Ежи Климковский - «Гнуснейшие из гнусных». Записки адъютанта генерала Андерса
Генерал ответил, что не верит в возможность поражения Франции, но даже если бы это и случилось, все же Франция всегда останется Францией, с которой все обязаны считаться. Поэтому, твердил Соснковский, ничего не следует менять в нашей внешней политике, а нужно и впредь идти в фарватере политики Франции. После минутного размышления он, как бы вдруг осознав, что ведь на Францию уже опираться нельзя, добавил: «И Англии». Мы должны, резюмировал он, делать то, чего хотят эти два государства, а они нам гарантируют будущее Польши. О России генерал вообще не хотел ничего слышать: это был враг, который должен будет уступить, и его не следовало брать в расчет. Как эта уступка будет выглядеть, генерал еще сам не знал.
Такова была основная концепция нашей внешней политики в период приближавшегося поражения Франции. Проводником этой политики был министр иностранных дел Август Залесский, а его горячим сторонником и исполнителем планов являлся Соснковский вкупе со всем досентябрьским аппаратом, собравшимся в эмиграции.
Сикорский продолжал жаловаться на неприятности, какие ему доставляет собственное окружение. Временами даже взрывался:
— Меня обманывают, на меня клевещут, не выполняют моих приказов и поручений. Порой я даже не знаю, кому можно верить.
К сожалению, это была правда. Печальная, горькая правда. Премьер и главнокомандующий даже не знал, была ли получаемая им из Польши информация достоверной. Не раз случалось, что присылаемое оттуда донесение, если его содержание было невыгодным для санации, сразу же в шифровальном бюро переделывалось и порой в противоположной версии представлялось Сикорскому.
Я как-то спросил его:
— Господин генерал, кто, собственно, осуществляет руководство: вы или ваше окружение во главе со 2-м отделом? Почему я, несмотря на ваше распоряжение о моем выезде в Польшу, в течение нескольких месяцев не могу тронуться с места?
С февраля по июнь шла ожесточенная борьба за то, чтобы любым способом задержать мой выезд в Польшу, санкционированный Сикорским, Соснковским, Модельским, Пашкевичем и профессором Котом. Видимо, кое-кто опасался, как бы в Польше от меня не стало известно о продолжающейся губительной деятельности санации, о ее планах и намерениях, о том, что, невзирая на позорное прошлое, она вновь стремилась, не разбираясь в средствах, захватить власть.
Я сказал ему тогда дословно следующее:
— Господин генерал, вы окружили себя болотом, и я боюсь, что вы утонете в этом болоте.
Генерал вздрогнул.
— Но что делать, что делать? — патетически воскликнул он, но уже через минуту с твердостью в голосе добавил:
— В Польшу вы отправитесь в ближайшие дни.
Мы решили, что я поеду не один, а подберу себе двух-трех офицеров, которые помогут мне в выполнении моей миссии. Я некоторым образом должен был представлять Сикорского в вопросах политических и следить под углом зрения политики Рады Народовой за подпольными организациями на занятой советскими войсками территории. Кроме того, генерал не знал толком, что делается в подпольных вооруженных силах Польши. До него доходили лишь слухи, что там существуют большие внутренние трения, и он хотел, чтобы я обстоятельно выяснил, как это выглядит и выполняются ли его инструкции и указания. Мы решили, что с этой целью я возьму с собой капитана Тулодзейского, который будет меня сопровождать и непосредственно помогать мне в работе, а также двух офицеров из группы молодых — подпоручиков Гродзицкого и Романовского, которые войдут в состав подпольных вооруженных сил. Двоим последним предстояло оформить выезд через бюро Соснковского в качестве его курьеров. Одновременно им было вменено в обязанность помогать мне, о чем, вполне понятно, не должны были знать ни Соснковский, ни 2-й отдел.
Сикорский написал министру Залесекому записку о выдаче нам всем дипломатических паспортов до Румынии. Мне с капитаном Тулодзейским предстояло ехать на автомашине, а подпоручикам Гродзицкому и Романовскому — поездом. В Румынии я должен был с ними встретиться и составить план дальнейших действий.
После обсуждения этих вопросов генерал, как бы возвращаясь к мысли, которая не давала ему покоя, сказал, что за Францию он все же спокоен: у нее ведь только одна граница подвержена угрозе, да и она в значительной степени защищена линией Мажино. Генерал, как и другие, непоколебимо верил в линию Мажино.
— А Италия? — спросил я.
