Елена Ржевская - Рассказы
Ярко светило солнце, с неподнятых полей поднимался густой пар. Матвей Захарович вышел на улицу, вдохнул свежий воздух, и на душе у него, наверное, полегчало.
* * *Стася тоже нет больше на хуторе. Майору Гребенюку удалось связаться с его теткой Жировской, проживающей в Москве «напротив вокзала», и Стася отправили на машине в Москву. Перед отъездом он обошел всех, простился. Повзрослевший, грустный, сел в кузов полуторки рядом со своей кроватью и узелком. Учительница Нина Сергеевна долго махала вслед уехавшей машине, пряча лицо в темный платок.
Из деревни Ужакино к нам иногда приходит приятель Стася, он берет у учительницы книги почитать. Он такой же рыжей масти, как Подречный, и сошел бы вполне за его сына. Говорит он весомо, очень разумно и все время быстро облизывает губы. Он окончил шесть классов, отца забрали на финскую, и он ушел в пастухи. Он пойдет, конечно, в армию, когда придет ему время. Военная школа? Нет, он не любит командовать, его больше литература интересует. Читает он что придется. Увидел у меня книжку стихов Багрицкого, попросил дать прочитать.
— У нас в Ужакине учитель жил, его в армию забрали, он все о славе мечтал. Стихи писал. «Вот накоплю пудов десять стихов — и прямо в редакцию. Вот и слава».
* * *На лесной опушке сбились в кучу, лают, резвятся и ссорятся собаки. Но взвоет за кустами танк — и собаки замрут, нервно, настороженно. А он движется сюда — страшная громада, — переваливаясь, оглушая. Собаки мучительно ждут, подрагивая. Внимание! И бросок вперед, безудержный, ликующий, — собаки мчатся под танк, под танком — мясо. Вот так же через несколько дней на поле боя, заслышав гул моторов, они помчатся под танки противника, неся смертоносный груз на спине.
До поздней ночи на опушке обучают собак-истребителей. Слышно, как тарахтит танк, заливисто лают собаки. Когда-нибудь после войны поставят памятник погибшим на фронте собакам — истребителям танков
* * *Мы сидим за столом, разбираем материалы, такие разные, пестрые на первый взгляд.
Что происходит у врага, в полосе его обороны и дальше в тылу? По донесениям разведчиков, из допроса немцев, по добытым документам стараемся воссоздать картину в целом.
Вздрагивает в лампе язык пламени, бьется в стекле.
— Соли, Подречный!
— Солил уже. — Лампа ярко освещает сонное безбровое лицо Подречного. Он гасит лампу. — Перегрелась. Бензин не годится.
Снова зажжена лампа. Отстает наклеенная на трещину бумага, и стекло того гляди развалится. Капитан Петров протягивает мне «Приказ Смоленской районной Страже»:
Ǥ 1
Стрелка Коробинского отряда по IV отделу Стражи Царевина Николая Николаевича, уведенного партизанами 1 мая с. г., полагать пропавшим без вести и исключить из списков Стражи с 1 мая с. г.
§ 2
…25 апреля с. г. стрелок Семенчиков опять встретился со мной с глазу на глаз на полевой дороге и на этот раз вызывающе посмотрел на меня и опять-таки не соизволил отдать честь. Этот факт свидетельствует о полной недисциплинированности и моральной неустойчивости стрелка Семенчикова…
§ 3
Стрелка 10 участка по III отделу Стражи Филина Василия Ивановича полагать в бегах с исключением из списков Стражи с 6 мая с. г.
п. п. врио Нач. Стражи Района ОД компанифюрер — Каменецкий Скрепил и верно Начальник канцелярии Дубровский».…Блиндаж, недавно отбитый у немцев, был обклеен толстой бумагой, в нем держался неистребимый чужой запах. В углу сидели на корточках два бойца.
— Записывай, записывай. Слушать нечего, не тебя касается, — громким шепотом приказывал пожилой боец молодому.
Молодой худощавый парень записывал, держа перед собой тетрадку в твердой обложке.
— Гимнастерка летняя, стираная. Чулки длинные, — диктовал пожилой боец, вынимая из вещевого мешка одну за другой вещи, разворачивал их и складывал тут же на полу. Он грузно осел возле мешка, и подвижными оставались только руки и широкий бритый затылок, выглядывающий из-под пилотки. Почувствовав, что я прислушалась, он обернулся: — Тут у нас санинструктор погибла. Теперь надо вещи ее домой отправить. Вот и учитываем.
— Рубашка с кружевами напереди, — подсказал молодой боец, разглядывая белую рубашонку, которую бритый развернул и держал за бретельки.
— Приплюсуй, приплюсуй. Да не сюда. Там, где записано «сорочка женская».
«Надо перебрать свой мешок», — подумала я.
* * *Мы обогнали колонну автоцистерн и санитарную машину с ранеными. Изредка на дороге встречался кто-либо из местных жителей, и тогда вездеход тормозил, майор расспрашивал, как проехать в деревню Кресты. Туда передислоцировался сегодня штаб армии. В кустах блеснула нерасстрелянная пулеметная лента. Земля на дороге, прежде глубоко размытая дождем, теперь накрепко ссохлась нескладными буграми, и машину то и дело подбрасывало.
Въехали в Лагуши. Два-три разбитых дома, их растаскивают на дрова. Тяжелая угрюмость разрушенного войной человеческого жилья. Вся деревня покрылась землянками. Худенькие, босые ребятишки бежали за вездеходом.
Впереди по улице шла женщина с узелком. Еще издали мы узнали стройную мальчишескую фигуру Тони. Вездеход затормозил.
— Здравствуйте, — сказал майор, — вы как сюда попали?
— Здравствуйте. — Тоня покраснела, улыбнулась, и тонкой рябью набежали к глазам морщинки. — Я в Лагуши иду, там теперь наши стоят — городские учреждения. — Она шла навестить мужа, заведующего Ржевским гороно.
Майор спросил, как ближе добраться до Крестов. Тоня сказала, что ближняя дорога бродом, но она как раз к немцам приведет, так что надо в объезд.
— Вон там у поворота вам сворачивать. Там большая красная машина стоит. Сразу заметите. Это городская пожарная команда разместилась. Ваши кричат: демаскирует. А брандмайор, упрямый старик, ни за что не соглашается перекрасить. Он уже четырех пожарных собрал, обмундирование раздобыл им и хочет в город вступить по всей форме…
— Уже недолго осталось ждать, — сказал майор.
— Да-да. Все так думают.
Тоня попрощалась и пошла дальше. Чувствуя, что смотрят ей вслед, неестественно широко размахивала узелком с хлебом. Потом мы обогнали ее.
Вот она, красная машина пожарной команды. Множество срубленных молоденьких елочек старательно прикрывали ее. Тут же у сложенной из кирпичей походной кухни хлопотала пожилая женщина. Мы свернули в поле.
* * *По ночам немцы отводят свои части назад, на новую, скрытую линию обороны. Их расчет ясен: мы обрушим артподготовку на старую линию обороны, а когда в бой войдет пехота, по ней ударят с новых позиций невредимые немецкие части.
Это были очень важные сведения. Я вышла на крыльцо. Стройными рядами весело убегали вдаль крестьянские избы; где-то возбужденно заблеяла овца, точно ее согнали с согретого места; женский голос сонно тянул песню; кто-то шел огородами к ручью, гремя пустыми ведрами.
— В хорошей деревне разместились.
— Одна во всем районе уцелела. В стороне лежит, — сказал часовой.
* * *На ночлег я попала к старушке хозяйке.
Ее семейство: две дочери, внучата, взрослый сын, которого утром провожают в армию. Провожают точно в бригаду на работу.
— Ну, я пошел.
— Погоди-ка, — останавливает его мать-старушка, — помогли нам тут вот комод поставить, потом пойдешь.
— Ну, все. Я пойду?
— Теперь иди.
Стены в доме оклеены бумагой. Бумага изъедена мышами. Вечером они пищали и шуршали на стенах, на потолке. В углу несколько икон висят в ряд. Пантелеймон-целитель. У остальных лица от времени почернели. Пониже в маленькой золоченой рамочке почтовая открытка с изображением группы женщин.
— Бог с ними — висят и висят. А не молюсь — отвыкла. Христос его знает, есть ли он или нет, бог-то. Нехай висят.
На улице толпа. Провожают в армию молодых парней. Новобранцы в одной партии, провожающие — в другой.
— Как много ребят у вас в армию идет, — говорю небольшому пареньку, оказавшемуся рядом.
— Они все женатые.
— Такие молодые?
— А их тут, при немцах, девки поженили, боялись — после войны замуж-то не выйдешь, не хватит мужиков.
— Ты женился?
— Я мал вырос, а то бы женился, еще кой-какие девушки остались.
— Что ж так плохо растешь?
— Да у меня матка умерла, когда мне было три дня. Я один расту. Вот.
Расставание. Жены-девушки подходят робко к мужьям-ребятам, трогают рукой за пиджак, стараясь не плакать.
— Писать будешь, Васятка, правда?
— Ну ладно, ладно, — горланит Васятка, — напишу, не реви только. — Голос у него дрожит.
Девушка сует ему в карман бутылку с молоком, трогает еще раз рукой, говорит:
