Виктор Тельпугов - Каменный брод
— Как восьмую? — удивился Николай и невольно посмотрел на небо, еще задраенное предутренним туманом.
— Вот разъяснится, я тебе докажу, что есть в ней и восьмая. Впрочем, что с вас взять, с очкариков?
— Это у нас противосолнечные, папаша, читаем без очков.
— Противосолнечные, противосолнечные… — не без иронии пробасил Ряшенцев. — Я вот вообще без стекла. Ночью, когда не спится, света не зажигаю, чтоб своих не будить. Книжечку в руки — и все буковки как на ладони.
— Много читаете? — спросил Агаджанов.
— Всякий раз, когда бессонница.
— Про войну все небось?
— Книжечки-то? И про нее тоже.
— Быкова читали? Василя?
Ряшенцев почему-то смутился, посуровел и сразу умолк.
— Автора не помните? — Николай решил помочь собеседнику выпутаться из трудного положения.
Старик ухватился за брошенный кончик:
— Вот именно! У меня на фамилии память хромать стала. А названия помню, особенно ежели книжица по душе выйдет. Последняя больно хороша была, ай хороша! Не то что некоторые, теперешние, в которых неизвестно, к чему дело клонится.
Сдерживая улыбку, Агаджанов повернул к основной теме разговора:
— Значит, целая дивизия против вас была?
— Ну, целая, ясно-понятно, до поры. Командир у нас был не лыком шит. В лоб схватиться с «эдельвейсами» мы не могли. Удумал он такую тактику: немцы через перевал — и мы через него в том же месте. Только не сзади и не впереди, а малость сбоку.
— Как это? — не понял Агаджанов. — Дорога, по которой может пройти в этих местах дивизия, одна.
— Вот мы и отдали им эту дорогу. Идите себе, топайте. Асами как ящерки по отвесным скалам лепимся, курс держим с немцами параллельный.
— Мыслимое ли дело? — изумился Николай. — Я в горах не новичок, но не знаю, как тут можно пройти «параллельно» с дорогой.
— И мы поначалу не знали, хлопец, потом приловчились. Где за куст, где за выступ ухватишься, где леском, где расщелинкой прошмыгнешь, где за туманцем схоронишься, а немца тем часом из виду не теряешь и при первом удобном случае — огонь! Били, правда, редко, но прицельно. Не снайперы — и те снайперами заделались. Ну а про братишку и говорить нечего, он из всех отличался. Особенно у Каменного брода жизни дал немцу.
Старик рассказывал, а Агаджанов пытался представить себе горстку израненных, изможденных людей, вступивших в схватку с отборной дивизией Гитлера, увидеть этих «ящерок», ползущих вверх по каменным стенам. Пытался и не мог толком вообразить этого. Взгляд его блуждал в предутреннем небе, особенно в том краю его, где, по всем расчетам, должно было появиться созвездие Большой Медведицы. Оно и появилось — во всю свою кавказскую мощь неожиданно полыхнуло в просвете между тучами.
Николай быстро пересчитал звезды. Семь — и ни одной звезды больше. Пересчитал с другого конца. Опять семь. А тучи уже вновь затягивали на несколько мгновений обнажившийся клочок неба.
«Ох уж эти старики! Чего только не расскажут тебе, чего только не напридумают!…»
— Ну ладно, Николай, заговорил я тебя совсем, да? А время между тем бежит. Вставай, выходи строиться! — скомандовал Ряшенцев и одним ловким движением высвободился из мешка.
Наскоро перекусив, они двинулись дальше.
Бессонная ночь, конечно, сказывалась. Довольно скоро проводник заметил, что идут они медлен но, намного медленнее, чем накануне, и причиной, как ни обидно было в этом признаться, оказался не старик, а он сам, бывалый спортсмен. Ноги у него становились все менее послушными, шаг укорачивался. У Ряшенцева же, напротив, Агаджанов это ясно чувствовал, словно бы открылось второе дыхание, он двигался след в след за своим провожатым, едва не наступая ему на пятки да еще подбадривая.
— Тут недалече теперь, хлопец! Я узнал местность. Вон ту седловину видишь?
— Какую? — спросил Агаджанов.
— Ну вон ту, меж двух сопок, самых высоких.
— Вижу, — сказал парень. — Там, вроде бы, действительно и будет Каменный брод. Только сопками горы эти никогда, пожалуйста, не называйте, над вами смеяться будут.
— Это точно, — безропотно согласился Ряшенцев. — Смеялись уже.
— Как смеялись? Когда? — удивился Агаджанов.
— Тогда еще, в сорок третьем. Все, бывало, сопки да сопки…
— Теперь совсем непонятно, — признался Агаджанов.
— С Халхин-Гола отучиться никак не могу. На Финской места, вроде, поровнее были, а я и там всякий бугорок сопкой величал.
