Инна Шепитько - Люди и судьбы
— Ванюша, где же ты? Ты у меня один остался. Отзовись! — Проснулся в хо-
лодном поту: мать ждет его. Раз не умер в первое время, значит, суждено жить. А вдруг случится чудо, и эти мучения закончатся?
Мысль о побеге засела где-то далеко в мозгу, а по жизни, если это скотское существование можно назвать жизнью, его вел инстинкт самосохранения. Он уже привык к вонючей похлебке и прелой, застоявшейся воде. Летом люди умирали от жажды и жары, а уже осенью — от холода. К зиме они сами построили продуваемые ветром деревянные бараки, но это было лучше, чем зимовать под открытым небом.
Потом их перевезли в другой лагерь, в Германию. Условия здесь были еще хуже, над ними издевались сознательно, чтобы пленные быстрей умерли, чтобы не тратить на них даже пули. Зимой их отправляли на работу, иногда загоняли в ледяную воду и держали там по нескольку часов. После этого Иван почти не чувствовал ног, они были как неживые. А однажды, когда он, опустив голову, копал, не обращая ни на что внимания, вдруг услышал родную кубанскую речь и до боли знакомый голос. Еще не веря своим ушам, начал всматриваться в говорившего: изможденный, заросший щетиной худой человек, в котором невозможно было узнать друга детства. С трудом ворочая языком, пересохшим от жажды, еле выговорил:
— Федя, це ты?
Тот поднял голову, посмотрел вокруг и тут вдруг узнал глаза — Ванины глаза.
— Ваня, ты?
Они побоялись обняться, стояли рядом, не веря в чудо — Федя Филько, лучший друг детства. Перед армией расстались и потеряли друг друга из виду. И надо же случиться такому: встретиться в лагере для военнопленных, в такой дали от родной Кубани. Это событие стало для них знамением: им необходимо выжить.
Вдвоем все невзгоды переносились легче. Они поддерживали друг друга, как могли, делились последней крошкой хлеба. Если один не в состоянии был подняться, другой подставлял свое плечо. А чувствовать плечо друга — это многого стоит. Только глубокой ночью, урвав часок у сна, они могли немножко поговорить по душам, поделиться горькими воспоминаниями:
— Ты знаешь, Федя, — рассказывал Иван, — я служил под Киевом, и меня за хорошую службу направили в Киевское артиллерийское училище. В конце июня мы должны были выпускаться, а тут война, Киев бомбят. Нам вручили документы и — на фронт. В вагоне едем, а куда — никто ничего не знает. Наши войска отступают, кругом паника. Вдруг налетели немецкие самолеты, взрывы, свист, падают бомбы. Выскочили мы, кто в чем, без вещей, без оружия. Где наша часть? Куда идти? Группами собрались в лесу. Один капитан взял на себя командование. Получили приказ: как стемнеет, будем прорываться к своим. Но ночи не дождались. Прямо на нас поперли немецкие танки. В панике все рванули назад, а нас расстреливали прямо в упор. Много народу полегло там. Но мне тогда повезло. Я остался в живых. А когда из леса выбрались, поняли, что окружены. Ну что мы могли с голыми руками против танков?
Федору тоже хотелось облегчить душу, поделиться нерадостными воспоминаниями:
— А я, Ваня, после срочной службы остался в армии. Хотел учиться, но дома
жена с сыном, да и родители уже пожилые, надо всем помогать. Наш полк стоял в Белоруссии. Мы видели, что война неизбежна, и разведка сообщала, что немцы мобилизуются, вооружаются. Но почему-то наше командование верило в пакт о ненападении, боялось провокаций. 22 июня нас перебросили на границу, но немец пер такой страшной силой. А у нас снаряды закончились через три дня, осталась одна винтовка на двоих. Наши почти все полегли. Меня ранило в ногу, потерял много крови. Санитары вынесли — помню, что уже лежал в поезде, даже перевязку сделали. А потом, когда немцы прорвали оборону, раненых так и не успели вывезти. Когда немцы зашли в поезд, всех, кто не мог ходить, застрелили сразу. А меня товарищ спас, так мы вдвоем и ковыляли. Если бы не он, меня бы уже не было в живых.
— Сначала нас держали в каком-то селе в Белоруссии, — продолжал Федор свой
горький рассказ. — В конце лета в вагонах перевезли на Украину, а зимой оказался в Германии, в этом лагере. С товарищем мы потерялись — нас среди ночи подняли, погрузили в вагоны. Я все оглядывался, искал его, спрашивал, но так ничего и не узнал. Мы с ним еще до войны служили вместе, Шурой его звали. Может, когда свидимся…
Уже почти светало, когда они уснули, растревоженные тяжелыми воспоминаниями.
