Семен Шмерлинг - Десант. Повесть о школьном друге
— Не боись, не буду.
— Знаю, шутите.
— Точно. У нас с тобой дело другое.
Он направил бинокль на синеющее крыло леса, прошелся по зарослям. Они показались пустынными. Никаких следов движения. Странно. Неужели противник не воспользовался таким богатым укрытием и все силы сосредоточил в Подворишках? Быть того не может. И офицер принялся внимательно изучать опушку, подлесок, кустарники — и не напрасно. Заметил полоски пустующих окопов, уходящую в тыл змею хода сообщения. Вон оно что, есть в лесу немцы, есть!
В ближайшие полчаса Некрасов прилежно трудился. Прислушиваясь к редким выстрелам из Подворишек, с помощью бинокля уточнял расстояние до деревни, отмечал цели на карте и все необходимые данные сообщал Дружинину, на огневые позиции. Ждал, что предпримет противник.
И ждать пришлось недолго. Грохнули орудия и минометы. Снаряды и мины пронеслись над НП и разорвались в желтом поле, кустарниках, где окопались наши немногочисленные стрелки.
Коротков забеспокоился. Дул в трубку, звал огневые, но все безрезультатно.
— Перебили, гады.
Места порыва провода было нетрудно определить: метрах в трехстах в тылу высоты чернели воронки от мин. Некрасов перехватил телефонную трубку, а Коротков молча пополз вниз по склону, чтобы восстановить связь.
Огневой налет прекратился. Из Подворишек раздавались короткие очереди. Немцы не показывались. Лес молчал.
Прижимая к уху телефонную трубку, Леопольд с беспокойством оглядывал окрестности. Он остался один между фашистскими и нашими позициями. Вообще-то чувство «нейтралки» было ему знакомо, и раньше случалось выбирать НП перед своей обороной. Но все же он был с товарищами — то с артиллерийскими разведчиками, то с дозором пехоты и уж непременно с Терехой, надежным, хладнокровным спутником. А теперь и его не было.
В голову полезли непрошеные мысли: ну-ка сей момент гитлеровцы двинут в атаку или пустят разведку — что тогда? Сразу же наткнутся на него. Это ясно. Придется отбиваться в одиночку. Уходить никак нельзя. Кто же станет давать целеуказания, руководить огнем? Положение, как он говаривал, «хуже губернаторского».
Отогнав тревожные мысли, Леопольд плотнее прижал к уху глухонемую трубку и снова впился глазами в бинокль.
Деревня едва подавала признаки жизни — замечались лишь редкие высверки у ближней околицы. Исчезли раньше мелькавшие фигурки солдат. Куда же они подевались? И зачем же немцы давали огневой налет?
Он перевел взгляд на посветлевшее крыло леса и тотчас понял, что происходит. Хитрость, шитая белыми нитками. Опушка кишела солдатами. Выдвигаясь из зарослей по ходу сообщения, они накапливались в сосновом подросте, выбегали на жнивье, развертывались в цепь. Срывая с плеч автоматы, изготавливались к бою.
Сейчас бросятся в атаку, ударят по правому флангу нашего батальона — а там едва ли наберется полтора десятка стрелков, — опрокинут их, сомнут… Эх, дать бы всей минротой огонь, зажать, придавить! Но нет связи. Что же ты, Тереха, скорей, скорей!
И Коротков словно услышал его. Он успел срастить порванный провод. В трубке захрипело, и тотчас прорезался знакомый голос ротного телефониста Кореневского. Мешкать было нельзя. Некрасов окликнул его по имени:
— Леша, Леша! Ты меня слышишь?
— Слышу, слышу. Узнаю!
— Дружинина, быстро…
Ну, теперь держись, фриц. Не отрывая глаз от развернувшихся в цепь фашистов, которых было не менее роты, Некрасов раздельно, четко передал целеуказание. Дружинин принял и доложил о готовности к бою.
— Огонь!
И началось. Минометчики били без пристрелки — всей ротой. Мины повисли в воздухе, кладя черные тени на высоту. Первые разорвались перед фашистской цепью. Ротный скорректировал огонь. Бурая, с ослепительными вспышками стена встала в самой гуще немцев. Те падали, как подкошенные. Редко кто из них пытался перебегать, стреляя не целясь, наобум…
Поле и опушку леса заволокло серым дымом, черной пылью. Шквальный огонь минометной роты не прекращался в течение десяти минут. За его результатами Некрасов наблюдал не один: вернулся Коротков и перехватил у него телефонную трубку. Они радостно переглянулись: атака немцев была сорвана.
Когда дым и пыль рассеялись, с НП стало отчетливо видно, что подступы к лесу усеяны телами фашистов. Отсюда, с высоты, невозможно было точно подсчитать потери противника, но было совершенно ясно, что роты немцев не существует.
