Утешение - Гаврилов Николай Петрович
Как этой женщине такое расскажешь?
— Вот что можно сделать, — решил майор. — Я вам пришлю лейтенанта Верникова из 1-й мотострелковой роты. Он был там, на вокзале, от начала до конца. Потом нервный срыв. Если его второпях спрашивать, навряд ли он что-то скажет. Я у него интересовался о танке капитана Грозова, он затруднился ответить. А так, зайдет к вам в гостиницу, посидите, поговорите, может, он что-то вспомнит. Пройдете, так сказать, путями сына. Договорились? Поверьте, от чистого сердца, очень хочу вам помочь. Главное — верить, что сын живой.
— Он живой. Я это знаю, — с неожиданным для майора спокойствием ответила Ольга и поднялась с топчана. — Спасибо вам большое.
В здании гостиницы горели лампочки, работали розетки. На подоконнике стояла начатая пачка чая, полбуханки хлеба и сахар в бумажном кульке. Кипятильник бурлил воду в стеклянной банке.
— Разрешите, — приоткрылась дверь, и в комнату зашел молодой лейтенант в новом бушлате защитного цвета. На его скуле темнела заживающая счесанная ссадина, лицо было серым от въевшейся грязи. Не снимая с плеча автомат, он огляделся, посмотрел на двухъярусные кровати, на Ольгу и остался стоять возле входа.
— Заходите, пожалуйста. Я как раз чай делаю. Чай будете? — не снимая пальто, так как отопление в здании отсутствовало, поднялась ему навстречу Ольга.
Лейтенант отрицательно покачал головой.
— Нет, спасибо. Замполит просил зайти. Сказал, что вы ищете сына. К сожалению, танкистов я почти не знал.
Ольга молча протянула ему фотографию Алексея. Лейтенант долго рассматривал снимок, затем покачал головой и вернул фото Ольге.
— Не знаю… Не уверен… Не помню я. Там очень много народа было. Кроме того, грязные все, одни глаза и зубы блестят. Простите, но…
Говорить больше было не о чем.
— Пожалуйста, подождите, — тихо произнесла Ольга. — Я же мать. Знаете, как страшно вот так давать смотреть фотографию ребенка? Ждать, что кто-нибудь скажет: «Видел его. Убит». Я приехала сюда с надеждой, я живу надеждой… Мой сын находился в танке вместе с командиром роты. Если не про Алешу, так про командира расскажите, про их танк. Прошу вас. — Лицо Ольги исказилось. — Умоляю вас! Расскажите. Вы же были там, вы можете подсказать мне, где искать…
Через несколько минут Ольга разливала настоявшийся в банке чай по кружкам. Лейтенант сидел с ней за столом, расстегнув бушлат, сняв шапку и подсумок, а автомат положив себе на колени. Было видно, что он ни на секунду не хочет расставаться с оружием. В окно можно было увидеть, как со взлетной полосы, чуть задрав хвосты, взлетают два вертолета.
— Мы вышли колонной 31 декабря. Колонна огромная. — Вначале голос лейтенанта звучал ровно, без эмоций. — Около восьми утра прошли мост через реку Нефтянка. А где-то в одиннадцать по радио пришел приказ входить в город. Я видел в триплекс танк Грозова, он шел в голове колоны.
Приказ был занять железнодорожный вокзал. Комбриг выбрал направление по улице Маяковского. А там куча перекрестков. Карты еще советские, названия улиц давно сменились, проводников нет. В общем, колонна растянулась. Город пустой, спросить не у кого. Жители попрятались. Короче, поплутали, но кое-как вышли на привокзальную площадь. Там уже были танки 81-го полка. Мы заняли вокзал, они — постройки на товарной станции. На привокзальной площади случай был. — Лейтенант усмехнулся одними губами. — Какой-то чеченец безумный залез на броню одной из БМП с ножницами в руках и пытался люк открыть. Стащили его, дали по уху. Чувство такое было, знаете, как в кино, никто серьезно происходящее не воспринимал. Слышали, как где-то ухает, как где-то в городе бой идет, но все как ненастоящее, как будто игра какая-то…
Лейтенант сделал глоток горячего чая, полез в карман за сигаретами, затем спохватился, вопросительно поднял брови и, увидев согласный кивок Ольги, чиркнул зажигалкой.
