Вальтер Треммин - ТАЙНА „ХОРНСРИФА"
Все началось в Иокогаме. Когда «Хорнсриф» прибыл сюда, порт был забит кораблями, транспортами, судами нейтральных стран, баржами и катерами. «Хорнсриф» ошвартовался у стенки, чтобы принять на борт топливо, продовольствие и кое-какой груз. На второй день его стоянки в порту началось какое-то непонятное оживление.
Словно предчувствуя опасность, Шюттенстрем после окончания погрузки приказал поднять пары, вывел «Хорнсриф» из порта и стал на якорь в одной из бухт, расположенных неподалеку.
Доктор Бек помнит, как старший штурман Лангнер «беседовал» со своими «коллегами» с вспомогательного крейсера, стоявшего на расстоянии более тысячи пятисот метров. Для него, Гражданского человека, ничего не понимающего в морском деле, переговоры по семафору казались веселой игрой. Когда доктору Беку надоело следить за мелькающими флажками, он повернулся в сторону порта, где вырисовывался силуэт трофейного транспорта «Нанкин».
— Нагрузился боеприпасами по самый клотик! — сказал, обращаясь к доктору Беку, Шюттенстрем и неодобрительно покачал головой.
В эту секунду там, где стоял серо-синий «Нанкин», сверкнула ослепительная вспышка. Страшный взрыв потряс воздух. Бек отпрянул назад, обхватив голову обеими руками, словно защищаясь от удара. Сквозь вой сирен слышались стук сапог, крики и новые взрывы. Ярко горели склады. Огонь охватил и суда, стоявшие у стенки, а темно-коричневые облака дыма затянули порт. Между большими баржами плавали обломки джонок, которые далеко по бухте разбросала взрывная волна. Порт превратился в кромешный ад.
Но самое ужасное произошло потом. Крики людей, эти душераздирающие предсмертные крики! Судорожно сжимая поручни, Бек хрипло дышал, его глаза почти вылезли из орбит. От взрывов на «Нанкине» начали рваться боеприпасы и на других судах и кораблях. Вспыхнула нефть, толстым слоем докрывавшая воду. Теперь уже пылала буквально вся бухта. В огне плавали, тонули, кричали, задыхались и горели люди! Немцы, итальянцы, японцы, корейцы, старые и молодые, солдаты и моряки, рыбаки и рабочие— люди со своими судьбами, радостями и горестями будто перемалывались какой-то адской силой.
Лицо Бека исказилось до неузнаваемости. Закрыв глаза и тяжело, со свистом дыша, сидел он не в силах шевельнуться. И вдруг ему вспомнилось далекое детство. Еще мальчиком он однажды топил в ведре четырех только что появившихся на свет котят. Полагая, что они уже захлебнулись, он бросил их в железную бочку, куда ссыпали золу из печи, и занялся делами. Вдруг он услышал слабый писк. Открыв крышку бочки, он увидел беспомощных котят, катающихся в еще горячем, дымящемся пепле. В ужасе бросив крышку, он кинулся домой к матери, которой с трудом удалось его успокоить…
Бек глотнул воздух и со стоном упал, потеряв сознание. На этот раз его некому было утешать в Иокогаме…
Сейчас, после утренней прогулки, возвратившись в каюту и посмотрев на себя в зеркало, доктор Бек испугался. Его лицо стало неузнаваемым после трагедии в Иокогаме. Сердясь на себя, он намылил бороду, чтобы побриться.
Эта досада не имела ничего общего с тем страхом, который доктор Бек испытывал после Иокогамы. Он понимал это и отдавал себе полный отчет. Как ученый, часто выезжавший в заграничные командировки, он до сих пор непосредственно не сталкивался с войной. Но после Иокогамы… Бек просто никак не мог избавиться от страшных воспоминаний. С тех пор мучительные раздумья не давали ему покоя. Он пытался уяснить себе, кто же, собственно, должен нести ответственность за эту бойню. Мысли, которые он раньше, словно назойливых мух, отгонял от себя, теперь овладели им полностью. Нацистам он никогда не симпатизировал. Но они давали работу, хорошо платили за нее, и он старался не замечать того, что ему мешало или было неприятно. Но теперь, после Иокогамы, он понял… понял, что не должен был работать для этой войны. Вот что волновало сейчас доктора Бека.
