Валентин Строкань - Чёрный иней
— Трудно сказать наперёд, каким образом и насколько полно это можно выполнить... в такой срок. Ребята не оправились от предыдущей мясорубки, ещё ведь и недели не прошло. А это ж не два пальца... Не бережём людей...
— У тебя что, институт благородных девиц или спецназ? Твоя ж группа — мо-биль-на-я! Так что придётся твоим соколикам и на этот раз попотеть.
— Так ведь они у меня и так не по бульварам фланируют! Обижаешь, Борис Владимирович...
— Ничего не поделаешь, Павел, времени в обрез.
Утром, сдерживая тревогу и головную боль, снова собрался было в штаб. Множество вопросов роилось в голове, а на сердце скребли кошки.
Зайду к полковнику, прозондирую...
Но будничные дела отняли всё время, бесчисленные неотложные хлопоты требовали именно его присутствия, только его решения, и, когда он, наконец, освободился от этой текучки, часы пробили три, и, хотя привычные заботы отвлекли и как-то успокоили, он всё-таки решил поговорить с Зиминым.
У дверей штаба Щербо неожиданно столкнулся со странной процессией.
Двое санитаров вперевалку, раскорячившись тащили носилки, прогибавшиеся под тяжестью покойника. Рядом двое офицеров, хмурых и раздражённых, отмахивались во все стороны от чересчур любопытных зевак. Солдатское одеяло, наброшенное на носилки, сдвинулось, открывая посиневшее лицо, в котором Щербо узнал Орлюка. Ухо уловило тихий шелест перешёптываний: ...прямо в кабинете... пришёл в шесть... бумаги жёг... из своего «тэтэ»... Лишь теперь Щербо заметил небольшое отверстие на почерневшем от пороха виске и кровавую корку вокруг. Носилки, покачиваясь в такт шагам солдат, которые никак не могли прийти к согласию и шли вразброд, проплыли в каком-то метре. Ошибиться он не мог. Они вместе учились в разведшколе...
Офицер с неподвижным лицом, шедший впереди, видимо, очень спешил. Подозрительным взглядом впился в Щерба, решительно отстранил его и нервно одёрнул одеяло, прикрывая лицо мертвеца. Второй всё время озирался по сторонам, как будто чего-то ожидая или опасаясь.
... Должно быть, следователи. Щербо хотел подойти, расспросить, что-нибудь выяснить, но на него глянули так, будто он сам, Щербо, только что собственноручно пустил пулю в висок того, кто лежал теперь на носилках, и он тотчас поборол сиюминутное желание. Куда? Зачем? Поставят потом весь штаб «на уши», доискиваясь причин...
Носилки никак не влезали в нутро «санитарки», но носильщики, тяжело сопя, продолжали их запихивать, безуспешно стараясь сохранить равновесие.
— Да приподними чем-нибудь... — раздражённо бросил один из них напарнику. Тот огрызнулся матюком.
Щербо собрался было подняться, но что-то его остановило. Конвойные офицеры задержались возле авто, закурили, и Щербо обратил внимание на кожаные перчатки на руках одного из них. Как у палача.
— И выпала ж ему лихая година!..
— Сдаётся, он был с прожидью...
— Да нет, хохол...
— Я бы таких в три шеи гнал из органов, — лицо того, кто был в перчатках, передёрнулось, — говнюк!.. — Под ноги ему попался худой зачуханный кот из тех одичалых, ставших бездомными после первых бомбёжек, и он глянцевым сапогом наподдал несчастному животному так, что оно, заверещав, слетело со ступеней.
Щербо отвернулся.
Он не помнил, как оказался на побережье. Ноги сами привели его к морю.
... Одиночество... самоубийство... — стучало в висках. Один на один с лихорадочными мыслями...
Он долго блуждал берегом.
Опомнился, когда солнце уже клонилось на запад и его багровый диск тонул в водовороте туч, чёрных, словно чья-то нечистая совесть. Опять накатило гнетущее и щемящее ощущение тупика, когда вокруг — серые стены, которые вовеки веков не одолеть, а обойти, — назад не воротишься... Щербо с горечью смотрел на окровавленный краешек солнца, а когда темень заклубилась над самой землёй, призрачные пряди облаков вдруг вспыхнули, а светящаяся каёмка заполыхала от края до края по всему горизонту.
Было время обеда, и бойцы, сидя за врытым в землю столом под грязной маскировочной сеткой, энергично работали ложками. Щербо вышел на крыльцо и присел на выскобленные до блеска деревянные ступени. Неожиданно ласковое солнце заставляло все мышцы сладко млеть, навевало дрёму. Он опять мысленно вернулся к трагическому событию, настолько внезапному, что буквально выбившего его, привыкшего к любым неожиданностям, из повседневного ритма. Даже предельная сосредоточенность перед заданием, такая привычная до сих пор, отступала перед вихрем мыслей и чувств. Хотя внешне он оставался прежним осмотрительным, рассудительным майором, который, казалось, излучал спокойное непоколебимое достоинство.