— Там в городе убивали 2-ю штурмовую группу, — продолжал он. — Они попали в засаду, боевики перегородили дорогу несколькими пожарными машинами и расстреляли вставшую колонну из гранатометов. Техника горела. Люди горели заживо. А мы не слышали. Только потом, по крикам по рации начали понимать…
Мы расставили всю технику на привокзальной площади. Неправильно расставили — рядами, как на парад. Никто же ничего не понимал. А потом началось. В эфире треск — боевики связь заглушили. Тут уже ощущение кино кончилось. Страшно стало. По нам начали бить из гранатометов, минометов. Грохот кругом. Одна машина вспыхнула как спичка, вторая, третья. Солдаты же все необстрелянные, мальчишки — как только бой начался, впали в оцепенение, вылезали из бронетехники, бежали куда-то или просто садились на землю и закрывали голову руками. Да и некоторые офицеры не лучше. Мы все побежали к зданию вокзала: и экипажи танков, и разведка, и экипажи с 81-го полка — все.
К пяти часам пошел непрекращающийся бой. Для раненых отвели помещение без окон, убитых вначале выносили на улицу, складывали у стены, потом так оставляли. Бойцы в вокзальном ресторане нашли мешки с мукой, закладывали ими окна. С гранатомета попадают — все в муке, в дыму, подоконники в крови. Ползали на животах от окна к окну, отстреливались. Крик кругом. Комбриг по рации помощь просит, а чеченцы на этой волне над нами издеваются… Жутко было…
«К пяти часам…» — повторила про себя Ольга. Вспомнилось 31 декабря, новогоднее застолье на работе, начавшееся как раз к пяти часам вечера. Сдвинутые столы, скатерти, фужеры. Шум усаживания, запахи салатов, духов. На стене, на плакате веселая розовая свинья с надписью «С Новым счастьем!». А она сама, нарядная, переговаривается с соседками, и глаза, наверное, искрятся, каку всех.
В это время сын ее под чужим небом ползает по бетонному полу среди стреляных гильз, среди луж крови, оглохнув от грохота стрельбы. Горит вдалеке нефтехранилище, горят машины на площади, разлетаются строчки трассеров; и беловатые струи гранатометов чертят площадь, взрываясь внутри вокзала. Как она могла есть и улыбаться во все стороны, почему сердце не сжалось в этот момент, когда убивали детей.
— Помощь-то нам шла, — не глядя на нее, продолжал лейтенант. — Я тогда возле комбрига находился, слышал разговоры по рации. Комбриг к тому времени дважды ранен был, ходить не мог, ребята ему костыли из дужек стульев сделали. По рации говорили, что в штабе бригады собрали новую колонну, загрузили технику боезапасом, ящики ставили прямо на танки, на бронетранспортеры ставили. Я не пойму, генералы эти, они что, вообще не знали, что делали?
Лейтенант рассказывал, как они ждали эту помощь, как к ним продвигалась колонна с позывным «Леска-12». Как, отупев от боя, сносили раненых в помещение без окон, и раненых уже насчиталось более шестидесяти человек. Как они приготовили дымовые шашки с оранжевыми дымами, чтобы издалека обозначить колонне свое местоположение. И как комбриг кричал в рацию: «Леска-12, не идите по Маяковского, вас там сожгут».
И о том, как через час на связь вышел только один голос и, чуть слышный в треске эфира, монотонно повторял: «Кто меня слышит, кто меня слышит, я Леска-12, остался один, веду огневой бой, веду огневой бой…» Комбриг тогда тихо произнес в динамик: «Леска-12, ты сможешь повернуть назад?» — но голос ничего не ответил, повторяя и повторяя: «Я остался один, веду бой, веду бой…»
А через время замолчал и он.
Не дошла колонна, осталась гореть на улицах, а раненых добили.
— А мы все равно ждали, — говорил лейтенант. — Артиллерия пыталась нам помочь, гвоздили куда ни попадя, и по нам тоже, осветительные ракеты над городом навешивали: я видел в свете этих ракет, как гражданские по путям бежали. Много: с детьми на руках, полураздетые, в тапочках по снегу. Некоторые к нам прибежали прятаться. Что с ними дальше стало — не знаю. Плохо помню ту ночь. Провалишься куда-то, а через секунду снова стреляешь. Я нательный крестик в зубах зажал и так, наверное, всю ночь держал. Видение было, или что — не знаю, видел своего ангела-хранителя, он надо мной стоял, весь израненный, окровавленный, и было понятно, что он защищает меня из последних сил.
