Степан Злобин - Пропавшие без вести
Прямая, широкая и удобная, кое-где только с выбоинами, асфальтовая дорога, с нее поворот на маленькое булыжное шоссе, потом путь по мягкому проселку в село, где располагалось политуправление фронта. Отсюда сутки спустя Иван получил направление в штаб одной из действующих армий.
Иван покатил дальше на таком же попутном грузовике. На ухабах придерживаясь за защитную решетку заднего стекла шоферской кабины, он жадно ловил взглядом все встречавшееся на пути. Все, что неслось навстречу со стороны фронта, казалось ему необыкновенным, особенным. Вот прошли две грузовые машины, и в их кузовах, на сенной подстилке, было полно раненых. Белые повязки пропитаны кровью. С ними ехали женщины — санитарки и сестры. Их лица под красноармейскими пилотками показались Ивану какими-то особенно женственно-строгими и красивыми… Вот идет легковая машина. Иван разглядел, что правое лобовое стекло ее пробито пулей как раз на уровне головы пассажира. От маленького отверстия, в которое едва вставишь кончик мизинца, разбежались сверкающими под солнцем лучами серебристые трещины. Может быть, кто-то был убит в этой машине вчера или даже сегодня… Вот в грузовике повезли подбитое на одно колесо противотанковое орудие в мастерские. А вот и еще открытая легковая. В ней лейтенант и старший лейтенант с автоматами и генерал. Поравнявшись с машиной, Иван на мгновение встретил взгляд больших и задумчивых глаз генерала… Он чуть не вскрикнул. Ему показалось, что разом вся кровь его прихлынула в голову и отуманила зрение, так что он едва успел ухватиться обеими руками за верх шоферской кабины, чтобы не вылететь за борт…
Если бы Иван совершенно твердо не знал, что это никак, никогда невозможно, он был бы уверен, что минуту назад он встретил родного отца, которого так нежданно, трагически потерял несколько лет назад…
Машина с генералом давно скрылась за поворотом дороги в кустах, а сердце Ивана еще продолжало неистово колотиться, и теперь уже ему казалось, что не только глаза, но весь облик промчавшегося генерала в точности совпадает с родным, близким образом отца, и крупная голова, и вся прямая, широкая фигура, и большая рука, спокойно лежавшая на правом колене… Если бы отец вдруг, вопреки реальным представлениям, оказался жив, он тоже был бы теперь генералом.
Еще до революции, с семнадцатилетнего возраста, подпольный работник партии, потом участник и герой гражданской воины, в двадцать один год от роду награжденный боевым орденом Красного Знамени, которым всегда так гордился Иван, отец его, Петр Николаевич Балашов, после гражданской войны где-то учился, потом работал в промышленности. Боевые товарищи отца, которые иногда приходили к нему, оставались военными. Они носили островерхие шлемы со звездами, которые делали их похожими на сказочных богатырей. Отец же носил обыкновенную кепку и френч без петлиц и знаков различия. И хотя отца кое-кто из друзей продолжал называть «товарищем комиссаром», Иван уже понимал, что это всего лишь дань незабываемой боевой дружбе.
Ивану нравилось, когда на месяц или на два в году отец надевал военную форму и уезжал, появляясь дома только по разу в неделю.
Однажды Петр Николаевич уехал надолго в Германию. Почему-то все говорили: «Не вовремя», — но сами себе отвечали одной и той же фразой: «Ничего не попишешь!»
— Вот мы, сынок, и остались с тобой вдвоем! — сказала мать, возвратись с вокзала после отъезда отца.
— Ничего не попишешь! — со вздохом ответил Иван.
А вслед за этим скоро и мать собралась уехать, оставляя Ивана на попечение соседки-учительницы Ксении Владимировны, которую Балашовы звали попросту Ксенечкой. Иван горько плакал, прощаясь с матерью, не отпускал ее; мать же, лаская его, обещала через неделю вернуться домой с сестричкой. Иван был безутешен.
— Да ты же мужчина, пойми, что вот тут-то уж в самом деле ничего не попишешь! — весело утешал его Ксенечкин муж, дядя Федя.
Оказалось, Иван не напрасно плакал, мать не вернулась с сестричкой — она умерла.
Краткосрочный поспешный приезд отца не умерил детского горя Ивана, а быстрый обратный отъезд его лишь увеличил огромную пустоту. Ксения Владимировна старалась, как только могла, заменить ему мать, но оказалась не в силах. Нужно было совсем изменить режим жизни ребенка, чтобы изгладилась эта рана. До школы Иван еще не дорос, и пришлось для начала отдать его в детский сад.
Лишь через год отец возвратился домой.
