Вен. Андреев - Партизанские встречи
— О деле поговорить успеем, — сказал Бондаренко. — Расскажи лучше, если можешь, как тебя подкараулили.
— Понадобился «язык» для штаба. Ну, я и вызвался в охотники, — начал Шеметов. — Местности лучше меня никто не знал. Дали задание и двух здоровенных парней. Каждый из них, пожалуй, на полголовы выше меня и в плечах поскладнее. Они оказались ещё и хорошими разведчиками. Лесной пущей нам удалось обойти немецкие окопы. А к вечеру, когда бой стих, мы были уже, можно сказать, в глубоком тылу врага и спрятались почти у самой кухни какого-то подразделения. У кухни стоял говор, смех, шум, гремели котелки, ложки… У костра мелькали тени солдат. На душе было с непривычки неспокойно, но мы решили выжидать не лежа под кустами, а стоя, прижавшись к трем толстым и мохнатым елям. Не знаю, сколько стояли, вглядываясь в силуэты, прыгающие возле костров. Шум у кухни нарастал. Заныли губные гармошки, к ним присоединились полупьяные голоса. Вдруг почти перед собой мы заметили две тени. Они медленно двигались прямо на нас, о чем-то переговариваясь и громко смеясь. Остановились почти передо мной. На плечах блеснули погоны. Я увидел, что это офицеры. Передний сильно скрипел ручным фонариком, сноп света падал ему под ноги. Они смеялись, а у меня поджилки тряслись… Только потом я сообразил, что рядом с нами проходила тропинка к офицерским палаткам. Я стоил на самом её краю. Решение созрело как-то сразу. Не помня себя, я набросился на первого, сбил его с ног, заткнул ему рот. Мои товарищи разом покончили со вторым, забрали у него автомат и пришли мне на помощь… Мы отволокли немца в сторону, связали. Я взвалил его себе на плечи. Один товарищ помогал нести, другой прикрывал нас. Возня, треск сушняка и стон немца, видимо, привлекли внимание, а возможно кто-то натолкнулся на труп. Раздались возгласы: «Рус, рус», — взлетели ракеты, и над нашими головами защелкали разрывные пули. Насколько хватало наших сил, мы уходили. Немец тяжелый, дергается, того и гляди свалит. Кустарник цепляется за ноги, деревья преграждают путь…
Шеметов передохнул и продолжал:
— С трудом миновав зону огня, мы пошли тише и спокойнее. Я боялся, как бы за нами не пустили собак. И только мы вышли на опушку, как вдруг перед нами выросли два солдата. Они крикнули: «Хальт!» — и в тот же миг выстрелили из карабинов. Мы упали… Тут-то я и был ранен в руку. Но охранявший нас товарищ оказался более метким стрелком и одной очередью из трофейного автомата уложил обоих. Мы пошли полем к своим. Опять взвились ракеты, снова затрещали пулеметы и автоматы, справа рвались мины. Трассирующие пули плыли над полем, мелькали над нами. На огонь врага ответила наша артиллерия, и вскоре всё стихло… К утру мы с добычей были уже в штабе. В «языки» угодил офицер…
Выслушав рассказ Шеметова, Бондаренко весело проговорил:
— Вот и первое боевое крещение, первый поход в тыл врага!
Несколько дней тому назад райком партии попросил Военный совет армии отозвать Шеметова, бывшего работника райземотдела, с передовой и откомандировать в распоряжение райкома на подпольную работу. Бондаренко уже встречался с Шеметовым и разговаривал с ним об этом. Шеметов согласился остаться в тылу врага.
Бондаренко показал на Дарнева:
— Вместе будете работать.
Шеметов кивнул и задумался. По лицу его пробежала тень. Бондаренко заметил её.
— Конечно, трудно будет, товарищ Шеметов, — сказал он мягко.
— И главное потому, Алексей Дмитриевич, что городок-то наш с гулькин нос, — подтвердил Шеметов. — Самый последний мальчонка с окраины — и тот знает тебя в лицо… Ну, да я здесь недолго жил, может, и не очень примелькался. А о противнике мы ещё ровным счетом ничего не знаем. Как ведет себя враг? Какой тактики держаться нам? Наши товарищи — украинцы и белорусы — кое-какой опыт уже приобрели. Вот и поделились бы с нами…
— В том-то и дело, друг мой, — перебил его Бондаренко, — что инструкций на каждый район не разработаешь. Недалеким выглядел бы человек, взявшийся за такую работу. Умно выполняй указания партии, советы товарища Сталина, и не ошибешься… А опытом белорусы с нами делятся. И вот, исходя из опыта, и должность для тебя вырисовывается, Шеметов… Поступишь в полицию. Что, не нравится? Ничего не поделаешь. Вполне приличная должность. Да, да. Гитлеровцы создают отряды полицейских, комплектуют из числа там всяких уголовных, кулацких и прочих элементов, с позволения сказать. Как ты думаешь, категория каких-нибудь «прочих» тебе не подойдет? По-моему, в самый раз. Вот белорусам и украинцам удается проникать в такие организации. Больше скажу тебе, Шеметов: удается брать их в свои руки…
— Чёрт его знает, Алексей Дмитриевич, — пожал плечами Шеметов, — об отрядах таких я не слыхал, но думал о том, что устроиться в какое-нибудь учреждение не мешало бы… А как? Шуму, что ли, предварительно наделать: вот, мол, пособник врага, дезертир, предатель, скрывался, маскировался, к партии примазался. В газетах об этом написать, объявить решение райкома об исключении из партии.
