Аркадий Первенцев - Кочубей
Плясал Кочубей, приговаривая:
— Не, ничего. Мабуть, стекло хрустнуло. Не, ничего!
XVIII
Объезжая фронт, военрук Старцев задержался у ковыльного кургана, облюбованного комиссаром конной бригады. С месяц не видались друзья и, крепко расцеловавшись, прилегли на Комиссаровой бурке с подветренной стороны.
Старцев был неспокоен и откровенно делился своими сомнениями с Кандыбиным.
— Нет ясности сейчас, Василий, какая была у нас прежде, — говорил Старцев. — Помнишь, когда пришел в станицу гвардейский хорунжий Старцев? Помнишь, как закрутились возле такой приманки атаманцы? Золотые горы сулили, а экономщик Шиянов обещал двух кобылиц и жеребца хороших кровей. Могла бы закружиться голова? Могла, Василий. Ведь коммуны тогда и на пятак не видно было. А не закружилась потому, что была ясность в сердце. Не глядя на их подарки, пошел к Говорову и сказал прямо: «Я большевик, и возьми с меня все, что надо для партии». Он глянул и будто насквозь пронзил меня. Хоть и одноглазый Говоров, а видел на три сажени в землю. Сразу сказал: «Если наш, выступи, расскажи свою программу людям». Высказался я тогда в школе, на митинге. «Ну, теперь видим — свой», — сказал Говоров… И было все гладко, Василий, пока мы сами были в Предгорий. Помнишь, как восстания усмиряли, как рос наш отряд и как его боялись кадеты? Почему же сейчас Шкуро набирает двадцать полков, а тогда один мотался по аулам?
Широкое смуглое лицо Старцева было напряженно, он кусал концы своих пышных усов и, глядя куда-то далеко пустыми глазами, продолжал:
— …Сейчас-то куда больше войска стало. Говорят, сто пятьдесят тысяч, а порядку нет. Каждый сам по себе. Кочергин пока без войска, а только с чином. Матвеев никак не прорвется с Тамани, а может, его уже съели кадеты! Да, кто ждет таманцев, а кто боится: «Черная хмара, мол, ползет от моря». Кондрашев, Кочубей неплохо дерутся, но все на месте. Слухи есть, святокрестовские партизаны здорово колотят Бичерахова да Барагунова. С ним Сорокин решил Озерова послать, большую сволочь, скажу тебе по совести, Вася. Кажется, даже эсер. Вообще не мешало бы связаться с Прикумьем. На совещании командного состава решили послать делегатов в Царицын. На броневиках прорываются делегаты к Царицыну. В Царицыне самого Ленина товарищи Красной Армией командуют. За советом подался к ним, к Сталину да Ворошилову. Все дело, Василий, в Сорокине, — решительно заявил в конце разговора Старцев. — Был когда-то Сорокин наш, а сейчас свихнулся. Пьянка, пятьдесят адъютантов, девки, музыка. А республике — все меньше и меньше.
Суматошный Володька, вынырнув, как из-под земли, прокричал приказ Кочубея и снова сгинул. Комбриг звал комиссара.
Встали. Кандыбин, отряхнув бурку, набросил ее на плечи.
— Кочубей не верит Сорокину, — идя к лошади, раздумчиво проговорил Кандыбин, — слышать про него не может. Но тут, возможно, старые боевые счеты.
Они заметили приближающегося к ним сильным аллюром всадника.
— Кажется, Батышев. Подождем, — предложил Кандыбин.
Батышев круто осадил коня. Поздоровался со Старцевым. Стегнул коня так, что тот взвился на дыбы.
— Сорвался из части. Бригаду стягивают к Семибратскому кургану. Слышно, Шкуро подходит с Крутогорки.
Старцев разглядывал Батышева. На Батышева не мог нарадоваться обычно скупой на похвалу Кочубей. Может, он видел в нем повторение своей доблести. Батышев, подражая Кочубею, часто хмурился. Случайно улыбнувшись, снова старался стать суровым. Он был тоже белокур, но крупней Кочубея. Храбрость Батышева была прославлена далеко по фронту.
Они тронулись в рысь, ветер доносил певучие звуки сбора. Батышев сдерживал коня. С мундштучного железа срывалась розовая пена.
Он, обернув обожженное солнцем подвижное лицо к комиссару, зло кричал:
— Партейных групповодов не мог назначить! Выборами прошли, как и командиры.
— Не важно!
— Важно, комиссар: выбрали беспартейных. Я прикрыл такую лавочку, а хлопцы меня было в шашки…
— За что? — удивился комиссар.
— Старое зашло, — кинул Батышев и рванулся вперед.
— Давай шагом! — крикнул комиссар догоняя. — Толком расскажи и не ори.
— Говорят так: покидали семьи свои, как кутят в прорубь. Деремся, аж спины мокрые, с коней не слезаем. Слухаем командиров. Замечаниев не имеем. Шкоды за собой не числим: барахольства или насчет жителей… Завсегда себя большевиками партейными считали, а сейчас в поле обсевки.
