Александр Чаковский - Блокада. Том 1
— Входите, Гальдер, — сказал, не поднимая головы, Гитлер остановившемуся у порога генералу.
Тот сделал несколько шагов к столу.
— Садитесь! — нетерпеливо приказал Гитлер и откинулся на спинку кресла. По лицу его пробежал едва заметный нервный тик. — Вечером Варлимонт представил мне свои соображения относительно Петербурга. Читайте! — И он резким движением придвинул к краю стола раскрытую папку.
Опустившись на стул, Гальдер начал читать текст, отпечатанный на специально для фюрера изготовленной машинке с крупным шрифтом.
— Не тратьте времени, читайте отчеркнутое! Там — вся суть, — нетерпеливо проговорил Гитлер.
Гальдер поспешно перелистал страницы. В самом конце черным жирным карандашом были отчеркнуты следующие строки:
«Для начала мы блокируем Петербург герметически и разрушим город, если возможно, артиллерией и воздушными силами. Когда террор и голод сделают в городе свое дело, мы можем открыть любые ворота и разрешить невооруженным людям уйти. Остальная часть „крепостного гарнизона“ может оставаться там на зиму. Весной мы войдем в город (не следует возражать, если финны сделают это раньше нас), вышлем всех, кто выжил, в глубину России или возьмем их в плен, сотрем Петербург с лица земли и передадим район севернее Невы финнам».
— Прочли? — нервно спросил Гитлер. — Ваше мнение? Мне надо знать его немедленно.
Какое-то время Гальдер молчал. Он пытался сообразить, принадлежит ли эта новая идея, означавшая отказ от намерения захватить Петербург штурмом, самому Варлимонту, или он лишь изложил новую позицию фюрера.
С одной стороны, трудно было себе представить, что Варлимонт мог сунуться к Гитлеру с докладом, не зная его точки зрения на столь важный вопрос. Во всяком случае, будучи заместителем Йодля, он не посмел бы сделать это без согласия своего шефа, который был фактически начальником личного штаба фюрера. Сам же Йодль…
— Я жду! — требовательно произнес Гитлер.
Медленно, стараясь выиграть еще хоть немного времени, Гальдер закрыл папку и положил ее на стол. Потом тихо сказал:
— Мой фюрер! Если сегодня рассматривать положение под Петербургом с чисто военной точки зрения, то после того, как фон Лееб лишится части своих сил, трудно ожидать, что он сумеет…
— У него останется еще достаточно сил, — прервал Гальдера Гитлер. — Мы просто забираем у него то, что он вымолил в июле, когда топтался на Лужской линии!
«Чего же он все-таки хочет, какое решение уже принял?» — растерянно думал Гальдер, вглядываясь в нервно подергивающееся лицо Гитлера.
— Вы правы, мой фюрер, — произнес он наконец. — Конечно, у фон Лееба останутся еще значительные силы, если не намного превосходящие, то, во всяком случае, не уступающие по численности и вооружению силам противника. Кроме того, возможность систематически вести артиллерийский огонь по городу…
— Прекратите вилять, Гальдер! — с угрозой в голосе проговорил Гитлер. — Мне нужен ваш ясный ответ: можем мы овладеть Петербургом немедленно? Да или нет?
Гальдер понял, что продолжать игру опасно. И, решив, что самое правильное сделать ставку на «солдатскую прямоту», сказал твердо и вместе с тем проникновенно:
— Мой фюрер! Я знаю, что от своих верных солдат вы всегда требуете только правды. Полагаю, что фон Лееб не способен справиться с поставленной перед ним задачей. Он стар и, как оказалось, слаб…
Гитлер молча глядел на него немигающими глазами-буравчиками.
«Я продаю фон Лееба, — подумал Гальдер и тут же оправдал себя: — Что ж, судьба Лееба все равно решена. Гитлер никогда не простит ему провала под Петербургом».
Да, фон Лееб действительно был обречен, командовать ему оставалось недолго. Но конечно же не поэтому предавал его сейчас Гальдер. Фельдмаршал был одним из тех, кто вместе с Гальдером некогда составлял тайную оппозицию Гитлеру. И если в хранящихся за семью замками папках Гейдриха от всего этого остался какой-то след, то почему лишний раз не подчеркнуть, что его, Гальдера, и фон Лееба уже давно ничто не связывает?..
