Павел Автомонов - Каштаны на память
Мукагов и ребята переглянулись.
— Перешли наши Днестр? — обратился Живица к ребятам.
— Не все.
— Ага… Значит, мы с тобой, Шмель, встретили гостей первыми. И они не прошли еще… — Живице казалось, что когда он говорит, то не так болит нога и не так хочется пить. Вдруг взгляд его остановился на початке кукурузы, русый чубчик которого свисал с зеленого стебля. «Может, пососать кочан?»
Ребята наломали початков. Они были еще мягкие, с молочными зернами.
Живица жадно сосал, и на губах у него проступало молоко.
Вдруг все вздрогнули. Вдали послышался напряженный грохот моторов. Впереди тягача с пушкой вышел танк, за ним автоматчики, и потом еще два тягача с пушками.
— Вот почему они смолкли! — сказал Мукагов. — Подкрепление ждали. Помогите, ребята, Терентию дойти до развилки дорог. Там наши пограничники. А я здесь побуду с пулеметом.
Живица без посторонней помощи поднялся на ноги и обратился к товарищу:
— С ручным пулеметом против танка — безнадежное дело. А остановить танк надо. У меня две противотанковые гранаты. Возьми одну себе, а с этой пойду я. Попробую. Не пропускай к переправе мотоциклистов!
— Куда же тебе! Давай лучше я. Слышишь? Ты же раненный в ногу!
— Не горячись! Здесь за старшего я. Вот и слушай.
Ребята переглянулись. Они уже знали, что значит в армии быть старшим и что значит приказ. В мирное время видели, как маршировали красноармейцы под команду старшины или лейтенанта. А здесь приказывал раненый боец. Приказывал другому идти через кукурузное поле и держать оборону на развилке дорог, где еще можно остаться живым, кинувшись с обрыва к переправе, если остановить танк хоть на несколько минут.
— Как вас зовут, хлопцы? — спросил Терентий.
— Я Никола, а он Петро, — показал чернявый на своего рыжеволосого и веснушчатого товарища.
— Не очень высовывайтесь из кукурузы, — посоветовал Живица.
Пересиливая боль, Терентий поднялся и пошел на грохот танка. Как мог прибавлял шаг, потому что казалось: идет слишком медленно. А здесь еще канава. «Какая глубокая! Хотя бы не убили раньше…» И все-таки выкарабкался, спотыкаясь и подтягивая раненую ногу.
С танка не стреляли. Почему?.. Перед автоматчиками, которые прилипли к броне, был только один красноармеец, и тот держал винтовку за ствол. Не сдаваться ли он идет?.. Послышались выкрики — немцы требовали, чтобы красноармеец бросил оружие. Потом успокоились, поняв, что раненый опирался на винтовку, как на палку.
Терентий отмеривал шаг за шагом к вражескому танку. Танкисты вылезли из башни, чтобы увидеть, как сдается в плен боец Красной Армии. «Только не опоздать. Только бы первым! — думал, стиснув зубы, Живица. — Иначе погибнешь ни за понюх табаку. Лишь бы первым!..
— Хенде хох! — насмешливо крикнул немецкий солдат.
— Не стреляйте!
Танкисты и автоматчики услышали, как им показалось, отчаянный крик и ждали, что будет дальше. Этого мгновения было достаточно, чтобы молниеносным движением руки, которая была поднята вверх, Живица выхватил гранату и кинул под чрево танка. А сам упал.
Застучали пулеметы. В плечо ударило будто огненным раскаленным железом. Еще мгновение… Громыхнул мощный взрыв. Танк содрогнулся, из-под него вырвалось пламя.
Терентий поднял голову, оглянулся. Вдали на грейдерной дороге тоже слышалась частая стрельба. Пограничники лейтенанта Рябчикова встретили вражеское подразделение, которое рвалось к переправе.
Мимо подожженного танка и Терентия Живицы, который лежал неподалеку, с грохотом пронеслись мотоциклисты.
Потом Терентий почувствовал еще один удар в спину, и все превратилось в сплошной гул. Его тело будто обожгло огнем…
Из подбитого танка валил черный дым, застилая солнце и горизонт. Вражеских солдат там уже не было — спешили к переправе, но еще на одно важное мгновение их задержал пограничник. Чернявый Николка и рыжеволосый Петрик ползли к дороге. Неподалеку от взорванной машины на обочине пыльной дороги лежал пограничник Терентий Живица, истекая кровью.
Глядя испуганными глазами на красноармейца, ребята боязливо дотронулись до него руками.
— Дядя? Ты живой?
Шмель Мукагов строчил из пулемета, непрерывно меняя позицию и продвигаясь к перекрестку дорог, где тоже клокотал бой между бойцами лейтенанта Рябчикова и вражеской группой.
