Богдан Сушинский - Граница безмолвия
— Понятно: «Одесса-мама», столица мира и все такое прочее… Словом, заразил ты меня, старшина, Одессой. В первый же отпуск еду туда, чтобы провести его на лучшем пляже, просаживая деньги в лучших пивных Одессы и, конечно же, в окружении жгучих, ветрами морскими просоленных рыбачек.
Ордаш едва заметно улыбнулся и согласно кивнул. Он всегда охотно присоединялся к подобным фантазиям.
— Хватило бы денег, товарищ старший лейтенант, а рыбачек там на всех хватит.
— Не нагнетай, старшина. — На заставе знали, что выражение «Не нагнетай атмосферу», или просто: «Не нагнетай» — служило в устах начзаставы высшей степенью умиротворения своих подчиненных, услышав которое, спорить с командиром уже не имело смысла, да никто и не решался.
— И все же послушайтесь моего совета: если где-то и стоит проводить свой офицерский отпуск, то, конечно же, в Одессе.
Однако старшина знал то, что неведомо было никому иному на этой заставе: уже два свои отпуска Загревский проводил в ближайшем селении Чегорда, за двести километров южнее заставы, — в глухом, таежном и насквозь пропитом. Объяснялось это просто: в поселке у него завелась какая-то женщина, из русских, местная учительница и «по совместительству» учительская вдова.
Существовала ли такая вдовушка на самом деле, Ордаш не знал. Зато ему известно было кое-что другое. В тридцать седьмом почти все офицеры пограничного отряда, в котором Загревский служил на границе с финнами, были арестованы энкавэдистами как враги народа и расстреляны. Такая же судьба ожидала и Загревского, но его спас командир отряда. Предупрежденный кем-то из Ленинграда, из штаба погранокруга, он срочно обвинил Загревского в пьянстве и дебоше, после чего добился его перевода на далекую горную заставу на Алтае, откуда через какое-то время «ссыльный» почему-то был переброшен сюда, на эту «дикую» северную заставу.
Кто-то там, в штабе, подсказал подполковнику, что офицеров, замеченных в пьянстве, радетели мировой революции из НКВД, как правило, не арестовывают. А если и сажают, то уже не как врагов народа, а значит, не расстреливают и дают меньшие сроки, оставляя надежду на скорую амнистию.
Штабной оракул, подсказавший командиру погранотряда этот ход, в самом деле оказался провидцем. Сосланный на далекую алтайскую заставу пьяница-офицер чекистов уже не интересовал. Пьянство всегда оставалось тем грехом, к которому они относились снисходительно. К тому же далекая заполярная застава сама по себе представала в их сознании не лучше любого из колымских лагерей.
Правда, появляться где-либо в районе Ленинграда или Новгорода, откуда он был родом, Загревский пока что благоразумно не решался. И правильно делал. Старшина прекрасно знал, что подполковника-спасителя арестовали ровно через две недели после того, как корабль, развозивший пополнение, продовольствие и боеприпасы по заполярным заставам, ушел из Архангельска (где он оказался уже по пути из Алтая) с Загревским на борту. И вскоре расстреляли как «врага народа».
Спасая молодого офицера, командир погранотряда рассчитывал, что, в свою очередь, тот сумеет спасти его дочь, в которую молодой офицер вроде бы влюбился и с которой уже даже негласно был помолвлен, Однако надежды его не сбылись: уже через месяц после ареста подполковника дочь сначала исключили из института, а затем тоже арестовали как «пособницу врага народа», у которой обнаружили целую связку писем отца, пусть и сугубо семейных, абсолютно безобидных.
— А ведь сегодня воскресенье, да и волны нет… — как бы про себя проговорил старшина, щурясь на холодноватое, но удивительно яркое солнце, медленно восходившее где-то в глубине материка из-за едва различимой отсюда таежной гряды. — Самый раз сходить на Факторию да поплескаться в гейзерном озерце.
— А что, мундиры с аксельбантами, наверное, так и сделаем. Найди ефрейтора Оленева и готовьте бот. Я скоро вернусь.
— Ефрейтора тоже берем с собой, на остров?
— Чтобы не брать моего зама и политрука, младшего лейтенанта Ласевича, — едва заметно ухмыльнулся Загревский. — И потом, кто-то же должен быть на парусе и вёслах. Сейчас отдам младлею кое-какие приказания — и вперед, граничники!..
Ефрейтор Оркан Оленев по кличке Тунгуса — приземистый, коренастый тунгус, слыл на заставе знатоком тундры, и к его помощи и совету прибегали всякий раз, когда надо было отправляться то ли в далекий поселок Чегорду, то ли к появившемуся неподалеку стойбищу ненцев или мансийцев.
