Ванда Василевская - Реки горят
— Вам-то хорошо говорить «терпеливо»!..
— Смотрите на него, какой…
— Чего ожидать?
— Я уже сто раз вам говорил: поезда отправляются один за другим. Здесь вы можете дождаться только того, что поезд отойдет без вас. Прошу идти на вокзал.
— Идемте, мама, я ведь говорил вам…
— Боже, боже, какие дети! Вечно с вами что-нибудь… Ну что ж, идти так идти… — Женщина, слишком укутанная для теплого осеннего дня, стала медленно выбираться из толпы. — Не толкай меня, Марцысь.
— Да я вас вовсе не толкаю. Вы вот зря здесь толкались, мама.
— Ну никакого уважения к матери нет.
На лестнице стало просторнее. Бормоча под нос или громко ругая неведомо кого, люди один за другим спускались вниз. Толпа вокруг вылощенного юнца поредела. Ядвига робко тронула его за рукав.
— В чем дело? Я же сказал…
— Ребенок, ребенок заболел… Доктора бы…
— Я сто раз говорил — на вокзале! В поезде. И врач, и все. — Он уже хотел отвернуться, но что-то во взгляде Ядвиги остановило его. Темные глаза умоляюще смотрели с исхудавшего, изможденного лица. Он нехотя бросил взгляд на ребенка. Дитя как будто спало, но веки были сомкнуты неплотно, и сквозь них виднелась мутно-синяя, словно расплывшаяся во весь белок радужная оболочка.
— Ну что ж, я дам вам записку, чтобы вас посадили в первый же эшелон. Только поторопитесь, он должен часа через два отойти.
Он вытащил блокнот и авторучку и тут же нацарапал несколько слов, скрепив их подписью с энергичным росчерком.
— Там и врач и все необходимое. Вы поедете сразу, без всякой задержки.
Она медленно шла обратно. Разве дело в записке? Как поедет она с больным ребенком? Ведь малыш и вчера стонал при каждом толчке, при каждой остановке поезда. Вот если бы можно было уложить его спокойно, развернуть, снять с него все эти платки и шали, не бояться все время, что вот-вот он опять застонет… Надо было объяснить все это тому элегантному молодому человеку — может, он сжалился бы над ребенком. И возможно ли, чтобы там вовсе не было врача? Пусть бы по крайней мере сказал, что это за болезнь… Что могло вдруг случиться с ребенком? Ведь он был совсем здоров, когда они выезжали. И вообще до сих пор никогда не болел. Только раз у него заболело ушко. Но тогда ей дали подводу, она съездила в районный центр, там осмотрели, вычистили, дали лекарство — и ребенок скоро выздоровел. А теперь? Надо было добиваться, чтобы ей разрешили не ехать, остаться на время с ребенком где-нибудь в городе, дожидаться улучшения.
Вернуться разве? Но она отошла уже довольно далеко и не в силах была столько пройти.
Теперь уже двигались две толпы по двум направлениям — от вокзала к посольству и от посольства к вокзалу.
— Что это за река? — спросил мальчик, одетый в нарядную матроску, но босой и в рваных штанишках. Идущая с ним женщина не знала.
— Да ведь это и есть ихняя Волга, — объяснил кто-то.
Ядвига невольно подняла глаза и взглянула налево. Улицы в эту сторону понижались, спускались вниз, а там широко разливалась огромная, величественная река. За ней тонула даль в лиловой мгле, в голубом тумане, в серебристо-серой тени. Оттуда веяло сонной тишиной, кроткой улыбкой осеннего солнечного дня. Ах, не толкаться бы в толпе, забившей вокзал, не трясти малыша в грохочущей и шаткой теплушке, а пойти с ним в эту лиловую ласковую и кроткую даль, в этот тихий мир, прозрачный, как далекая детская сказка, когда-то слышанная и давно забытая.
Но лиловая даль была недостижима, она раскинулась за широкой, мощной рекой, равнодушно катящей свои сверкающие волны. А вскоре и река и необозримые просторы по ту сторону ее скрылись за рядами домов. Перед Ядвигой снова был вокзал, и уже издали до нее доносился нестройный звук голосов, сливающихся в один сплошной шум.
Представитель посольства и вправду был на вокзале. Он перебегал с платформы на платформу, что-то кричал охрипшим голосом и отчаянно вырывался из рук, которые хватались за полы его светлого демисезонного пальто. Он яростно отмахнулся от Ядвиги. И только советский железнодорожник указал ей, куда надо идти.
— Прямо, прямо, а потом направо. Скоро и посадка начнется.
Вагоны были еще заперты. Ядвига бессильно присела на какие-то железные балки или рельсы, лежащие между путями. В глазах мелькали разноцветные пятна. Она осторожно положила ребенка на колени. Спит, слава богу, спит… И вдруг ее охватил леденящий страх: а если не спит, а если он вдруг?.. Нет, нет, нельзя даже думать об этом, чтобы не накликать беды.