— Нет, нет, — возразил Бондаренко. — И они не дураки. Враг хитер, хитер… Ну, да об этом ещё поговорим… Может, тебе лучше пока в госпиталь? — неожиданно спросил он.
Шеметов отказался. И, провожая его, Бондаренко предупредил:
— Пугать друг друга не будем, но истину прятать тоже нет надобности: трудно будет, очень трудно, и, как бы это сказать, вы — наши пробные шары…
— Вкатимся, Алексей Дмитриевич, — уверенно ответил Шеметов и посмотрел вопросительно на Алексея. Дарнев встал и, крепко пожимая Шеметову здоровую руку, взволнованно произнес:
— Постараемся, товарищ Шеметов.
Надо было уходить и Дарневу, но ему хотелось спросить Бондаренко о Вере. Пока Бондаренко разговаривал с Шеметовым, Алексей последний раз окинул взглядом кабинет секретаря. Всё здесь было попрежнему: тот же стол, покрытый красным сукном, те же шкафы с книгами и газетами, портреты Ленина, Сталина, членов Политбюро. Только по-казарменному заправленная койка в углу нарушала обычный стиль кабинетной обстановки и казалась неуместной, совсем лишней. Но она напоминала о том страшном, что пришло в жизнь городка и что теперь управляло всеми помыслами и чувствами каждого советского человека.
— Разрешите, товарищ Бондаренко, с одним товарищем поговорить о работе в подполье…
— Нет, нет, Леша, — перебил Бондаренко Дарнева, — оставь уж это право за нами. Как на самого себя, надеюсь я на тебя, Алексей, Обстановка меняется, завтра ты можешь оказаться совершенно в ином мире. Самый близкий друг твой не должен знать о твоей работе.
И Дарнев не решился просить о Вере.
4
Алексею поручили подготовить явки в городе и создать для будущего отряда базы в лесу. С этого времени ему запретили показываться на улицах.
— Учись, брат, конспирации, — сказал ему Бондаренко.
В одном из скромных домов города жила мать Дарнева, Мария Ивановна, женщина, лет сорока пяти. Немногословная, обходительная, от природы осторожная, расчетливая, с добродушным взглядом серых глаз, она вызывала к себе уважение окружающих. В городе её хорошо знали как женщину степенную, трудолюбивую. Работала она в потребсоюзе, но, наряду со службой, успевала заниматься и домашним хозяйством — садом, огородом. Почти всех женщин города она снабжала лучшими огородными семенами и рассадой. Райком предложил Марии Ивановне остаться в городе для конспиративной работы. Она без колебаний согласилась.
У матери Дарнев и основал первую явочную квартиру. А сам поселился в лесу: обстановка могла измениться в любую минуту. Надо было торопиться с подготовкой баз.
Должность хозяйки явочной квартиры не страшила Марию Ивановну, но она беспокоилась о судьбе единственного сына.
— Почетную работу доверили тебе. Зря собой не рискуй, — говорила она сыну.
Как только наступала темная ночь, Дарнев приходил в город, уточнял явки, изучал подходы к ним, словом, учился конспирации. С каждым приходом сына Мария Ивановна замечала, как он меняется. Он отпустил усы, лихими завитками они напоминали Марии Ивановне её покойного мужа. Алексей быстро мужал, лицо погрубело, от бессонных ночей воспаленные глаза блестел и, а между густыми бровями залегла глубокая, точно шрам, косая морщина.
Никто из горожан больше не видел Дарнева. Ничего не знала о нём и Вера.
«Что с ним? — часто думала она. — Обиделся после той встречи? Нет, не может быть. А я разве не имею права обижаться?.. Нет, тоже не имею права, никакого права. Вспышка, глупая вспышка».
Не один раз Вера сжимала голову ладонями, сидя у стола и вглядываясь в фотографию Алексея. Открытым, спокойным, теплым взглядом смотрел Алексей в глаза Веры… Всё тот же! Жестокое девичье горе после этого смягчалось, на душе веселело. Одного Вера не могла понять: почему Алексея никто не видит в городе. Куда он исчез? Она пыталась узнать о судьбе Алексея в райкоме комсомола, но и там никто ей ничего не сказал.
