Юлиан Семенов - Семнадцать мгновений весны (сборник)
— Выпейте.
— Я опьянею, — сказал тот. — Я разучился пить…
— Пора учиться заново, — усмехнулся Мюллер.
Рубенау выпил, зажал ладонью губы, начал судорожно, харкающе, до слез, кашлять.
Мюллер посмотрел на Штирлица, и странная, озорная улыбка, не деланая, а искренняя, появилась на его лице.
— Ишь как корячится, — хмыкнул он, — прямо-таки пантомима… Хотите выпить, Штирлиц?
— Хочу.
Мюллер налил в рюмки, сразу же сладко выпил, встал из-за стола и присел на ручку стула, на котором сидел Рубенау.
— Послушайте меня внимательно, — сказал он. — Меня не устроят слова, от чьего бы имени они не исходили. Понимаете? Меня устроит только документ. Вы должны привезти документ, в котором ваши раввины или сам Музи предложат договор. Форменный договор. Я освобождаю ваших евреев, а вы освобождаете меня от любой ответственности, раз и навсегда, где бы то ни было. Сможете привезти такой договор?
Рубенау посмотрел на Мюллера кроличьими глазами и очень тихо ответил:
— Не знаю…
Штирлиц ждал, что Мюллер ударит его, бросит на пол и начнет топтать ногами, но группенфюрер, наоборот, положил руку на плечо Рубенау:
— Молодец. Если бы ты пообещал мне привезти такой документ сразу же и без колебаний, я бы решил, что ты — неблагодарный человек… Ты ответил хорошо, я благодарю тебя за честность… Теперь скажи: ты, лично ты, Рубенау, видишь в этом деле хоть один шанс на удачу? Допускаешь мысль, что раввины напишут такое письмо на мое имя?
— Пять шансов из ста, — ответил Рубенау.
— Это много, — сказал Мюллер. — Это серьезно. А можно что-нибудь сделать, дабы увеличить количество шансов?
— Можно, — заметил Штирлиц.
Мюллер и Рубенау оглянулись на него одновременно.
— Можно, — повторил Штирлиц. — Для этого надо сказать швейцарцам правду. А правда очевидна: Гиммлер не намерен отпускать заложников, он торгует ими только для того, чтобы выиграть время. Если господа в Монтрё станут раздумывать, высчитывать возможность диалога с группенфюрером Мюллером, тогда все заключенные погибнут.
— Они мне могут не поверить, — сказал Рубенау. — Они же знают, что здесь у меня в залоге жена и девочка…
— Ну, при нужде мы ведь мальчика легко вынем из посольства, это не штука, — заметил Мюллер. — Узнай мы о вашей неискренности — а мы люди рукастые, узнаем, — ваш мальчик вернется к сестре и маме в гетто. Я не угрожаю, нет, вы думаете об интересе своей семьи, я — о своей… Что же касается того, поверят они вам или нет, то это можно прокорректировать: мы организуем так, что вам поверят, мы поможем вам в Швейцарии, мы поможем тому, чтобы там поняли правду про… Словом, почва будет взрыхлена… Я это сделаю через час, туда уйдет сообщение…
– Тогда шансы возрастут еще больше, – сказал Рубенау. – Тогда моя задача значительно облегчится…
…Через три часа, когда Рубенау увезли на вокзал и посадили на поезд, а Штирлиц ушел к радистам составлять текст телеграммы резидентурам гестапо в Базеле и Берне, Мюллер вдруг с ужасом подумал, что все случившееся может быть дьявольской игрой Штирлица, который решил разбить его блок с Борманом; он сейчас позвонит рейхсляйтеру от радистов и скажет, в каком поезде отправлен Рубенау, и еврея на следующей же станции снимут и отвезут к Кальтенбруннеру, и он там расскажет все; и тогда — конец: Борман уберет его, Мюллера, никакие объяснения невозможны…
Мюллер позвонил в отдел оперативной радиосвязи и попросил штурмбаннфюрера Гешке (тот одно время возглавлял референтуру гестапо по делам, связанным с русской разведывательной сетью в рейхе; потом был отправлен личным представителем шефа гестапо на ключевой пост — к связистам, вполне надежен) проследить за тем, чтобы Штирлиц ни в коем случае не мог позвонить в город; затем связался с отделом гестапо на транспорте и передал двум женщинам, сопровождавшим пассажира в седьмом вагоне, купе первого класса, наспех зашифрованный приказ: их подопечный Рубенау должен быть отравлен (ампулу передадут в Штутгарте на перроне); сделать это надо после того, как кончится пограничная проверка германской стражей в Базеле; на столике, перед тем как женщины покинут вагон, должен быть оставлен железнодорожный билет, на котором надо написать следующее: «Передать доктору Бользену, народное предприятие имени Роберта Лея, Бабельсберг, Ягдштрассе, 7; касса 24, кассир Лумке» (хорошо, что вспомнил еще одного мюнхенского головореза, давно не использовал; раньше работал по кражам на транспорте, агент бесценный; мелочей нет, все надо хранить, закладывая в дело заранее); проводник должен быть проинструктирован, чтобы дать показания швейцарской полиции, что в купе вместе с убитым ехал мужчина лет сорока пяти, корректный интеллигент, сел в вагон в Берлине…
…Через час к Мюллеру ввели жену Рубенау.