— Так вы, значит, три войны уже!…
— Вот именно, товарищ проводник. Так выходит. А глаз у тебя тоже, смотрю, востер. Седловину сквозь туман узрел! Скоро будем у цели. Я тут свороток один знаю — верст пять сэкономим запросто.
Незаметно молодой со старым поменялись ролями. Ряшенцев теперь все более уверенно ориентировался в горах, которые прошел с боями. Агаджанов, знавший эти края тоже, в общем, неплохо, знания свои не выпячивал — он был восхищен тем, что можно, оказывается, вот так, спустя десятилетия, сориентироваться в этом обманчивом многомерном пространстве, где даль то и дело становится близью, а то, до чего, казалось, рукой подать, уходит от тебя куда-то и вдруг исчезает вовсе.
— А восьмую звезду ты так и не заметил? — неожиданно спросил Ряшенцев.
— Туман проклятый, — отозвался Агаджанов, как будто дело действительно было в тумане.
— Тоже верно, — согласился Ряшенцев.
Идти и даже дышать между тем становилось все трудней. Агаджанову временами казалось: еще несколько десятков метров вверх — и кислород будет найти так же трудно, как восьмую звезду в Медведице. Примерно такие же чувства испытывал и Ряшенцев, но и виду старался не показывать — надо было поддержать дух у молодого поколения.
— Что ж ты умолк, Николай? — спросил старик после долгой паузы. — С копыт? Или пройдем еще малость?
— Пройдем еще, — превозмогая усталость, ответил Агаджанов.
— У тебя закалка на эти горы, смотрю, отменная! — похвалил его Ряшенцев.
— На эти сопки, — поправил Агаджанов.
Старик засмеялся:
— А если смешок в тебе цел — ты еще хоть тыщу верст отмахаешь, так учил нас командир в этих горах.
— В сопках, — еще раз поправил Агаджанов.
— Слушай, ты же целую академию закончишь в этом походе! — воскликнул Ряшенцев. — Смотри, как заговорил! Вот и Ряшка мой точно таким был. Бывало, плохо, лише просто некуда, а он словечко-другое ввернет — настроение всем подымет. От этого и пули его не брали, стороной обходили до самого Каменного брода.
— А у Каменного?
Странное дело, Агаджанов не знал этого Ряшку, ничего не слышал раньше о нем, да и Ряшенцева-старшего видит первый раз, а ощущение такое, словно прошел он с ними сто дорог, сто путей.
— Что же было у Каменного? — снова спросил он Ряшенцева.
Старику очень хотелось, чтоб молодой задал ему этот вопрос.
— А у Каменного брода нашли его все пули, которые раньше не находили. Оптика у немца, сам понимаешь, цейсовская, а братуха, как на грех, размаскировался.
— Размаскировался? Как? Почему? Он же, вы сказали, опытным снайпером был.
— Говорю ж тебе — снайпер из снайперов. Место для стрельбы завсегда сам себе выбирал. Сам в укрытии чтоб, а фриц как на ладони. Так и в этот раз было. Вечером попрощался с нами — и на позицию. «Ты поаккуратней там, Ряш, — говорит ему командир, — уж больно голо кругом. Один ручей — и вся маскировка. Ни деревца, ни кустика». «Но у ручья, товарищ командир, — отвечает Ряшка, — один берег отвесный с зубьями, как у Кремля. Я бойницу там для себя высмотрел. Ни один цейс меня не словит». «А вода? — спрашивает командир. — Ты учел? Ледяная. Горы!» «По щиколотку, — говорит, — не выше». «Ну, тогда с богом», — благословил командир.
Ряшенцев перевел дух, подумал, потом продолжал:
— Ушел, одним словом. Когда забрезжил рас свет, мы стали ждать первого выстрела нашего снайпера. Час ждем, второй дожидаемся — молчит. «Патроны бережет», — говорит командир. Хотя боезапас ему выделили немалый. Первый гром прокатился по горам, когда солнце было уже во-о-он где, — Ряшенцев поднял руку, определяя то место в небе, где в то далекое утро сверкал солнечный диск. — И завертелось! Ряшка выстрелит — в ответ ему десятки ударов. Началась дуэль снайпера с «эдельвейсами». Весь день продолжалась чертова эту кутерьма. Мы лежим в расщелине, верстах в двух, — командир не велит носа высовывать. Иначе, говорит, крышка всем нам. Оно и точно, крышка бы. Хочешь не хочешь, жди темноты. А тут еще с вершины ветер подул, грянул мороз, и, как назло, ни облачка. Сперва считали часы и минуты, Ряшкиным выстрелам счет вели. Потом сбились со всякого счета, хотя ясно слышали его удары, голос наше го карабина с немецким не спутаешь — резкий такой, с хрипотцой, словно простуженный. Ты когда-нибудь слышал, как карабин бьет? — спросил Ряшенцев.
— Только в кино, — ответил Агаджанов.
— А я до сих пор слышу его голос, — сказал Ряшенцев.