Батышев рассказывал, не глядя на Кандыбина. Конь качался под ним, готовый к карьеру, и трепетно поводил ушами, ловя трубный зов.
— Дальше, не тяни, — торопил живо заинтересованный Старцев.
— Досталось мне, — враждебно кинул Батышев, — за чужие приказы. Отвод я дал беспартейным, Они за клинки.
«Это мы-то не большевики? Может, дождетесь, пока добела вылиняем да с кадетом с одного казана кулеш начнем хлебать…» Рубахи рвали, ранами выхвалялись… А я при чем? Я сам им сочувствую…
— Так зачем ты отвод давал? — возмутился Кандыбин. — Что ж тут страшного? Эх ты, коммунист!
Батышев схватился за эфес, лицо его исковеркала злоба. Но потом, чуть не сбив комиссара, рванулся в сторону и пропал за тернами.
— Вот тебе и кочубеевцы! Да у тебя совсем не плохи дела, Василий. А не хвалишься.
— Хвалиться нечем, — отнекивался комиссар. — Батышева жаль. Теперь мучиться будет. Злой будет в рубке. Молодой еще коммунист, шашкой в партию вписался, на лету.
На Семибратском отлогом кургане всадники разглядели группу командиров.
— Послушаешь сорокинские диспозиции, — предупредил Старцев, поднимаясь с комиссаром на холм, — длинные, «умные».
Кандыбин улыбнулся.
— Особенно Кочубею понравится. Он вместо подписи крест рисует: палец в чернила и на бумагу прикладывает. После любуется: «Это Ваня Кочубей».
— Не скромничай, Васька, ты ж его, говорят, грамоте обучил.
— Где там обучил! — отмахнулся Кандыбин. — Стесняется он. Тогда букварь из сумы вытащит, когда никого нет. А когда возле Кочубея нет людей?!
Бригада ожидала приказа в резервной колонне. На голубой линии горизонта передвигались темные точки — боевая разведка и боевые дозоры.
Выдвинувшись вперед сотни, на карачаевском скакуне скучал Михайлов. Он похлопывал себя по голенищу плетью и лениво обирал колючки с полы черкески.
На холме были Кочубей, Рой, Кондрашев, Гайченец, адъютанты и поодаль Ахмет и ординарцы начдива — горцы из аулов Дудураковского и Кубины, бывшие табунщики черкесских князей Аджиева и Лова.
Кочубей, мучительно морща лоб и зевая, слушал длиннейший приказ о наступлении. Старцев, толкнув в бок Кандыбина, подморгнул и подошел к группе. Приказу предшествовала утомительная диспозиция с характеристикой всех фронтов и боевых колонн войск Северокавказской республики,
Кочубей явно был недоволен. Адъютант читал медленно, нараспев, сочно выделяя названия частей и знаменитых командиров.
Долго перечислял адъютант станицы, занятые Деникиным, которые надо было вернуть Кондрашеву, Стальной дивизии, Морозову, Федько… Когда адъютант окончил чтение, с минуту длилось молчание.
Кочубей облегченно вздохнул и подошел к Кондрашеву.
— Все? — спросил Кочубей.
— Все, — ответил адъютант.
— Бумагу зря переводят, а хлопцам на цигарки нема, — сказал Кочубей, презрительно улыбнувшись.
Вдали голубела линия курганов. За ними, судя по диспозиции, расположились шкуринцы. Взмахнув широким рукавом черкески, Кочубей указал на курганы:
— Вот крайний курган, Митя. Куда мне бить? Вправо аль влево?
— Вправо, — вглядываясь, сказал Кондрашев.
— Ну и все.
Махнул повелительно рукой. Бригадные фанфары, полоща крыльями алых полотнищ, зарокотали уставной сигнал гвардейского похода:
Трубит труба, сзывает, торопит всех бойцов на коня,
Дружнее ударим и грудью спасем от врага
Край нам родной, нам дорогой.
Чур, сплеча поразить врага, все, вперед да ура.
Сразимся, погибнем, позора не имет, кто пал.
Тихим аллюром, кичась спокойствием и пренебрежением к смерти, двигались сотни. Размахнулось правое крыло бригады рыжими мастями донских скакунов, подчиняясь трубным звукам:
Радуйтесь, други, снова в бой с врагом…
Это Кочубей вытягивал клин атаки по переднему уступу. Любовался Кондрашев яркой картиной, и на его лице играла довольная улыбка. Спокойный, на лучшем коне, галопировал Кочубей.
Над простой лукой седла переливался радугой дедовский булатный клинок, выкованный прославленным Османом.
XIX
Суркули остались позади. Мерседес проскочил по утлому мосту речки Суркули, миновал хутора и тяжело пошел на крутой подъем к селу Султанскому. Рядом с Роем примостились Володька и боец-пулеметчик.