— …потому мне кажется, — продолжал Гальдер уже более решительно, — что с предложением, изложенным полковником Варлимонтом, надо согласиться…
Он умолк, остановленный внезапной мыслью о том, что слова его могут вызвать непредвиденную реакцию, побудив Гитлера немедленно отозвать фон Лееба. Фюрер, никогда не упускавший возможности стравить своих генералов, может передать фон Леебу мнение о нем начальника генштаба. И кто знает, что ответит в порядке самозащиты фельдмаршал…
— …И все-таки, — поспешно добавил Гальдер, — я не вижу необходимости заменять фон Лееба. Любой новый командующий начнет с просьбы вернуть назад те части, которые вы, мой фюрер, уже распорядились передать фон Боку. Все это осложнит задачу концентрации основных сил на Московском направлении. К тому же со стабильной блокадой, предлагаемой Варлимонтом, справится и фон Лееб.
— Он справится? — зловеще повторил Гитлер. — Ах, он справится?
Резким движением Гитлер сбросил китель на спинку кресла, наклонился, опираясь ладонями о стол, и, глядя в упор на генерала, медленно, раздельно произнес:
— У меня, у Германии украли победу, а вы, Гальдер, говорите об этом так, как будто ничего не случилось?!
«Какое страшное у него лицо!» — подумал вдруг Гальдер. Он, десятки раз видевший Гитлера в самых различных состояниях: в минуты гнева и высокомерного торжества, на трибуне и за столом, — не помнил, чтобы у фюрера было такое лицо, как сейчас. Его покрасневшие от бессонницы глаза походили бы на кроличьи, если бы в них не горела ненависть. Землистого цвета кожа на щеках подергивалась в непрерывном тике. Прядь жирных, покрытых перхотью волос, свисая, закрывала и без того узкий лоб.
— Стоять на рельсах петербургского трамвая, видеть город в бинокль, иметь возможность громить его из пушек и не овладеть им?! — снижая голос до свистящего шепота, продолжал Гитлер.
Неожиданно он вскочил и выбежал из-за стола. В бриджах и ночных туфлях, в расстегнутой нижней рубашке, из которой высовывались худые ключицы, Гитлер метался по комнате и, потрясая кулаками, кричал:
— Три месяца я держал на северо-востоке две армии — сотни тысяч солдат, танки, целый воздушный флот, — в то время как мои дивизии под Смоленском истекали кровью! Я спрашиваю: зачем, к чему?! Для того чтобы и сегодня стоять под Петербургом в бессилии, подобно загипнотизированной курице, которая не в состоянии перешагнуть меловую черту?!
Гальдер тоже вскочил и стоял неподвижно, боясь опустить голову.
— Импотенты, тупые фельдфебели, лизоблюды! — кричал Гитлер. — Вы недостойны моего гения, недостойны дышать со мной одним воздухом, вы украли у меня победу! Я должен был еще месяц, еще полтора месяца назад быть в Петербурге, а сегодня уже в Москве! Чем ответите вы мне за позор?! Своими жизнями? Но вы недостойны даже пули, даже топора! Петли — вот чего вы заслуживаете, петли, петли, петли!
Он стоял почти вплотную к Гальдеру и потрясал кулаками над его головой. Казалось, еще минута, и он ударит начальника генштаба.
«Пес, бешеная собака, — подумал в бессильной ненависти Гальдер. — Тебя надо было пристрелить еще три года назад!» И тут же похолодел от ужаса, представив, что Гитлер каким-то образом сможет прочесть его мысли.
Но, будучи не в силах справиться с собой, побелевший от страха и обиды, он все же не выдержал и сказал то, чего не должен был говорить.
— Мой фюрер, — проговорил Гальдер сдавленным голосом, — вы сегодня были бы уже в Москве, если бы прислушались к моему мнению, если бы поверили Гудериану тогда, в августе…
Эти негромко произнесенные слова произвели на Гитлера совершенно неожиданное действие. Он вдруг застыл с поднятыми вверх кулаками, слышно было только его хриплое, прерывистое дыхание.
Потом медленно опустил руки, по-утиному вытянул шею и, почти касаясь своим лицом лица генерала, громким шепотом произнес:
— Вы полагаете, что были правы, сопротивляясь моей воле, Гальдер?.. Я вытравлю из вас этот дух Цоссена! Вытравлю до конца!
Гальдер почувствовал, что у него немеют руки и ноги: в Цоссене располагался штаб сухопутных войск в 1938 году. «Значит, знает, все знает?!» — в страхе подумал генерал.
Что ответить? Промолчать? Сделать вид, что не понимает зловещего смысла этих слов, что намек до него не дошел? Задать недоуменный вопрос? И если Гитлер разъяснит, что́ именно имел в виду, то все отрицать? Или, наоборот, признаться, что по глупости сомневался в быстром завершении западного похода и, лелея ту же, что и фюрер, мечту — ударить по России, — высказывал сожаление в связи с отсрочкой этого удара?
Гальдер усилием воли заставил себя поднять голову. Он знал, что ведет сейчас игру не на жизнь, а на смерть и должен сделать решающую ставку.