«Постоянно думая об этой истории, я сойду с ума, — говорил он себе. — Боже мой, ведь есть люди хуже меня! Я возвращаюсь домой, к жене. Но Фишель, например… Дорого обойдется ему Иокогама… Катастрофа на его совести…»
И это действительно было так. Из разговоров в кают-компании Бек кое-что узнал. Фишель был командиром «Нанкина» и отвечал за погрузку! Никакой приказ сверху не снимет с него этой ответственности. Он обязан был знать, какое количество боеприпасов можно брать на борт. Он должен был отказаться выполнять распоряжение, несовместимое с совестью моряка и его личной ответственностью как командира. То, что в момент катастрофы его не оказалось на борту, — его счастье. Во всяком случае, есть приказ, согласно которому по прибытии в Бордо Фишель предстанет перед судом военного трибунала. А на время перехода «Хорнсрифа», возвращающегося в Германию, он назначен старшим помощником Шюттенстрема.
После Иокогамы и появления Фишеля на «Хорнсрифе» доктор Бек потерял покой.
* * *
Старший штурман Лангнер посмотрел на часы. Ровно шесть ноль-ноль. Прозвучала дудка боцмана— «Подъем!». Судно сразу ожило.
Лангнер добродушно посмеивался, наблюдая, как эти «сухопутные крысы» — геологи выползают на палубу, а затем снова быстро исчезают в своих каютах. Забавно выглядит штатский, непривычный к морской жизни, с опаской и неуверенно передвигающийся по палубе. У них своя жизнь. Целый день занимаются своими камнями, делают какие-то записи. Однажды вестовой, относивший геологам обед, рассказал Лангнеру об их таинственных занятиях.
На койках геологов лежат ящики, полные камней. Каждый из них зарегистрирован, изучен, и на нем наклеен номер. На столах расставлена картотека и какие-то приборы, похожие на микроскопы. Из разговоров с геологами Хенце узнал, что эти камни, содержащие железо, медь и другие металлы, очень нужны для победы в войне.
Хенце рассказал об этом старшему штурману и другим членам команды «под большим секретом». Через несколько дней моряки уже знали, чем занимались их пассажиры в Японии. С этого момента к геологам стали относиться на корабле с большим уважением.
В этот день вахтенным унтер-офицером был Кунерт, коренастый, широкоплечий парень лет тридцати. Матросы называли его не по фамилии, а просто — Берлинец. Он действительно родился в столице Германии. Несмотря на требовательность к своим подчиненным, Кунерт пользовался у них большой любовью.
Сейчас он старался расшевелить, подбодрить людей. За несколько минут палуба стала похожа на муравейник. На первый взгляд казалось, что матросы беспорядочно снуют взад и вперед. Но такое впечатление ошибочно, ибо жизнь моряков на корабле на самом деле протекает по определенным, строгим законам.
Старший штурман проверил, как несут службу вахтенные на ходовом мостике, заглянул на ют и поинтересовался, как дела у наблюдателя в «вороньем гнезде». Вахтенные ни на минуту не должны ослаблять своего внимания. Рано утром командир приказал перейти на повышенную готовность, так как погода в этот день обещала быть чудесной. Кто знает, не повторится ли случай, происшедший прошлой ночью.
Пока, к счастью, ничего не случилось. Но еще неизвестно, какой сюрприз могут преподнести англичане. Может быть, они и вправду приняли «Хорнсриф» за свое судно. Ведь он когда-то принадлежал английской пароходной компании и даже сейчас по внешнему виду ничем не отличался от своих двадцати трех собратьев того же акционерного общества. Но, если британское адмиралтейство все же пронюхало про выход в море немецкого судна и знает его курс — а это вполне вероятно, — тогда не исключена возможность, что на крейсере возникли подозрения о смене хозяев «Хорнсрифа». Во всяком случае, встреча с англичанами прошлой ночью не доставила командиру особого удовольствия. Его зоркие глаза внимательно осматривали море и небо. Каждую минуту он ожидал появления перископа подводной лодки или самолета.
Вскоре после восхода солнца Шюттенстрем поднялся к Лангнеру на мостик, чтобы вместе обсудить обстановку.
— Мы действительно всего-навсего обычный транспорт, а не боевой корабль, — говорил в раздумье Шюттенстрем. — Наше морское командование смотрит на «Хорнсриф», как на пасынка. Чтобы не стыдно было появляться в портах, его подчистили, подкрасили немного и все. Если бы нас оснастили по-настоящему, например радиолокатором и другими современными навигационными средствами, тогда бы с нами вряд ли что-нибудь случилось. А теперь… Впрочем, поговорим лучше о чем-нибудь другом.
Все это Шюттенстрем произнес негромко, не спеша, как бы разговаривая сам с собою.
Командир «Хорнсрифа» любил иногда поделиться своим мнением с присутствующими. Однако он хорошо знал, с кем можно поделиться своими мыслями.
Лангнер, как говорится, прекрасно ужился со Стариком. Он, Кунерт и некоторые другие, в том числе и Шмальфельд, принадлежали к старому составу команды «Хорнсрифа». Между ними и командиром, несмотря на различия в характере и возрасте, установились хорошие, товарищеские отношения.
