Иван Кривоногов - Родина зовет
Мы молчали.
Тогда унтер-офицер начал выбирать тех, кто поздоровее, и выводить из строя. Выбрал семь человек. В эту группу попали Василий Истомин, Василий Лобенко - здоровые, крепкие ребята. Они выбежали строиться в одних нательных рубашках с засученными по локоть рукавами. Володя также попал в эту семерку. Семерых повели по дороге в направлении свинарника, а нас загнали в барак и заперли. [88]
Погода стояла хорошая, был ясный солнечный день. В окно мы видели, как уходили товарищи на край села, под наставленными на них дулами автоматов и пистолетов. Они скрылись из виду.
Через несколько минут послышались автоматные очереди.
- Расстреляли гады! - вырвалось у меня.
Я бросился ничком на нары. Камень навалился на сердце. Тяжелым молотом стучала мысль: «Что ты сделал? Почему вину не взял на себя?»
Вдруг послышался крик пленных, стоявших у окна:
- Идут! Идут обратно!
Не помня себя, я бросился к окну и увидел идущих по дороге к лагерю товарищей. Все были живы. Слезы душили меня… Живы!
Их ввели в лагерь, открыли барак, впустили и снова закрыли на замок.
Товарищи рассказали нам: когда их подвели к сараю, возле которого лежал мертвый полицай, еще раз спросили, кто убил его. Они по-прежнему молчали. Тогда их поставили к стенке и поверх голов дали автоматную очередь. Затем снова спрашивали, кто убил полицая? Не получив ответа, солдаты дали вторую очередь из автоматов вверх. Затем снова подвели к полицаю, заставили их посмотреть на труп, а потом снова поставили к стенке, ожидая признания. Но и сейчас немцы не получили ответа. Снова дали автоматную очередь поверх голов. А потом, видя, что им ничего не удается от русских добиться, привели их обратно в лагерь.
К вечеру труп полицая положили недалеко от караульного помещения. Нас выстроили и по одному провели мимо, чтобы мы посмотрели на него. Затем стали вызывать в караульное помещение, где унтер-офицер спрашивал каждого:
- Знаешь ли ты, кто убил полицая?
Никто не признавался.
Вечером стали вызывать в караульное помещение всех, кто мог иметь зло на полицая. Вызвали Хитрика Бориса. Полицай недавно привязывал его к столбу и сильно бил. Мы поняли, что с него и начнется. Наше предчувствие оправдалось. Борис Хитрик рассказал [89] все подробности, как его привязывал и бил полицай и как за него заступились Агеенков и Аноприк. Тут же были вызваны и эти товарищи. Лагерь за ними закрыли и больше не вызывали никого.
Всю ночь мы не спали. Из караульного помещения доносились отчаянные крики.
Утром нас выгнали на поверку. Из караульного помещения вывели Агеенкова, Аноприка и Хитрика. Их было трудно узнать, они посинели и опухли, на лицах виднелись подтеки крови. Хитрика и Агеенкова отпустили в строй, Аноприк остался возле караульного помещения. Повесив голову, он с трудом стоял на ногах. Нас пересчитали. Потом вызвали из строя Загиная. Остальных всех загнали обратно в барак.
Аноприк признался. Сейчас вызовут меня. Возле меня собрались близкие друзья и товарищи и дали твердый наказ.
- Держись, Ванюшка! Не признавайся.
Я пожал им всем руки и на всякий случай сказал свой точный адрес и настоящую фамилию.
Послышались свистки, извещавшие о построении. Мы выбежали и построились. Нас привели к караульному помещению. Возле меня стояли Володя и Василий Истомин. Они незаметно для остальных крепко сжимали мои руки, я отвечал на их пожатие, как бы обещая не подвести.
Отворилась дверь караульного помещения, на крыльцо вышел солдат с бумажкой в руке и зачитал мой номер.
Я вышел из строя и, стараясь ступать увереннее, направился за ним. На крыльце оглянулся, кивнул товарищам и вошел в караульное помещение.
В караульном помещении, кроме лагерной охраны и унтер-офицера, сидели два гестаповца, справа стоял Лева, переводчик из центрального лагеря, слева в углу Аноприк и Загинай.
Как только я вошел, гестаповец сразу же через переводчика начал задавать мне вопросы.
- Знаешь ли этих двоих? - показывая на Аноприка и Загиная, спросил гестаповец.
- Знаю, - твердо ответил я.
- Они говорят, что ты убил полицая. Правда это? - снова спросил гестаповец. [90]
- Нет, я не убивал, - ответил я.
- Значит, это они убили полицая? - спрашивает гестаповец.
- Не знаю, не видел, - ответил я.
Посредине караульного помещения стояли два стула, на которых, видимо, били предыдущих товарищей.
