медведева у берегов Северной Норвегии, поиски вражеских кораблей осенней полярной ночью: первое звено в цепи дальнейших необычайных событий.
Глава вторая. Морская охота
— Лучше смотреть, Фролов! А то как бы тебе чайка на голову не села! — крикнул Медведев сквозь ветер и опустил мегафон на влажную фанеру рубки.
Сигнальщик Фролов чуть было не выронил от удивленья бинокль. Командир шутит в конце неудачного похода, когда катер уже возвращается в базу, а торпеды по-прежнему спокойно лежат на борту. Удивительно, невероятно!
Он покосился на командира. Старший лейтенант Медведев стоял в боевой рубке, как обычно, слегка сгорбившись, надвинув фуражку с эмблемой, потускневшей от водяной пыли, на прямые суровые брови. Сигнальщику показалось, что и лицо командира, похудевшее от бессонницы, выражает скрытую радость. Радость в конце неудачного похода!..
Высокая мутная волна ударила в борт, длинными брызгами обдала линзы бинокля и щеки. Фролов протер линзы, снова тщательно повел биноклем по морю и небу.
Справа до самого горизонта расстилалась зыбкая холмистая пустыня океанской воды. Бинокль скользнул влево — возник голый извилистый берег. Ребристые утесы черными срезами вздымались над водой. Рваной пеной взлетали снеговые фонтаны прибоя.
Океан глухо ревел. Еще белела в небе луна, но уже вставало неяркое полярное солнце. Наливались розовым соком длинные снеговые поля в расселинах горных вершин.
Опять бинокль скользил по волнам. Палуба взлетела и опустилась. Снова брызги ударили в выпуклые стекла, и Фролов протер бинокль меховой рукавицей.
Всю ночь катер плясал по волнам вдоль берегов Северной Норвегии. Сзади бежала светлая водяная дорожка — за кормой второго корабля поисковой группы.
Однообразно и грозно гудели моторы. Нестихающий ветер свистел в ушах. Обогнули остроконечный, прикрытый плоским облаком мыс, и палубу качнуло сильнее. Кипящая волна взлетела на бак, разлилась по настилу прозрачной пенистой пленкой.
Да, Медведев был рад. Он рвался в бой, страстно ненавидел врага, но сейчас, сам себе боясь в этом признаться, испытывал чувство явного облегчения… Радость оттого, что не встретил вражеских транспортов! «С торпедами не возвращаться!» Это было боевым лозунгом, делом чести экипажей торпедных катеров. Но длинные золотящиеся смазкой торпеды, как огромные спящие рыбы, лежали в аппаратах по бортам.
Катер уже ложился на обратный курс, и Медведев даже позволил себе пошутить, а шутил он лишь в минуты душевного спокойствия и подъема.
Он стер с лица горькую влагу неустанно летящих брызг, окинул взглядом свой маленький боевой корабль.
Сколько раз на этой узкой деревянной скорлупке выходил он в открытое море, смотрел смерти прямо в раскрытую пасть! Сколько раз, как сейчас, кругом качалась пенная водяная пустыня, тусклые волны хищно изгибались, катясь из бесконечной дали!
Палуба вздымалась и опадала. Чернел вдали обрывистый дикий берег. Держась за поручни, моряки смотрели — каждый по своему сектору наблюдения. Фролов в долгополом бараньем тулупе старался прикрыть мехом воротника румяные мальчишечьи щеки, не отводя бинокля от глаз.
— Значит, зря мотались всю ночь, товарищ командир? — опросил боцман Шершов, держась за пулеметную турель.
— Возвращаемся в базу, боцман! — бодро сказал Медведев.
И боцман тоже с удивлением взглянул на старшего лейтенанта. У командира неподобающе довольный голос! У старшего лейтенанта Медведева, который потопил три корабля врага, как бешеный пробивался к ним, прорывал любые огневые завесы!
Из квадратного люка высунулась коротко остриженная голова с веселыми карими глазами под выпуклым лбом. Молодой моторист Семушкин, он же катерный кок, надевая на ходу бескозырку, шагнул на палубу, балансировал с большим никелевым термосом и стаканом в руках. Протанцевал к рубке, встал перед Медведевым — раздетый, в одной холщовой рубахе, с черными ленточками, вьющимися за спиной:
