Энтон Майрер - Однажды орел…
— Бен, — тихо сказал Дэмон. — Бен…
— Что?
— Что у тебя на уме, Бен?
Полковник бросил на него испытующий взгляд и быстро опустил глаза.
— Выпей еще, Сэм, — предложил он.
— Послушай, я ведь только что…
— Выпей побольше. Давай, давай…
От частого мытья кружка вытерлась до блеска, на краю ее была маленькая вмятина. У Дэмона вдруг защемило сердце.
— В чем дело, Бен? — спросил он.
— Возьми себя в руки, Сэм. У меня плохие новости… Расти только что получил через Пирл-Харбор сообщение из Вашингтона. А в Вашингтон оно пришло с Европейского театра военных действий, Сэм… — На лице Бена застыло какое-то озлобленное и в то же время умоляющее выражение. — Плохи дела, Сэм…
Взгляд Дэмона упал на отпечаток ботинка на земляном полу. Рисунок каблука рассекала какая-то линия. Его каблук. Значит, он где-то порезал его.
— Донни, да? — прошептал он. Бен утвердительно кивнул.
— Над Пфальцмундом. Во время массированного налета.
— …Уже проверили?
— Его самолет загорелся, отвалилось крыло. Парашютов не было.
Дэмон поставил кружку на стол, потом взял, сделал несколько больших глотков и опять поставил. Кивнул головой.
— Понятно…
— Бога ради, Сэм. Я что угодно отдал бы за то, чтобы этого не случилось.
— Ничего, ничего… — «А Томми? — подумал Дэмон. — Боже мой, Томми!» — …Она знает? — спросил он.
Бен отрицательно покачал головой.
— Никто не знает, кроме тебя. Сообщение передал толстяк Герберт из восьмой армии. Я разделяю твое горе, Сэм.
— Ничего, ничего… Спасибо. — Он проговорил это, уже стоя, хотя и не помнил, когда поднялся со стула.
Бен встал, добавил в кружку Дэмона виски, загнал ладонью пробку в горлышко и засунул бутылку обратно в противогазную сумку. Несколько секунд он стоял в нерешительности, опустив руки.
— Сэм, я бы все на свете отдал, чтобы не сообщать тебе этого. — Он нагнулся, натянул на себя плащ-накидку, надел каску. — Сэм…
Пламя фонаря заметалось, то ярко вспыхивая, то затухая. Дэмон будто окаменел. Казалось, он перестал дышать, кровь остановилась в жилах, чувства притупились. Наконец он взглянул на Бена, на его нелепо перекошенное лицо.
— Боже мой! — глубоко вздохнул он. — О, боже мой!.. — Сэм, хочешь, я побуду с тобой?
Дэмон покачал головой.
— Нет. Я скоро приду в себя. Увидимся в семь.
— Хорошо.
Бен еще раз взглянул на Дэмона, потом неожиданно обхватил его за плечи, крепко сжал в объятиях и нырнул под полог. Дэмон слышал, как он говорил с часовыми. Затем голоса стихли, и только свирепо хлестал дождь.
Дэмон сел. Его мальчик мертв. Мысль об этом никак не укладывалась в голове. Он не мог примириться с этим. Он остался без сына. К этому еще надо привыкнуть. Как много минуло лет…
Ну что ж, такова война. Убийство. Убийство людей. Кто-кто, а он хорошо это знает.
Он подошел к койке, вытащил из-под нее патронный ящик, вынул папку и стал просматривать письма Донни. Наконец нашел то, которое хотел прочитать. Это письмо мальчик написал, видимо, перед своим первым вылетом.
«…Я помню, что ты говорил о страхе. Еще в Гарфилде, когда Брэнд сидел в каторжной тюрьме. Помнишь? Не думаю, что из меня получится очень хороший солдат. Во всяком случае, в твоем смысле слова. Я слишком много размышляю, слишком обо всем тревожусь. Но я буду стараться, и, может, все получится не так уж плохо. Должно получиться неплохо, потому что нам надо победить в этой войне. Мы должны победить и победим!
Однако я пошел на войну не по тем причинам, по каким воюешь ты. Я иду воевать, чтобы положить конец всем войнам, милитаризму, тирании, чтобы никогда больше не могли появиться голодные, больные и отчаявшиеся, такие, каких мы видели на Лусоне. По-твоему, это невозможно. Ты считаешь, что войны будут всегда, ибо люди есть люди алчные, эгоистичные, жаждущие власти. А я уверен, что это возможно, что человек может и должен измениться и что это должно наступить теперь. И если ради этого мы должны отказаться от некоторых предубеждений, умерить гордыню, пожертвовать определенными материальными благами, если мы и в будущем должны жить строго и ограничивать себя в чем-то — пусть будет так. Пусть будет так, говорю я. Пусть. Немецкий летчик, который сегодня стреляет в меня, тоже верит в свою страну, права она или нет. Иначе зачем ему рисковать жизнью? Я считаю, что его страна не права. А что, если однажды, объективно, и моя страна тоже окажется неправой? Что тогда?