Весь день Некрасов и Коротков провели на нейтральной полосе. Время от времени ротный вызывал огонь. Стреляли одним-двумя минометами, клали мины по самой кромке леса, по окопам, ходу сообщения: мешали немцам накопить силы и возобновить атаку.
Тогда-то у гвардии старшего лейтенанта и возникла мысль о «языке». Разумеется, в нем нуждаются и полк, и дивизия. Разведчики, небось, спят и видят, как бы прихватить контрольного пленного, «свеженького», из самой Восточной Пруссии. А ведь такой, несомненно, есть среди раненых фашистов, что лежат на опушке леса. И добыть его вполне возможно. Наверное, с полгода тому назад Леопольд и сам полез бы за «языком». Но теперь он был взрослее, опытнее и понимал, что это дело разведчиков и НП оставлять нельзя. Свое предложение насчет «языка» он передал по телефону Дружинину, тот — комбату, а последний — командиру полка.
Предложение командира минроты было принято. С наступлением темноты группа полковых разведчиков бесшумно пробралась на нейтральную полосу, встретилась с Некрасовым, уточнила обстановку, а затем со всеми предосторожностями двинулась к лесу.
Разведчики вернулись быстро, без потерь и со знатным «трофеем». Они притащили раненого немецкого офицера. Позже разведчики говорили Леопольду:
— Ну, старшой, удружил, спасибо. Да и «самовары» поработали здорово. Там их — фрицев — навалом. И «языка» взяли толкового. Можно сказать, что минометчики нам его приготовили…
Представляя гвардии старшего лейтенанта Л. Б. Некрасова к ордену Красной Звезды, командир 248-го гвардейского стрелкового полка гвардии подполковник Лукашев особо подчеркнул, что «показавший себя бесстрашным офицером» командир первой минометной роты выбрал свой НП на нейтральной полосе. Это и «позволило ему первым заметить приближение немцев, которые были невидимы нашей пехоте». Отметив меткий огонь роты, сорвавшей вражескую атаку, подполковник сообщил о ценном «языке», которого удалось добыть благодаря минометчикам.
В сентябре 1944 года Леопольд был награжден третьим орденом.
Глава девятая. Полевая почта 29 454
1
Весной сорок четвертого года прибыл в 248-й гвардейский стрелковый полк, в первый батальон, один приметный и странный боец. Он упрямо донашивал потертую шапку-кубанку и длиннополую шинель, — возможно, прежде служил в кавалерии. Был замкнут и угрюм, говорил коротко и отрывисто, друзей не имел, писем не писал и не получал. Полагали, что до войны он отбывал наказание в местах отдаленных.
Красноармейцы заметили, что боец в кубанке с некоторых пор стал проявлять особый интерес к командиру минометной роты. Подойдет к нему поближе и молча, пристально смотрит, как тот пишет письма, строчит своим беглым, круглым почерком и задумчиво улыбается при этом. Впрочем, и другие стрелки и минометчики удивлялись обширной переписке и обильной почте гвардии старшего лейтенанта. Где и когда только не ухитрялся писать: на коротком постое в сельской избе, в блиндаже и землянке, на пеньке в лесу, даже на огневой позиции в минуту затишья. Он старался пополнить свои запасы бумаги — ученических тетрадей, полевых книжек и военторговских «секреток», и этот запас быстро убывал.
Близко знавшие Леопольда офицеры, сержанты и бойцы-минометчики понимали, как дорога и важна для него эта переписка с родными, друзьями и знакомыми. В пухлой записной книжке Леопольда, с которой он не расставался, появились все новые и новые адреса: война непременно вносила в них свои изменения. Были у него и временные адресаты, от которых получал одно-два письма в год, но были и постоянные, с кем связь подолгу не прерывалась.
«Сегодня у меня счастливый день. После 15 суток впервые получил кучу писем, старых, еще от начала октября, и твое, между ними, от 9 октября, и веселое — ото всех друзей вместе. И, между прочим, негодую на тебя, что до сих пор ты не можешь сообщить мне Митькин адрес, тем более что я теперь где-то здесь, около него. Постарайся, исправь эту ошибку в первом же письме…»
Такую «секретку» он отправил в ноябре 1943 года в Москву, на Арсентьевский переулок, к Наташе Самохиной, своей однокласснице — «бешнице». Между ними переписка завязалась надолго. Только с осени сорок третьего года до зимы сорок четвертого Наташа получила от него более двадцати писем. Другому товарищу — Игорю Демьянову, вместе с которым до войны занимался на академической восьмерке, лишь в сорок четвертом году Леопольд послал не менее тридцати писем. И, разумеется, Рине Ивановой, с вполне понятным нетерпением ожидавшей его фронтовых весточек, он писал еженедельно, а иногда и каждый день.
