Николай Томан - Подступы к «Неприступному»
— Да, и еще вот что имейте в виду, — помолчав, добавляет Азаров. — Охрану нашего лагеря несут эсэсовцы, а проволочное ограждение вокруг лагеря под электрическим током высокого напряжения.
— Это вы на тот случай, если мы вздумаем бежать? — усмехается Бурсов.
— Нет, так просто, на всякий случай.
Азаров хочет сказать им еще что-то, но прежде снова подходит к окну и лишь после этого шепотом сообщает:
— На вас у них особая надежда. Со слов прибывшего вместе с вами старшего лейтенанта Сердюка им известно, что вы крупные специалисты по взрывному делу, что вели какие-то эксперименты по детонации минных полей. Это их сейчас особенно интересует. Похоже, что они предложат вам продолжить тут эти эксперименты. Ну, вот пока и все. И считайте, что такого разговора между нами не было.
Он прикладывает руку к пилотке и поспешно уходит, а Бурсов с Огинским долго молча лежат на нарах, осмысливая сказанное Азаровым.
— А знаете, — произносит наконец Бурсов, резко повернувшись к Огинскому, — чем-то этот лейтенант мне понравился.
— А мне не очень. Хотя, в общем-то, все рассказанное им выглядит вполне правдоподобным. Немцы действительно используют советских саперов для различных военно-инженерных работ и даже для разминирования наших минных полей.
— Вы на меня не обижайтесь, Евгений Александрович, — кладет Бурсов руку на плечо Огинского, — но вы, по-моему, не очень разбираетесь в людях. Вот старший лейтенант Сердюк, например, вам понравился, а он уже все о вас немцам выложил, да еще, пожалуй, и присочинил кое-что…
Потом он слезает с нар и долго ходит по бараку, раздумывая над словами Азарова.
Ему не кажется странной откровенность лейтенанта. Подозревать в них предателей Азаров ведь не мог — их и самих предал Сердюк, сообщив коменданту спецлагеря Фогту об эксперименте обстрела минных полей артиллерийским огнем. Но почему капитан Фогт заинтересовался этим? Неужели и немцы считают возможным взрывать саперные минные поля артиллерийским обстрелом?
Конечно, для них такая возможность необычайно заманчива. В одном только корпусе, в который входила дивизия Бурсова, установлено около тридцати пяти тысяч противотанковых мин да свыше сорока пяти тысяч противопехотных. Они надежно прикрывали подступы к переднему краю корпусной обороны. Мало разве подорвалось на них немецкой техники?
Ну, а если бы артналетом можно было вызвать детонацию минных взрывателей? В одно мгновение любые минные поля полетели бы тогда к черту!
Бурсов знает по опыту, что при артобстреле мины взрываются лишь при прямых попаданиях. Но детонация взрывчатых веществ изучена очень слабо. Слишком уж много в ней неясного. Огинский, конечно, лучше его разбирается в этом — он специалист по теории взрыва, автор многих статей по вопросам детонации взрывчатых веществ.
— А не кажется ли вам, Евгений Александрович, что немцы тоже собираются проводить или, может быть, уже проводят обстрел минных полей артогнем?
Огинского не удивляет вопрос Бурсова. Он и сам думает об этом.
— Вполне возможно, Иван Васильевич. Преодоление наших минных заграждений им слишком дорого стоит. Не думаю только, чтоб немцам удалось добиться какого-нибудь успеха. Современной науке слишком плохо известны химические процессы, происходящие при детонации конденсированных взрывчатых веществ. Мы лишь предполагаем, что атомы в их молекулах занимают малоустойчивое положение. Нечто вроде равновесия карандаша, поставленного на стол незаточенным концом.
Беспокоит Бурсова и старший лейтенант Сердюк. Он хоть и был неплохим полковым инженером, но никогда не отличался храбростью. Неужели же теперь действительно окажется еще и предателем?
Предложение капитана Фогта
Проходит целая неделя, а Бурсова с Огинским по-прежнему навещает только лагерный старшина Азаров.
Явившись к ним в следующий раз, он сообщил то, о чем забыл рассказать накануне — о порядках в спецлагере капитана Фогта. А порядки тут такие: в шесть утра подъем, затем перекличка и зарядка. Есть даже строевые занятия, которые проводит лично Фогт. И никакой политики. Зато спецделу, главным образом минированию и разминированию, отводится почти весь день.
Неожиданным оказывается также и то, что в этом лагере все обращаются друг к другу по званиям. Исключение составляет лишь лейтенант Азаров, которого называют просто старшиной.