- Ложись! - показав на стулья, приказал гестаповец.
Сопротивляться бессмысленно. Лег. Двое солдат начинают меня бить резиновыми жгутами. Я стиснул зубы и расслабил мускулы, чтобы легче переносить боль.
Отсчитали двадцать пять ударов, облили водой, подняли.
- Ну, теперь ты скажешь, кто убил полицая? - спросил гестаповец.
- Нет, не знаю.
Гестаповец снова велел лечь на стулья. Лег. Солдаты начали отсчитывать удары. Я почувствовал, что начинаю терять сознание. Тогда Лева, как будто ругаясь, закричал мне:
- Ори, Иван! А то забьют до смерти.
Но я молчал - все равно забьют или расстреляют. Меня снова подняли и поставили на ноги. Гестаповец задает вопрос:
- Так ты признаешься, что зарезал полицая? Эти двое, - он указывает на Аноприка и Загиная, - говорят, что у тебя есть кинжал, и ты им зарезал полицая!
- Нет, я не резал, и у меня нет кинжала, - ответил я.
- Значит, они врут? Это они зарезали полицая?
- Не знаю, я не видел. Я все время был на конюшне и никуда не отлучался. Это может подтвердить солдат, старший конюх.
Солдат- конюх, находившийся здесь, подтвердил, что действительно я все время работал и никуда не отлучался.
Начинают допрашивать и бить Аноприка и Загиная. Они рассказывают все, как было: что полицай был жесток с пленными и его все ненавидели, что убил его я самодельным кинжалом, а они только помогали. Хорошо было только одно: Аноприк не проговорился о группе побега. [91]
Пряча от меня глаза, он обратился ко мне:
- Ванюша, признайся во всем. Все равно погибать. Лучше одному, чем троим.
Дешево же он хотел отделаться! Ведь стоило ему перетерпеть все побои, вина за убийство пала бы на гражданского немца, так как полицай путался с его женой…
Допрос продолжался часа три. Вопросы и ответы были одни и те же:
- Ты зарезал полицая?
- Нет, не я.
- Значит, они зарезали и сваливают на тебя?
- Не знаю, не видел.
Тогда третий раз положили меня на стул и опять принялись бить.
К вечеру нас вывели из комнаты и втолкнули в подвальное помещение по разным углам, выставив охрану.
Гестаповцы уехали. После обеда, которого нам, конечно, не дали, нас вывели на улицу. Возле караульного помещения стояла запряженная двумя лошадьми подвода. Нас посадили по разным сторонам телеги, руки связали сзади. В телегу сели два солдата с автоматами, и она тронулась по дороге в центральный лагерь.
Ехали молча. Только сидящий впереди ездовой француз Густав все мотал головой, вздыхал и знаками показывал мне, что нужно было зарыть полицая или бросить его в колодец и завалить мусором. Но теперь уже было поздно об этом рассуждать.
Всю дорогу я размышлял о том, что с нами будет, как мне нужно вести себя и как поступить с Аноприком и Загинаем. И решил, что перед расстрелом или повешением возьму вину на себя, но пока до последней минуты буду держаться на своем, чтобы они понесли наказание за малодушие и трусость.
В лагере нас уже поджидали и сразу же отвели в караульное помещение. Снова допросы. Я отвечал то же самое. Комендант лагеря приказал посадить нас в карцер.
Здесь все уже знали о происшедшем. И когда нас вели в карцер, ребята кричали: «Молодец, Ванюшка! Сколько он, гад, уничтожил нашего брата!» [92]
Меня поместили отдельно, дверь заперли. В карцере темно - окно закрыто ставнем.
Я сел на голые доски топчана. Через некоторое время в дверь постучали. Я подошел, прислушался. Стук повторился. Слышу негромкий голос:
- Ванюшка! Не падай духом. Как только стемнеет, мы тебя накормим.
Я узнал голос Левы-переводчика. «Не провокация ли какая?»-пронеслось в голове. Но тут же отбросил эту мысль. Левка - свой. Он знает, что такое жизнь на волоске.
Через щели ставня было видно, что начало темнеть. В тишине и темноте я задремал. Сколько дремал, не знаю, только вдруг слышу - дверь заскрипела. Вскочил. На пороге две фигуры. Голос Левы:
- Пошли, Ванюшка, к нам в комнату. В случае чего - нас предупредят.
Я не решался выходить.
Лева звал настойчиво:
- Ну, пошли, пошли! Чего ты боишься? Полицая резать не боялся, а нас боишься.
Комнатка, где жили переводчики, находилась напротив карцера. На столе я увидел полный котелок супа и полбуханки хлеба.
- Садись и ешь, - сказал другой переводчик Левицкий. - Отдыхай в тепле. Потом мы тебя снова запрем.
