Иштван Фекете - История одного дня. Повести и рассказы венгерских писателей
— Прошу прощения, ваше превосходительство. Я думал: вы только просите, и не заметил, что вы имеете право приказывать.
С этими словами прапорщик бросился в соседнюю комнату, уже с порога добавив:
— Комендант тотчас же будет к вашим услугам.
Лаци показалось, что все это происходит с ним во сне. Что случилось вдруг с этим человеком, отчего он сразу так переменился?
Мгновение спустя в переднюю, тяжело дыша, вкатился толстобрюхий Кручаи, — с красной рожей и канареечно-желтыми волосами, по-куруцски схваченными сзади гребенкой. Лаци побледнел. Сколько раз вставала в его воображении эта ненавистная рожа: эти злые морщины на лбу и хитрый, не знающий пощады взгляд. Вот он, убийца их отца!
Старый Кручаи, отвесив поклон перед юношей, почтительно спросил:
— Каково будет приказание князя?
— Князя? — пролепетал Лаци, но тут же спохватился. — Я не понимаю вас, господин комендант, я…
— Я вижу secretum sigillurn[42], сударь, и готов выполнять ваши приказания.
— Ах!
Возглас удивления вырвался у Лаци помимо его воли, а лицо его выразило крайнее замешательство.
— Мне известно о полномочиях, данных вам великим князем. Секретный мандат у меня вот здесь, в кармане. Ах да, вы правы… Оставьте-ка нас одних, господин Генчи.
Молодой прапорщик удалился. Тем временем Лаци, собравшись немного с мыслями, сообразил, что здесь происходит какая-то удивительная ошибка и что ею нужно умело воспользоваться.
— Ну, вот мы и одни. Теперь вы можете совершенно спокойно передать мне приказ князя.
— Я здесь по делу некоего Иштвана Вереша.
Кручаи поклонился.
— Что прикажете сделать с ним?
— Он должен быть освобожден из заключения, — хриплым от волнения голосом выдавил Лаци, и лицо его передернулось.
Но Кручаи нисколько не удивился, а попросту открыл дверь и крикнул гусару:
— Пришли-ка, дружок, сюда начальника тюрьмы! — а затем, снова повернувшись к Лаци, равнодушным голосом заметил: — А мне как раз сегодня граф Берчени вручил, уезжая, смертный приговор этому самому Верешу. Завтра, наверное, мы уже и казнили бы его. Хорошо, что ваше высокоблагородие поспешили приехать с новым приказом.
Сердце Лаци взволнованно колотилось, он не мог выдавить из себя ни слова. На счастье, в дверях появился тюремщик.
— Сейчас же освободите Иштвана Вереша, — отдал ему распоряжение Кручаи и тотчас же снова обратился к юноше: — Не будет ли дальнейших приказаний относительно узника?
— Я возьму его с собою.
— Как вам будет угодно, — вежливо заметил комендант крепости. — Начальник тюрьмы, передайте заключенного его превосходительству.
Лаци хотел поскорее покинуть комнату и торопливо последовал за тюремщиком, но Кручаи ласковым движением остановил его:
— О ваша милость, постойте! В хорошенькое же положение вы меня поставили бы. Если вы забираете арестанта с собою, тогда оставьте мне кольцо. Что если бы и я оказался столь забывчив, черт побери!
Лаци только сейчас бросил взгляд на свою руку и понял, что было чудесным его талисманом то самое кольцо — печатка с зеленым камнем, — которое он носил на пальце. Сняв перстень, юноша с притворной улыбкой протянул его Кручаи, который верноподданнически приложился к нему губами.
— Вот теперь все в порядке! — заявил Кручаи, и Лаци, у которого отлегло на душе, помчался вниз по лестнице, все еще не веря, что все это не сон.
Так, значит, на его руке был тайный перстень князя Ракоци! Каким же образом могло это случиться? В голове его пронеслась мысль: уж не князю ли принадлежали сокровища, найденные им в Дюлафехерваре?
Но времени на размышления у него не было. Он мчался вниз, перепрыгивая сразу через три ступеньки, торопясь нагнать тюремщика, который с заржавелыми ключами в руке шагал к казематам.
Наконец они очутились возле тяжелой двери, обитой полосовым железом. Скрипнул ключ в замке, и в следующий миг братья, не произнося ни слова, бросились друг другу в объятия.
А подле них, радостно повизгивая, прыгал черный пес.
* * *
— Идем отсюда! — заторопил брата Лаци, обретя снова дар речи. — Идем.
— Но как тебе удалось освободить меня?
— Потом расскажу, когда мы будем уж далеко отсюда. Пошли.
— Но куда?
— Куда угодно. Только чтобы не оставаться здесь.
И они снова отправились в путь, как когда-то давно: без определенной цели, по безлюдным полям. Лишь оставив Шарошпатак далеко позади, они заговорили.
— Ну так рассказывай, как же ты смог освободить меня?
— Сначала ты скажи, каким образом ты угодил сюда.
— Моя история очень коротка, — начал Иштван, — и очень печальна. Рожомак, с которым я отправился тогда в Вену, не кто иной, как граф Берчени.
— Я так и знал!
— Он в самом деле взял меня с собою в Вену и вскоре полюбил меня. Посвятил меня в свои самые глубокие тайны. Он подготавливал восстание, и мы отправились с ним в Вену по одному очень важному делу. Нам нужно было переправить из Вены богатства князя в Венгрию, в какое-нибудь укромное место, чтобы в случае чего австрийцы не конфисковали их. Берчени долго скрывал от меня все это, пока не узнал меня лучше. Вместе с ним мы, переодетые, отвезли драгоценности в Венгрию. Положили мы их в большой медный котел и зарыли в землю. Только я да Берчени и знали про то место. Другому смертному оно и присниться не могло бы. И все же, знаешь, что произошло?
— Что? — глухим голосом отозвался Лаци.
— Когда началась война и драгоценности понадобились, Берчени нашел в тайнике только половину зарытого клада. Остальное кто-то украл.
— Ой!
— Граф пришел в ярость. Меня тотчас же схватили, хотя бог свидетель, что я неповинен в том, как новорожденный младенец. Ох, братец, каких мук только не натерпелся я в тюрьме! И не так тяжело мне было сносить голод или пытки, как унижение. Допрашивали, пытали меня: кому рассказал я про то, где были зарыты ценности. И хоть я все время говорил, что не знаю, мне все равно никто не верил. Да я и сам не могу понять, как такое могло приключиться?
— А где же вы закопали те драгоценности? — нетерпеливо, с дрожью в голосе перебил брата Лаци,
— У князя был небольшой нежилой домишко в Дюлафехерваре, построенный еще его отцом для одного старого управляющего имениями. Там мы и закопали медный котел.
— Боже правый! — воскликнул Лаци, едва устояв на ногах.
Схватившись за голову, он забормотал что-то невнятное.
— Ты что-то сказать хотел, братишка? — спросил Иштван.
Лаци взглянул на него остекленелым взглядом и, словно подстрекаемый каким-то невидимым духом, готов был уже во всем сознаться, но тут залаял черный пес и помешал его доброму намерению.
«Что толку, если я и расскажу? Делу этим не поможешь, брат лишь станет вечно упрекать меня за происшедшее», — подумал младший из братьев, а вслух сказал:
— Нет, ничего. Только давай пойдем дальше. Надо поскорее добраться до войск императора, там мы будем уже в полной безопасности.
— Как? Я тебя не понимаю. Ведь мы же не бежали? Меня же просто отпустили на свободу.
— Да, как же! У Кручаи на руках твой смертный приговор! А освободил я тебя обманом, который рано или поздно откроется, и тогда — пропали мы оба.
— Как же ты смог обмануть Кручаи? Просто ума не приложу.
— Не мучь меня расспросами. Придет время — расскажу.
— Это уже хуже, — помрачнев, заявил Пишта.
— Хуже не хуже, а одно-то уж, верно, хорошо: господину Кручаи будут из-за этого неприятности.
— Что же нам теперь делать?
— Поступим оба в императорское войско.
— Нет, этого я не стану делать. Я пойду добиваться правды.
— Трудненько будет.
— И все же пойду. Только не знаю, с чего начать.
К вечеру они добрались до села Олиски, где Пишта первым делом сбрил свою лохматую, отросшую в каземате бороду.
— Как ты изменился! — воскликнул Лаци, оглядев красивого, стройного юношу. — Вытянулся за эти два года. Никто и не узнает теперь тебя.
— Этого-то я и хочу, — тихо сказал Пишта. — Чтобы никто меня не узнал.
Глава XIII. Тот, кого не берет пуля
Изо всех куруцских командиров, присоединившихся к Ракоци еще в Бескидах, сразу же, как только князь перешел польско-венгерскую границу, самую громкую славу снискал себе бригадный генерал Ласло Очкаи. Слава эта была куплена обильной кровью лабанцев. Рассказы о его храбрости, подобно более поздним сказаниям о слепом Боттяне[43] или Имре Безереде[44], в виде легенд распространились по всей Венгрии: не брала потому, мол, его сабля, что он на поясе носил особый талисман — круглую металлическую пластинку с кабалистическими надписями с обеих сторон: «Sator Arepo tenet Opera Rotas»[45].