— Фогт говорит нам, — усмехаясь, поясняет Азаров, — «Я хочу, чтобы русский официр был тут, как в своя родная воинская часть». Устроил даже гауптвахту, на которую приказывает сажать тех, кто, по его мнению, недостаточно уважительно относится к старшим по званию.
— И вы разыгрываете перед ним эту оперетку?
— Тех, кто не хотел ее разыгрывать, Фогт отправил в лагеря смерти. Ну, а те, кто остался, вынуждены притворяться, что им все это даже нравится.
— А сколько же вас тут всего? — спрашивает Бурсов.
— Немного, ровно тридцать. Больше не была еще ни разу. Да и меньше почти не бывает. Трое подорвались на минных полях несколько дней назад, но теперь вместе с вами снова будет тридцать. И учтите, товарищ подполковник, вы будете тут самым старшим по званию. Остальные в званиях от старшего лейтенанта до майора. А из лейтенантов тоже только один я.
— Это что — случайность?
— Так захотелось почему-то господину Фогту. Он даже сказал мне как-то: «Вы очень нравитесь мне, лейтенант, и я мог бы произвести вас в генерал-лейтенант. Был бы вы тогда в такой же чин, как и ваш знаменитый военный ученый Карбышев, который тоже есть у нас в плену. Но я не хочу делайт это, потому что вы можете тогда стать таким же строптивцем, как и этот ваш Карбышев».
— Дмитрий Михайлович Карбышев, значит, у них в плену? Что слышно о нем? — беспокоится Огинский.
— Здоров ли, не знаю, но, судя по всему, не сломлен. Фогт проговорился нам как-то, что Дмитрий Михайлович доставляет какому-то очень крупному немецкому начальству много неприятностей. А сломить его и заставить служить Германии чуть ли не сам Гитлер повелел.
— И вы, зная это, гнете тут шеи перед этим самодуром! — возмущается Бурсов.
— Ну, это вы потом узнаете, как мы здесь шеи гнем, — зло говорит Азаров и торопливо уходит не попрощавшись.
А на другой день появился как ни в чем не бывало, по-прежнему приветливый и очень бодрый.
— Фогт, оказывается, психологический эксперимент над вами осуществлял, — весело сообщает он. — Хотел подольше подержать в одиночестве и без дела, чтобы потом вас жажда деятельности обуяла. Я случайно слышал, как он об этом Краузу сообщал. Но его торопит старшее начальство, которому он поспешил, наверно, доложить о ваших опытах по искусственной детонации минных полей. Сокрушался утром, что придется прервать свой «психологический эксперимент». В общем, если не сегодня, то завтра непременно к вам пожалует.
Фогт действительно «жалует» к ним на следующий день рано утром.
— Здравия желаю, господа! — бодро восклицает он. — Не заскучались вы тут без работа? О, я знайт, таким энергичным людям, какими есть вы, это нелегко. Да, да! Я это хорошо понимайт! Но есть идея — снова поработать. Поэкспериментировать! А? Как вы на это посматриваете?
Он молодцевато прохаживается вдоль нар, терпеливо ожидая ответа советских офицеров. Но они молчат.
— Я понимайт, — снова произносит он, — у вас нет пока ясность по этот вопрос. Будем тогда немножко его прояснивать. Что я имейт в виду под эксперимент? Так, да? Очен корошо! Не будем играйт в мурки-жмурки, все должен быть начистота. Так, да? Я тоже за такой условий. Итак, что есть предлагаемый вам эксперимент? Он есть корошо вам известный обстрел минный поля. То, что вы уже делал там у себя под Белгород. Вам ясен мой мысль?
Видимо давая советским офицерам возможность хорошо вникнуть в смысл его слов, капитан Фогт некоторое время молча дефилирует перед ними почти строевым шагом.
— Ну, так как? — резко останавливается он перед подполковником Бурсовым.
Советские офицеры по-прежнему угрюмо молчат.
— Вам надо подумайт, так, да? Я не принуждайт вас. Вопрос есть очен серьезный. Я понимайт. Но раз мы договорились быть начистота, не буду от вас скрывайт: или вы продолжайт тут свой эксперимент, или шагом марш Майданек, Освенцим, Маутхаузен! А пока счастливо оставайтесь!
И он уходит все тем же чеканным шагом.
Даже оставшись вдвоем, Бурсов и Огинский продолжают молчать.
— Ваше мнение, Евгений Александрович, — вволю находившись по бараку, спрашивает Бурсов.
— Ни в коем случае не соглашаться!
— А я, напротив, за то, чтобы согласиться.
Густые черные брови Огинского, наверно, никогда еще не поднимались так высоко.
— Вы шутите, Иван Васильевич?
— Нисколько.
— Тогда я вас не понимаю.