Неподалёку весело копошилась стайка воробьёв, и их беспечное чириканье, казалось, вселяло веру в жизнь.
Ладно, сказал он себе, что было, — то прошло, а готов ли ты к бою сейчас? С врагами Украины! С гитлеризмом! Кровью придётся платить. Но не Сталину! Из горла вырвался горестный вздох. Как всё невероятно и причудливо переплелось...
— Пускай, брат. А мы будем смеяться и плакать...
А дальше, если удастся унести голову целой и невредимой... поглядим. Бог не выдаст, свинья не съест.
3
Дневник начальника секретного экспедиционного отряда «Арктика» Абверабтайлунг[1] майора Йозефа Гревера:
«...«Всё идёт по плану: из блоков собрана и утеплена «обсерватория», как я ее называю, установлен генератор, налажены лебёдки. Рейки снегомеров весьма оживили белизну пейзажа. Встала на ножки метеобудка. Сегодня укрепили дождемер. Придётся распределять усилия, делиться опытом с обер-лейтенантом Эрслебеном, он в Арктике новичок. Так что всё обустройство на мне...»
«... В июле — пять полностью ясных дней, двенадцать — полностью облачных, двадцать один день — с туманом, средняя температура — минус четыре и пять десятых градуса по Цельсию. Скорость ветра на высоте один метр — одиннадцать метров в секунду».
«... Согревает мысль, что мы не одиноки в этих ледяных просторах, хотя о нас знают немногие. Наши гидрографы-метеорологи работают сейчас и на Новой Земле, и в Гренландии, и на Земле Франца-Иосифа. Но что писать родным? Мы сыты, в тепле, с электричеством. И, самое главное — здесь не стреляют. А на фронтах нелегко... И, хотя, следовало бы писать правду ради их же спокойствия, но это невозможно. Да и когда они получат мои письма? Конечно, здесь не курорт, даже пейзажи — не для неженок, и всё-таки это лучше, чем в восточной мясорубке. Мы — на периферии войны. А свежего воздуха здесь!..»
«... Здесь совсем иная картина оледенения, нежели в Гималаях. А я, слава Богу, могу записать на свой «боевой счёт» таких ледяных исполинов, как Ганготри и Зему, да и площадь оледенения массива Нангапарбат — шестьсот девяносто квадратных километров! Но здесь — настоящая ледовая феерия! Альману и Свердрупу[2] было над чем работать. Однако удовлетворительное объяснение концентрации основной массы ледников на периферии архипелага отсутствует и поныне».
— Весь расчёт — на полную внезапность вашего появления. Они ни при каких обстоятельствах не должны успеть уничтожить документацию и коды. Вы должны свалиться, как снег на голову.
— Думаю, это не лучшее ваше сравнение, Борис Владимирович. Снег там падает им на головы регулярно, — невесело пошутил Щербо.
Сейчас он лежал на узкой койке и смотрел в серый стальной потолок.
Его команду разместили в двух кормовых отсеках. «Ну и железяка... Как они на ней воюют?» — не упустил возможности высказаться Назаров.
Теперь, когда спешка сборов осталась позади и резко изменился ритм существования, в голову лезли тревожные мысли. К привычным боевым опасностям добавились невзгоды, связанные с жёсткими условиями Арктики. Крестов на севере хватает и без войны. Экспедиции, которые устремлялись сюда без надлежащего материального обеспечения, не могли рассчитывать хоть на какой-то успех. Значит, риск удваивался. Да и полярный день надо учитывать. Попробуй обеспечить скрытность, когда солнце круглосуточно над горизонтом. И хоть бы грело!..
— О чём размечтался, философ? — донеслось из-за переборки. — Мыслями себя изводишь! А не приходило ли тебе в голову, что самое мудрое солдатское занятие — это сон? Потому что, как до дела дойдёт и придёт безносая, глядь, а сил и не осталось. Так что храпи, пока есть такая возможность.
Это старшина Лукашевич поучал Смагу.
Мысли катились с трудом, точно гружёные вагоны. Придётся... придётся... Что нам ещё придётся, не знает никто. И на всё про всё — четыре дня. Лодка оставит район, который из-за льда крайне опасен для руля. Поэтому лодка отойдёт миль на пятьдесят на юг, выполнит своё задание и вернётся ровно через четверо суток. Как хочешь, так и вертись.
Ничего не забыли?.. Снаряжение — немецкое. Полной идентичности не добились, но это и не ставилось целью. За основу взяли егерскую экипировку эсэсовского полка «Нордланд»: маскировочные комбезы, фуфайки с гагачьим пухом, суконные штаны и куртки, фланелевое бельё, шерстяные носки, свитера, альпинистские ботинки, солнцезащитные очки, спальники, термосы, лыжи, ледорубы. Хотя на этот раз сходство будет не столь важно, разве что поможет выиграть несколько секунд.