— За нее я совершенно спокоен. Как раз несколько дней тому назад я получил от генерала Венявы (нашего тогдашнего посла в Италии) письмо, в котором он сообщает, ссылаясь на достоверные источники, что Италия не нападет на Францию. Хотя он и не называет самого источника, но заверяет словом чести, что это точно. Это письмо я даже показывал генералу Вейгану и премьеру Рейно, желая их успокоить относительно итальянской границы.
— Так ли это, господин генерал?
— У меня нет оснований полагать, что это сообщение не соответствует действительности. Я знаю только один случай большого вранья Венявы, но это было давно.
Я с любопытством взглянул на генерала.
— Когда уже стало известно, что маршал Пилсудский умирает, начался спор о его преемнике. Кандидатов имелось несколько. Наиболее вероятными были Соснковский и Рыдз-Смиглы. Президент Мосьцицкий не любил Соснковского и хотел каким-либо способом его отстранить, да и Веняве кандидатура Смиглы была более близкой. Поэтому Венява прибег к совершенно необыкновенному коварству. Перед самой кончиной маршала, когда тот находился уже в агонии, а весь генералитет в предчувствии решающих событий собрался в соседней комнате, Венява, всегда имевший свободный доступ к больному, вошел к нему, посмотрел на лежащего маршала, нагнулся над ним и через минуту вышел, заявив, что маршал на мгновение пришел в сознание и назначил своим преемником Рыдз-Смиглы. Присутствующие восприняли это как приказ. Позже Венява проболтался, что это была шутка. Президент Мосьцицкий всегда очень ценил эту услугу и в доказательство благодарности даже теперь передал свои полномочия в руки Венявы.
После этого рассказа меня тем более удивило доверие, которое питал Сикорский к донесению Венявы-Длугошевского. Но здесь все было таким странным, что, собственно говоря, я должен был уже перестать чему-либо удивляться.
— Тем не менее я все же не считаю, — продолжал генерал, — что в данном случае Венява хотел ввести меня в заблуждение. Это был бы слишком большой скандал. Тогда бы моя особа и престиж подверглись дискредитации в глазах французских властей. Это могло бы оказаться похожим на предательство.
Через несколько минут, прощаясь со мной, генерал предупредил, что он скоро меня вызовет и даст инструкции относительно работы в Польше.
Еще не совсем веря в возможность скорого отъезда, я понемногу стал готовиться в дорогу. Получил дипломатический паспорт для проезда в Румынию, откуда должен был совершить нелегальный переход через границу во Львов.
8 июня 1940 года меня от имени Верховного Главнокомандующего пригласили в польское посольство в Париже, где он в это время работал. Генерал очень спешил. Через несколько часов он собирался выехать на фронт. Франция была разбита.
Немцы уже глубоко вклинились во французскую территорию, временная оборона на линии Вейгана, которая должна была их задержать, совершенно не оправдала возложенных на нее надежд и 1 июня 1940 года была прорвана.
Сикорский принял меня в одном из салонов посольства. Я должен был взять с собой специальную инструкцию и в тот же день отправиться в путь в качестве курьера Верховного Главнокомандующего и премьера. При инструктаже присутствовал начальник кабинета Верховного Главнокомандующего Борковский. Сикорский категорически возражал против каких-либо вооруженных выступлений, направленных против СССР. Предлагал воздерживаться от саботажа и диверсий, которые, по его мнению, кроме жертв и вреда для нашего общего дела, до сих пор ничего не приносили. Требовал вести политическую работу среди населения с целью сплотить и объединить всех вокруг общих целей и единого политического руководства, указывал на необходимость поисков на месте возможностей соглашения с СССР.
Информируя меня об общей политической обстановке, генерал многократно подчеркивал, что Англия очень серьезно надеется на возможность вовлечения СССР в войну против Германии и на этом строит свои будущие военные планы. Когда это произойдет, сказал он, Россия станет нашим союзником, что и предопределяет необходимость политического и военного сотрудничества с нею. Сикорский утверждал, что в противном случае не может быть и речи о победе. Он еще раз подчеркнул, что Англия усиленно хлопочет о вовлечении Советского Союза в войну, видя в этом единственное для себя спасение. На сопротивление Франции Англия серьезно не рассчитывает, хотя он лично полагает, что Франция может обороняться еще довольно продолжительное время. Оказавшись фактически в одиночестве, Англия поспешно ищет нового союзника, причем такого, который мог бы всю тяжесть войны взять на себя, ибо одна она не в состоянии ее вести. Отсюда ясно, какие в сложившейся обстановке возлагаются на нас обязанности и какие вырисовываются возможности.