Весной, когда их гнали на работу, Иван узнал еще одного земляка по фамилии Кущ — они когда-то вместе парубковали, а теперь дороги пересеклись здесь. Он разговаривал с немцами на равных, у него было оружие. Они встретились глазами. Лицо у того было холеное. Иван, улучшив минутку, подошел:
— Мы ж земляки, дай мне хоть какой-то еды. Я умираю с голода… — но тот так
и не захотел помочь своему станичнику. Видать, очень боялся за свою жизнь.
По ту сторону колючей проволоки Иван несколько раз замечал молодую женщину, а один раз она окликнула его на украинском языке. Звали ее Мария. Она иногда приносила еду, которой он делился с Федором.
— Меня с сестрой угнали в Германию, — рассказывала она. — Здесь я попала к
бауэру, работаю на кухне, иногда в поле. А сейчас ему разрешили взять пленных на сезон, на работу.
— А ты скажи, — попросил Иван, — что я твой муж или брат, может, он возьмет
нас с товарищем.
Мария попросила хозяина за Ивана и Федора. Бауэр приехал на телеге и взял нескольких пленных, в том числе и двух друзей. Для них это был шанс выжить. Хозяин нес за них ответственность, бежать они не могли — пострадала бы Мария, но за работу он их кормил нормальной пищей. Мария варила украинский борщ с галушками, картошку — очищенную, заправленную шкварками. Впервые за много времени они ели настоящую человеческую еду.
До поздней осени они работали на хозяина, но сезон закончился, и они опять оказались в лагере, опять окунулись в этот ад. Они были благодарны Марии, с ее помощью они немножко окрепли, отдохнули. Мария полюбила Ивана, и ему она стала близким, родным человеком. Она еще несколько раз приходила к лагерю, издали виделась с Иваном и успела сообщить ему, что у нее будет ребенок.
Дальнейшие события развивались очень бурно. Над лагерем часто стали кружить американские самолеты. Каждый раз они сбрасывали листовки. Некоторые пленные знали английский язык. Они прочли эти обращения к пленным, где говорилось о том, что американские войска со дня на деньразобьют остатки фашистской армии и освободят Германию от страшной чумы.
С приходом американцев вблизи лагеря слышна была канонада. Фашисты пытались замести следы преступлений, уничтожить большую часть пленных. Обреченные, изможденные люди, понимая, что дальнейшее пребывание за колючей проволокой — это верная гибель, ночью перерезали проволоку и бежали из лагеря. Иван с Федором были в числе беглецов.
Далеко убежать в чужой стране они не могли, спустились в какой-то люк с водосточной трубой. Несколько дней просидели там, а потом вылезли. От голода и холода мутился рассудок, им уже было все равно, что их ждет. Наверху их встретили американцы. Их допросили с переводчиком: кто, откуда, предложили поехать в Америку на жительство. Иван с Федором отказались от этой заманчивой перспективы, почти как в песне: «Не нужно мне солнце чужое, чужая страна не нужна!» Война еще не закончилась, и они жаждали мести за все мучения, которые выпали на их долю. Но воевать им почти не пришлось.
Мать уже и не чаяла увидеть сына живым, столько лет от него не было ни одной весточки Но он вернулся в родную станицу живым и невредимым. Видно, мать своими молитвами заговорила его от смерти А некоторое время спустя пришло письмо на адрес матери из далекой Украины. Писала Мария. Ее тоже освободили американцы, она вернулась в родное село, родила сына и назвала его Виктором.
Но судьба Марии больше не пересеклась с судьбой Ивана. Он женился в станице, у него родились три дочери. А своего сына Виктора в первый раз увидел в 1965 году, когда тот, будучи курсантом Харьковского авиационного училища, приехал к отцу на Кубань. Здесь же он встретился со своими сводными сестрами. А сейчас Виктор и старшая из сестер, Лида, живут в Подмосковье. Их дачи рядом. Так что летом они постоянно вместе, и очень рады этому.
Когда я видела Виктора на похоронах отца, бросилось в глаза, как они похожи: манеры, походка, внешние данные. Даже взгляды на жизнь. Виктору передалась хозяйственная хватка отца, его бережливость, аккуратность. Тогда я впервые подумала: то, что заложено в генах, нельзя изменить никаким воспитанием.
![Гарри Гаррисон - Дома [= Мир Родины; Родина; На Земле]](/uploads/posts/books/55882/55882.jpg)