Узнав, что намечается первый в этом году спуск на воду бота, он тотчас же принес из своей каптерки завернутую в шкуру вязанку высушенного мха для разведения костра, черпачок — на тот случай, если бот вдруг даст течь, а также два охотничьих ножа, фонарик и удочку с набором крючьев. Если бы Вадим решил уйти далеко и надолго в тундру, он хотел бы, чтобы рядом оказался именно этот Тунгуса.
Спустившись к бревенчатому настилу, они открыли зимний причал, именуемый на заставе просто «амбаром», и внимательно осмотрели хорошо законопаченный с осени и просмоленный бот «Беринг». Это было самое вместительное из трех плавсредств заставы, которые, по инструкции, бойцы обязаны были беречь в полной сохранности, и за которое отвечали, как и за всякое прочее военное имущество. Здесь же, кроме двух рассохшихся шлюпок, находилась и «приблудная» лодка-плоскодонка, обнаруженная пограничным нарядом в пяти километрах западнее заставы. Но её еще только предстояло привести в божеский вид. Да и отправляться на плоскодонке к острову через вечно бурлящий и штормящий пролив было опасно. На таких местные охотники обычно ходили по рекам да рыбачили на озерах, а если когда-нибудь и спускались в океан, то старались держаться поближе к берегу.
— К острову уходим? Надолго уходим? — Оленев говорил с характерным для местных народов акцентом, порывисто произнося каждое слово, начиная и прекращая разговор, когда ему вздумается, не заботясь о его смысле и логике.
— До вечера, — обронил Ордаш.
— Только до вечера уходим? Не до утра? Совсем мало уходим.
— А тебе, Тунгуса, на сколько хотелось бы?
— Мой отец всегда говорил: «Тундра суеты не любит. Зверь у чума не водится».
— Можешь считать своего отца мудрейшим из мудрейших.
— А еще говорил: «Идешь в тундру или тайгу на один день, запасаться нужно на три дня. На два идешь — на неделю с близкими прощайся».
— Брось, тут всего миля дороги, — успокоил его Ордаш, старательно законопачивая какое-то место внутри бота, которое показалось ему ненадежным. — Да и море спокойное, ничего не предвещающее.
— Это потому, что смотришь ты… на море.
— А куда нужно?
— В море уходишь, на небо смотреть нужно, — поучительно молвил ефрейтор, старательно укладывая в устроенной на баке каютке удочку да традиционный, всегда снаряженный «рыбачий вещмешок» с консервами и сухарями.
С помощью лебедки они спустили это «плавсредство» заставы с небольшого пологого стапеля на воду, в узкий канал, прорытый прямо к крытому причалу, затем погрузили в него вставную мачту и вещмешок со старым истрепанным парусом. Только после этого старшина взглянул на полоску синевы, открывавшуюся в проеме амбарной двери, и, чтобы как-то продолжить разговор, спросил:
— И что же ты узрел на своем тунгусском небе?
— Солнце багряное и ветер с северо-востока. К вечеру совсем много ветра будет, совсем большой волна пойдет. Возвращаться опасно станет.
Ордаш задумчиво поиграл мышцами левой щеки, поморщился и как можно внушительнее произнес:
— Хватит страхи разводить, Тунгуса. Лучше упирайся, бот в залив выводить будем. И не вздумай запугивать начальника заставы своими предсказаниями, шаман-самоучка.
— Но пару теплых меховых бушлатов, а также еще мало-мало продовольствия и патронов возьму.
— Что хочешь, то и бери, гренадер, не зря же тебя каптерщиком назначили. Только старшего лейтенанта не пугай, иначе еще одно воскресенье придется провести на этой осточертевшей заставе.
— Зачем повторяешь? Не стану пугать. Красиво врать буду.
— И только так: самым красивейшим образом — врать!
Стоя по обе стороны канала, они, упираясь в борта, вывели «Беринга» из канала на открытую воду залива, закрепили мачту и парус, и еще раз осмотрели все суденышко.
— Однако пора звать начальника, — подытожил их старания Оленев.
— Теперь и в самом деле пора. Только ты вот что… Не очень упрашивай его.
— Почему не очень? Сам не пойдет и нас не отпустит. Начальник заставы, однако.
— Предложи — и все. Если передумал, без него уходим.
— Понятно. Главное, чтобы нас отпускать не передумал.
— Вот именно, Оленев, вот именно. Не зря же я всегда считал тебя мудрейшим из тунгусов. Для нас побывать на Фактории — все равно что ленинградцу вечерком по Невскому прошвырнуться.
