Даниил Краминов - Правда о втором фронте
— После Сталинграда, — сказал он, — даже дураки поняли, что немецкая лошадь, на которую кое-кто еще недавно делал ставку, уже ковыляет на трех ногах и до финиша вообще не дойдет…
Провожая меня до двери, офицер осторожно дал понять, что Стоун, возможно, привезет из Алжира приятные вести, и выражал надежду, что скоро московская печать перестанет ругать западных союзников за бездействие.
Капитан вернулся в самом начале июня. Настроен он был радостно и даже торжественно. Причины его восторга скоро разъяснились. Ему, капитану Стоуну, довелось видеть в Алжире Черчилля, начальника штаба американской армии генерала Маршалла и начальника британского имперского штаба генерала Брука. Все трое жили в окрестностях Алжира, на вилле командующего союзными войсками в Северной Африке Эйзенхауэра. Союзное верховное командование, по словам Стоуна, теперь, спустя почти полгода после разгрома немцев под Сталинградом, намечало новый курс войны в Европе. Стоун скрытничал, уверял, что больше ему ничего не известно, но, наконец, не выдержал:
— Решено открыть второй фронт в Европе.
Капитан отказался добавить к этому хотя бы слово. Само по себе сообщение о предполагаемом втором фронте не было ни новым, ни неожиданным. После изгнания немецких и итальянских войск из Африки любая операция против держав оси могла развернуться только на территории Европы, в сердце которой лежала «гитлеровская крепость». В Германию вели четыре большие дороги: с востока, откуда Советская Армия, перемолов в ожесточенных сражениях под Москвой и Сталинградом цвет немецкой армии, решительно гнала гитлеровские орды на запад; с юга — через Италию и Балканы; с севера — через Скандинавию; с запада — через Францию. С севера Германию прикрывало море, с юга каменная гряда Альпийский и Балканских гор надежно охраняла фашистское логово. Оставался путь через Францию.
За скрытностью Стоуна, думалось мне, ничего не скрывалось. Ведь было совершенно очевидно, что в интересах скорейшего разгрома Германии союзники должны помешать Гитлеру в его намерении собрать войска из всех уголков Европы и снова бросить их против Советской Армии. Союзники должны были помешать попытке немцев в третий, и, безусловно, в последний раз выиграть битву в России. Необходимость открытия второго фронта в Западной Европе диктовалась не только союзными обязательствами — этого требовали здравый военный смысл и непреклонная логика войны.
Я был так уверен, что вторжение должно начаться со дня на день, что, боясь пропустить это событие, заспешил в Англию.
Накануне отъезда я заглянул в шумный и грязный отель в соседнем переулке, где жили опальные югославские офицеры. Лондонское югославское правительство выгнало их из армии, лишило чинов, орденов, отняло военную пенсию за то, что они потребовали послать их на родину, к партизанам, другими словами — за то, что им надоело бездействие, и они хотели в рядах партизан драться с немцами. Полковник из английской военной миссии, предложив свое «посредничество», обещал вернуть им все потерянные блага, если они согласятся поехать к Михайловичу. Офицеры решительно отказались. После этого югославские и английские власти в Каире начали обращаться с ними как с дезертирами. Оторванные от родины, изолированные от союзников, офицеры жили очень бедно, голодали, но оставались верными своим убеждениям.
Меня встретил на узкой и грязной лестнице майор Вукотич. Он был высок, широкоплеч, держался прямо, обнаруживая прекрасную выправку профессионального военного. Вукотич избегал политики, он даже газет не читал. Свой выбор он сделал просто: партизаны были на одной стороне с Советским Союзом, Михайлович же получал деньги от англичан, а путался с немцами. Отец Вукотича, старый заслуженный генерал, снял военный мундир и бросил саблю, когда Югославия, подталкиваемая Францией и Англией, отошла после первой мировой войны от России. Старик не хотел быть в услужении у французских рантье и лондонских банкиров. Своему сыну он завещал никогда не изменять союзу с великой славянской страной на Востоке: «Без России, — говорил он, — мы рабы алчного Запада, с Россией — мы члены одной могучей славянской семьи».
В его комнате, походившей на шкаф, — настолько она была высокой и узкой — мы застали югославского дипломата, попавшего в немилость за попытку помочь штабу партизан установить связь с союзниками. Как гостю, мне уступили единственный стул. Торопливо и не без волнения рассказал я о своем намерении немедленно уехать в Англию, чтобы не пропустить открытия второго фронта. Вукотич оживился, подбежал к окошку и начал выбывать суданца-мальчишку: надо же отметить такое событие! Дипломат оставался угрюмым. Он не верил в возможность скорого открытия второго фронта.