Маленькая головка беспомощно перекатилась вбок — и ребенка вырвало. Без усилий, словно грудного, срыгивающего излишек пищи. Ядвига тщательно обтерла платком запекшиеся губки сына. Наверно, он чем-то отравился. Может быть, молоко, которое она с таким трудом вчера достала, было не такое свежее, каким казалось. Может, даже хорошо, что его вырвало, — желудок очистился, ему станет лучше.
— Прошу вас, господа, не толкаться! Стать в очередь, листки держать в руках!..
Она вскочила. Ребенок снова застонал.
— Не надо, сыночек, не надо, сейчас будем в вагоне, уложу тебя, дам чайку, — шептала она, словно малыш, который опять засыпал, только и ждал холодного чаю из бутылки, которую она несла в узелке.
У вагона сразу же начался скандал.
— Куда вы лезете? Листок, я сказал! Листок с номером эшелона! Где у вас листок?
— Какой еще ко всем чертям листок?
— Да ведь выдавали листки, на вокзале выдавали! Чего вы стали на дороге? Посторонитесь!
— Сами, мадам, посторонитесь! Поезд для всех.
— Все в один не влезут, на то и очередь.
— Прошу отойти. Я буду впускать только тех, у кого есть листки с номером эшелона. С номером пять.
— А где было взять листок?
— Да не мешайте же! Люди с утра в очереди стояли, получали листки, а этот пришел на готовое! Эй вы, господин, хватит нянчиться с ним, он тут всех задерживает.
Высокого субъекта без листка оттолкнули в сторону от дверей. Сзади толпа так напирала, что плотная женщина в ватной кофте — та, что спорила с сыном в посольстве, — едва не рухнула с приставной деревянной лесенки.
— Спокойней, прошу вас, спокойней, по очереди!
Оказалось, что в вагоне уже есть пассажиры, несмотря на то, что он был заперт. В углу, поближе к железной печке с изогнутой ржавой трубой, уже устроилось на грудах узлов несколько человек.
— Ого, да тут уже сидят…
— Это каким же чудом?
Стоявший в дверях представитель посольства грозно обернулся:
— Это никого не касается. Раз сидят, значит имеют право. Следующий, пожалуйста!
— Не касается… Опять какая-нибудь протекция?..
— А вы когда-нибудь видели, чтобы обходилось без протекции?
— Попрошу без замечаний! — заорал опять контролер. — А это еще что? Где номерок?
— У меня записка, записка из посольства… — робко сказала Ядвига.
— Ага, записочки из посольства… — язвительно заметил кто-то. — Значит, не обязательно номерок, годится и записочка?
— Ну, разумеется, одни с утра должны стоять в очереди, а другие…
Но Ядвига словно не слышала этих попреков. В вагоне было еще довольно просторно, она быстро нашла место на охапке соломы, опустилась на нее и только тогда почувствовала, как невероятно устала. Рука, на которой лежал ребенок, с трудом разгибалась. Узелок, который она с собой таскала, натер ей другую руку, оставив на ней широкую синюю с кровоподтеками полосу.
Она хотела напоить ребенка, но это не удалось. Холодный бледный чай вылился из угла рта, — малыш даже глаз не открыл. Между неплотно сомкнутыми веками виднелась стеклянная полоска белка и краешек мутно-синей радужной оболочки. Ядвига прислонилась головой к стене теплушки. Вокруг нее шумели, толпились, искали мест все прибывающие пассажиры.
— К черту с этим барахлом, — волновался кто-то. — Завалили весь вагон. И откуда столько набрали? Как, еще корзина? Вам бы надо отдельный вагон себе заказать.
— Вот видите, мама, — услышала Ядвига уже знакомый голос.
— Ставь, ставь чемодан, — послышался ответ. — Здесь будет удобнее. Владек, да побойся ты бога, где же тот узел, что в одеяле?
— Какой еще узел?
— Ну, не горе ли с этими мальчишками?.. Который в сером одеяле. Оставил? Выскочи-ка поскорей… Боже, боже, наверно уже украли…
— Да чего вы, мама, мечетесь? Вот он лежит, ваш узел…
— Мой? Почему мой? Такой же твой, как и мой.
— Нет уж, мне вы этого барахла не навязывайте. Говорил я, не тащите всякой рухляди, а вы…
— Ох, уж эти дети… — застонала женщина и стала разматывать черный вязаный платок. — А жара, не дай бог!
— Еще бы не жара! Ведь вы, мама, сто одежек напялили, будто на Северный полюс собрались.
— Марцысь, Марцысь… Неужто же еще один узел надо было связывать? Лучше на себя надеть. А то бы вы с Владеком опять набросились…