Да, это должно наступить — новые небеса и новая земля, как бы по-детски это ни звучало. Ибо если этого не будет, то все жертвы напрасны. Пролитая кровь, несчастья, разрушения — все будет напрасно. И это будет самым грязным оскорблением миллионам и миллионам людей, которые так много страдают в надежде, что наступит мир благороднее и чище…»
Письмо на этом не кончалось, но Дэмон не стал читать дальше. Его мальчик умер. Теперь от него остались только письма…
Глава 7
— Хэлли Бёрнс была права, — сказала Джойс Тэнехилл, ломкими движениями протирая губкой грудь Бена Крайслера. — Вы просто дьявол рогатый.
— Ну что вы! Это самая настоящая клевета. — Вся правая рука у него была перевязана бинтами, а лодыжка левой ноги замурована в гипс. — Я всего лишь обычный американский солдат с обычными нормальными инстинктами.
— Что вы! — Она наклонялась к нему еще больше и понизила голос, чтоб ее не услышали полковники Резерфорд и ля Мотт, лежавшие у противоположной стены. — Скажите, это правда, что вы ущипнули Култер за попу? Она пришла в бешенство.
— Наоборот, ей это очень поправилось…
— Черта с два! Она собирается писать на вас рапорт.
Бен широко улыбнулся:
— Кому? Моему командиру?
— Нет. На имя генерала Кайма, командующего гарнизоном острова.
Он поджал губы.
— Ха, тыловой крысе.
— Мне еле удалось ее отговорить. Я сказала ей, что у вас был сатириаз.
— А это еще что за дьявольщина?
— Это когда человека все время одолевает страстное желание. Можете щипать Моранди, меня или даже Хач, но Култер — ни в коем случае! Она вам такой скандал устроит.
Бен подмигнул.
— С ней интереснее: она сопротивляется.
— Вы неисправимы. Добьетесь, что домой отошлют…
— А это что, катастрофа?
Покровительственно улыбаясь, Джойс покачала головой. Он похудел. Его лицо стало еще более костлявым, большой искривленный нос висел крючком, волосы поседели, а кожа пожелтела от атабрина. От перевязанной руки несло потом, спиртом и дезинфицирующими средствами, а также густым терпким запахом заживающей раны.
— Никак нет, — громко заявил Бен, — такого вояку домой не отправят пока он сам, черт возьми, не захочет этого. — И, хитро взглянув на нее, произнес вполголоса: — Клянусь, вам бы очень хотелось, чтоб на койке лежал не я, а Сэм.
— О, нет, — машинально ответила она, не подумав, потом улыбнулась, стремясь скрыть смущение. — Нет, с ним еще больше беспокойства, чем с вами.
— Почему же? Он ведь не будет шлепать мадам Култер по тому месту, где носят пистолет.
— Нет, не будет. Но беспокойства с ним больше.
— О, такому беспокойству вы были бы только рады!
Пока Джойс вытирала его полотенцем и поправляла простыню, она все время чувствовала на себе его взгляд. Она знала, о чем он думает, и ей почему-то это нравилось. Бен беззаботный простак, но по-своему чертовски умен.
— Меня не обманешь, — пробормотал он, — рыбак рыбака видит издалека.
— Возможно, вы и правы.
— Послушайте, а ведь сегодня не ваша смена?
Джойс кивнула. Хоган опаздывает, да и делать нечего. Лучше уж работать.
На самом же деле, самой приятной частью дня для нее была встреча с Беном, и она старалась продлить ее: взбивала подушки, раскладывала сигареты, ставила графин со свежей водой и предавалась воспоминаниям об оставшемся далеко позади заливе Девон. Она была потрясена, когда Бена привезли на самолете с Лолобити. Рана выглядела ужасно: осколок мины пропахал всю руку, открытая рана зияла от кисти до плеча. И все же это ранение было не столь уж серьезным. А вот осколок величиной с большую горошину, который Уэйнтрауб извлек из ноги, заставлял беспокоиться гораздо больше. Если поражены суставы, то это хуже всего. Однако не прошло и трех дней, как к Бену вернулась его природная жизнерадостность, и вот уже две недели он потешал всю палату: то подшучивал над сестрами, то издевался над Стокпоулом и Тиллетсоном, то собирал деньги на празднование дня высадки следующего десанта на Тихоокеанском театре, то рассылал всем придуманные им самим смешные анализы кала, написанные на обрывках туалетной бумаги.
— Почему бы вам не поспать, как полковник ля Мотт? — спросила она увещевающим тоном.