— Англия, — говорил он, — появится в Западной Европе только тогда, когда надо будет организовывать мир. А мир устраивать пока рано…
До сих пор действительно казалось, что правительства союзных держав не хотят или по меньшей мере не торопятся наносить удар через Ла-Манш, несмотря на то, что было жизненно важно не позволить Гитлеру за счет свежих войск, отдыхавших во Франции, Бельгии и Голландии, возродить боевую мощь потрепанных, обескровленных в России немецких армий.
Союзники не возражали против подготовки вторжения в будущем году, но решительно отказались что-либо предпринять летом 1942 г. Они козыряли опасностью «второго Дюнкерка». Это был фальшивый козырь: немцы физически не могли повторить «Дюнкерк», ибо ударные «дюнкеркские» дивизии лежали в далекой земле Подмосковья; воздушные силы, устроившие некогда англичанам ад у берегов Франции, основательно поредели после многочисленных встреч с советскими летчиками. Лучшие силы немецкой армии и авиации были накрепко прикованы к полям сражений на Востоке.
Во время поездки Черчилля в сопровождении начальника имперского генерального штаба Брука в Вашингтон в июне 1942 г. была достигнута договоренность с Рузвельтом начать вторжение не в Нормандии, а во Французской Северной Африке. Высадка в Африке, правда, не осложняла военного положения немцев, которые только что начали наступление на Сталинград, но зато сулила принести союзникам большие материальные выгоды. Американские дельцы, давно мечтавшие о широком поле активности на южных берегах Средиземного моря, охотно подхватили предложение британцев.
— Подобно тому, как некоторые люди танцуют только от печки, — объяснил мне опальный югославский дипломат, — англичане охотнее всего воюют в Средиземном море или вокруг него. После распада Оттоманской империи почти при каждом серьезном европейском кризисе английские войска появлялись в средиземноморском бассейне, словно по мановению волшебного жезла. Странно, но даже в этой войне, захватившей сначала только Европу, первая наступательная операция англичан была проведена в Азии, вдали от европейских фронтов. Главным противником оказались не немцы, а их слуги — вишийская администрация Ливана.
Эта «кампания» не стоила англичанам ничего, но обогатила Британскую империю выгодными позициями в Малой Азии. Вторая операция — второе приобретение. И снова в том же районе: Ливия и Киренаика. И третью операцию они, наверное, начнут здесь. Может быть, они захотят прибрать к рукам Италию или Балканы…[6]
Дипломат склонялся к последнему. В доказательство он ссылался на то, что югославское королевское и греческое королевское правительства начали переселяться из Лондона в Каир, чтобы быть поближе к месту грядущих событий. Да, конечно, он серьезно сомневался в намерении союзников открыть фронт в Западной Европе, но отговаривать меня от поездки в Англию не решался.
IIДороги войны извилисты и утомительны. Чтобы попасть на север, я отправился на юг. Мне пришлось совершить перелет через всю Африку. Огромная четырехмоторная лодка «Викинг» за четыре дня перенесла нас из поздней северной весны с ее буйным цветением и щедрым теплом прямо в серую, неприветливую осень южного полушария. Мы разминулись с летом где-то в экваториальных широтах и не заметили, как это случилось: «Викинг» летел на юг на высоте трех-четырех тысяч метров, а лето шествовало на север по опаленной африканской земле.
На борту «Викинга» разместились почти два десятка пассажиров. Они заметно отличались один от другого, несмотря на однообразие военной формы. Со своего места, у переднего окошка, я мог видеть несколько английских офицеров, вежливых, но замкнутых; двух американских штабистов, непрестанно жующих резинку; толстого французского полковника; греческого генерала с черными-пречерными и, как казалось, колючими усами и такими же черными колючими глазами. В дальнем углу самолета расположилась пестрая группа штатских. Их национальность не легко было определить сразу.
Рядом со мной сидел майор штаба 10-й британской армии, необыкновенно длинный и тощий. При каждой попытке встать и выпрямиться он стукался головой об алюминиевый потолок и вслед за этим резко перегибался в поясе, заставляя соседей на мгновение сдерживать дыхание: мы боялись, что вот-вот раздастся треск и майор переломится надвое. У него было бледное лицо; под белесыми бровями прятались выцветшие голубоватые глаза. С его сухой и блеклой внешностью не вязался очень живой и общительный нрав. Еще на Ниле, у Каира, откуда мы стартовали ранним погожим утром, майор стал посмеиваться надо мной. Он уверял, что корреспонденты обычно стараются быть подальше от мест описываемых ими событий, чтобы ничем не сдерживать свою фантазию. Майор обвинил меня в преднамеренном бегстве от событий, назревающих в Средиземноморье. Французский полковник осведомился, не намекает ли майор на возможность открытия второго фронта с юга. Майор улыбался, говоря всем своим видом, что у него не так-то легко выведать военную тайну.