Только на полевой дороге, куда пошли Стоколос и Оленев, было тихо.
— Андрей, слышишь? Задержка за нами. На тот берег уже переправились последние взводы! — промолвил Оленев, оглядываясь.
Андрей будто не слышал этих слов, гладил рукой тяжелые колосья. Ему казалось, что они позванивают от прикосновения его руки. А зерна, которые падают на землю, словно бьются о медь: «Дзень. Тилинь-тилинь».
Оленев вынул бутылку с бензином. Андрей съежился, будто ему стало холодно. Уничтожал Стоколос железнодорожный мост через Прут, не задумываясь над тем, что это творение сотен рабочих рук. Уничтожал, потому что нужно было задержать противника. Мост не послужил врагу, был выведен из строя на несколько недель, а может, и месяцев. Но поле же не мост!
— Пора поджигать! — поторапливал Иван.
Андрей медлил: «Почему это поле уцелело от обстрела, от налетов вражеских самолетов, которые шныряли над полями, и вот пришлось поджигать мне?..»
А колосья тихо о чем-то шептали, кланяясь земле, на которой выросли полнозерными и такими золотистыми, как лучи солнца.
Земля. Зерна. Солнце. Все слилось здесь как символ жизни. Что стоит одно солнце без земли? Или земля без солнца? А без земли и без солнца не вызреет и колос — самое благородное творение человеческого опыта.
О том, что ничего нельзя оставлять врагу, говорилось и в речах и в приказах. Оккупантам необходимо создавать невыносимые условия. Но ведь и в Молдавии, и на Украине остаются не только враги, но и свои люди, которые по разным причинам не смогли или не успели эвакуироваться: старики, женщины, дети, инвалиды. Кто их будет кормить?.. Может быть, с этого пшеничного поля ночью они соберут хлеб для своих детей, для себя?..
В плену тяжких, противоречивых мыслей находился Андрей Стоколос: «Почему это поручили мне? Почему? Как я не подумал тогда и не сказал Рябчикову, что у меня не поднимется рука поджечь хлебное поле!» А в селе под Белой Церковью Андрей осенью пахал зябь, весной поднимал травяной пар, чтобы через три месяца посеять на нем озимую пшеницу, которая так хорошо родит… «Хлеб всему голова. Святой хлеб…» — не раз приговаривала старая Софья Шаблий, садясь к столу.
Андрей глубоко вдохнул воздух, которого ему сейчас не хватало, расстегнул гимнастерку и положил руки на обнаженную грудь. Представил запыленные лица комбайнера и тракториста и услышал крик: «По-да-вай!», напряженное вытье барабана, который пожирал снопы…
— Ты что спишь? Давай спички! — почти крикнул Оленев.
А перед глазами Андрея лились ручьи золотого зерна в мешки…
— Да, нам пора, на всякий случай, — сказал Андрей. — Поджигай! Фашисты все равно не дали бы и зернышка нашим людям.
Оленев стал разбрызгивать из бутылки бензин. Потом поднес зажженную спичку к стене пшеничного поля. Огонь шагнул по стеблям и зашуршал по полю. Какое-то мгновение они стояли недвижимо и смотрели, как пламя пожирает золотые колосья.
— А теперь живее к своим! — первым спохватился Оленев.
Они побежали вниз полевой дорогой. Колосья, попав в пасть огня, потрескивали, будто плакали. Пламя неслось над полем вперегонки с черными клубами дыма. А колосья, которых еще не достиг ненасытный, как сама война, огонь, печально прижимались друг к другу.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
КИЕВ
1
В июле сорок первого года на Правобережной Украине не было сплошного оборонительного рубежа. Фронт — это множество отдельных очагов, полыхавших вокруг городов, железнодорожных станций, возле сел, вблизи шоссейных и грунтовых дорог, которыми двигались автотранспорт, механизированные части, обозы, и на переправах рек. Иногда сразу не поймешь, где же свои войска, а где вражеские. Да еще когда почти каждый день меняется обстановка.
Группа лейтенанта Рябчикова попала под Уманью в тыл вражеских войск. Пограничники остановились в нерешительности перед степной дорогой, которую нужно перейти, чтобы потом продолжать путь к Киеву. Было уже утро, и ждать следующей ночи — потеря времени. Если же посчастливится перейти дорогу, то они совершат рывок еще километров на тридцать. А там и позиции советских войск. Василий Рябчиков и Шмель Мукагов пошли выяснять обстановку.
— Заглянем в крайнюю хату, — посоветовал Рябчиков.
Подошли канавой, которая была у дороги, обсаженной вербами и тополями, и спрятались за дуплистой ивой. Тихо. Неспокойно вел себя пес на цепи, встретив их лаем. Двери открылись, вышел красноармеец в фуражке со звездой.