— Только возьмите себя в руки, я не выношу истерик, — сказал Мюллер. — Должен сообщить вам трагическую новость: ваш муж погиб. И убил его тот человек, который сидел напротив вас, вон в том кресле. Его фамилия — Штирлиц, он скрылся, мы его ищем.
Женщина упала, потеряв сознание. Когда Мюллер дал ей нашатыря и привел в чувство, конечно же, началась истерика; он тем не менее знал, как прекращать бабьи истерики: ударил кулаком по столу, закричал:
— Вам дорога жизнь детей?! Или нет?! Ну, отвечайте!
— Да, да, да, — судорожно вздыхая, сквозь слезы ответила женщина. — Да, да, да…
– Тогда возьмите себя в руки и запомните, что я вам скажу… Вот паспорт для вас и для Евочки. – Он протянул женщине документы и конверт с пятьюстами франками. – Вас сейчас посадят на поезд, уезжайте в Швейцарию. Вот вам фотография человека, который убил вашего мужа. У него две фамилии: одна – Бользен, а другая – Штирлиц. Здесь же, – он протянул ей второй конверт, – довесок к фото: отпечатки его пальцев. Пока ваш маленький Пауль сидит здесь, в посольстве, молчите. Но как только он окажется с вами, в Швейцарии, идите в полицию и рассказывайте им все. Абсолютно все. И начинайте искать убийцу вашего мужа: он сейчас может оказаться в Швейцарии. Мстите ему – за себя и за меня. Ясно? Но забудьте отныне мое имя. Если посмеете помнить – я вам не позавидую.
Последняя попытка
От Зальцбурга дорога пошла ввинчиваться в горы; еще лежал снег; лыжный сезон здесь — особенно на хороших склонах с северной стороны — временами продолжался до первых чисел мая.
Штирлиц был — как и всю дорогу от Берлина — зажат на заднем сиденье между Ойгеном Шритвассером и Куртом Безе, машину вел Вилли Драхт, штурмбаннфюрер из референтуры Мюллера.
Инструктируя группу перед самым отъездом — после того как Штирлиц ознакомился с личными делами всех офицеров, работавших в Альт-Аусзее, в кабинете шефа гестапо, — Мюллер повторил:
— Ребята, я поручаю вам Штирлица. Запомните, что я вам всем скажу, и пусть это запомнит Штирлиц тоже. Когда он вернулся в рейх после блистательно выполненного задания в Швейцарии, его жизни постоянно угрожает опасность. Дважды он чудом вылез из переделки. Если случится третья — ему несдобровать. Поэтому, ребята, я запрещаю вам оставлять Штирлица одного хоть на мгновение. Работать — вместе; питаться — вместе; спать — в одной комнате; даже писать будете вдвоем… Запомните, ребята, — он обратился к трем высоким малоподвижным эсэсовцам, — Штирлиц — человек нездоровой храбрости. Он готов идти против врагов с открытым забралом. Это нравится рейхсфюреру, мне, конечно, тоже, но я отвечаю за его жизнь перед имперским руководством, именно поэтому отправляю вас с ним.
— Спасибо, группенфюрер, — сказал Штирлиц, — я от всего сердца признателен вам за ту заботу, которую вы проявляете обо мне, но как быть, если в Линце возникнет необходимость поговорить с тем, в ком я буду заинтересован — в процессе расследования? Разговор с глазу на глаз — одно, а если мы начнем проводить собеседования за круглым столом, никакого результата я не получу…
— Вилла, откуда идут передачи на Запад, — ответил Мюллер, — окружена пятнадцатью гектарами прекрасного парка. Забор надежно укрывает вас от врага; подступы простреливаются с вышек; гуляйте себе по дорожкам и ведите беседы с глазу на глаз… Я понимаю, в особняке никто из тамошних людей с вами открыто говорить не станет, им известно лучше, чем кому бы то ни было, где, каким образом и с какого расстояния прослушиваются их разговоры. Но вам придется записывать беседы в парке, Штирлиц. И передавать их Ойгену, а вы, — он посмотрел на Шритвассера, — организуете их немедленную доставку в Берлин, это ваша забота, Ойген: Штирлицу нет нужды забивать голову мелочами.
— Это не мелочи, — возразил Штирлиц. — Я, таким образом, буду лишен возможности прослушать свои беседы еще и еще раз, перед встречей с другими сотрудниками, стану путаться в именах и фактах… Мне так трудно работать, группенфюрер…