С каким наслаждением Иван в эти дни безо всякой нужды повторял слово «папа», будто в самом этом слове была скрыта музыка…
И отец отозвался на нежность и привязанность сына. Он научился вникать в вопросы, которые ставила жизнь перед пытливым разумом мальчика, и сын с охотой и доверием шел к отцу обсуждать свои наивные трудности и ребячьи конфликты.
Когда Иван перешел в третью группу школы, Петр Николаевич снова надел военную форму и начал учиться, как он говорил — «сел за парту».
— А разве старых мужчин принимают в школу? — спросил Иван.
— Я тоже думал, что старый, а мне говорят, что еще молодой, поучись! — усмехнулся отец.
Иногда они вместе усаживались учить уроки «на спор» — кто скорее управится и кто лучше выполнит все задания. Но отец всегда отставал, засиживался позднее и ложился тогда, когда Иван давно уже спал.
Если отец задерживался вечерами или уезжал в командировки, Иван оставался все в той же семье Ксении Владимировны и дяди Феди. Для него не было разницы между своими и их комнатами. Ксения Владимировна следила за приготовлением его домашних уроков, кормила его вместе с Зиной и наблюдала за тем, чтобы он вовремя лег в постель.
В 1933 году отец окончил курс академии и прикрепил по второму прямоугольнику на петлицы.
Вскоре после этого он получил назначение и опять уехал, оставив сына у той же соседки. Но как ни были близки Ивану Ксения Владимировна и ее семья, разлука с отцом казалась ему почти изменой их дружбе: ведь можно же было учиться в школе и там, где служит отец!
Прямо и резко Иван написал об этом отцу. И отец признал его правоту. На каникулы Иван поехал к нему на Волгу, в большие военные лагеря. Эти месяцы были временем самого тесного их сближения. За это лето Иван был на всю свою жизнь благодарен судьбе. Их койки стояли в одной комнате рядом. У Ивана не было места за столом иначе как рядом с отцом в штабной столовой; отбой, подъем, физзарядка, завтрак — все было вместе… Было уже решено, что Иван из московской школы переведется в город, где служит отец. И вдруг за несколько дней до начала учебного года, в воскресенье, когда они оба уже были в рыбацких шляпах, которые звали «робинзонками», и Иван собирался поднять парус на лодке, связной самокатчик примчался к Волге, весь в поту, гоня по песчаному берегу увязающие колеса.
Красноармеец подал отцу телеграмму.
— Вызывают в штаб округа, — кратко бросил отец.
Утром отец вернулся из города. У них оставалось времени только на то, чтобы сложить чемоданы и поспеть к самолету. Изумительное ощущение первого в жизни полета не могло утешить Ивана в горечи новой разлуки. Петр Николаевич через несколько дней опять выехал надолго за рубеж, а Иван возвратился в Москву, в тот же дом, все в ту же семью, в прежнюю школу…
С Зиной, которая была на два года моложе, Иван по-братски дружил. Вместе они играли в волейбол, катались на велосипедах в Нескучном саду, который был рядом с домом, ходили в кино, а зимой — все в тот же Нескучный на лыжах…
И вот в ту же зиму, вылетев на тушение пожара где-то на нефтяных промыслах, Зинин отец, дядя Федя, погиб. Не на войне, не в бою, а вот так, на работе, просто в командировке, погиб… Это было страшно и непонятно. Его привезли в закрытом гробу и так совсем не открыли. Хоронили с оркестром, торжественно, пышно. Но от звуков оркестра еще сильнее сжимало горло и сами катились слезы…
Иван был в седьмом классе и считал себя взрослым. Может быть, ощущение того, что он сейчас нужен Ксении Владимировне и Зине в неожиданном горе, которое посетило их дом, необходимость заботы и ласкового внимания к ним отвлекли Ивана от постоянных мыслей о разлуке с отцом. Все-таки его отец был жив, хотя редко и мало писал.
Петр Николаевич приехал из-за границы во время гражданской войны в Испании. Его приезд Иван воспринял как праздник. Но отец почти не бывал дома. Он скупо рассказывал о фашистских порядках в Германии, добрый и мягкий взгляд его серых глаз изменился — стал колючим, жестким и напряженным…
Вскоре отец переоделся в гражданское платье, повеселел, оживился. На столе у него появились испанские словари, на стене — подробная карта Испании, которую Иван не замедлил скопировать для своего класса, на зависть всей школе.
В СССР в это время уже привезли испанских детей, в испанские пилотки с кисточками, похожие на кораблики, одели всех малышей Москвы. «No pasaran!» — стало общим приветствием школьников, песня интербригадовцев «Бандьера росса» сделалась любимой песней комсомольцев.
