Мартин Нильсен - Рапорт из Штутгофа
Расплачивались они за эти привилегии своей моральной капитуляцией перед системой, а затем, пытая и терроризируя своих прежних товарищей, завоёвывали право приобщиться к лагерной знати.
Это один из способов сделать в лагере карьеру. А их было несколько. Другой способ заключался в том, что морально неустойчивые элементы, у которых были связи вне лагеря, получали кое-какие «товары» и подкупали лагерную «аристократию». А здешним «аристократам» было нужно совсем немного. Кусок сала, табак, сигареты и особенно спирт. Всякий, кто доставал что-нибудь из этого ассортимента, не только покупал себе жизнь без тревог и забот, но и мог рассчитывать на руководящую должность, как только появится вакансия. А поскольку лагерь всё время рос, таких должностей становилось всё больше и больше.
У старших «проминентов», то есть высшей лагерной аристократии, при внешнем благополучии жизнь протекала нелегко. Я уже писал, что первоначально эсэсовцы сами занимали все посты в лагере. Они возглавляли рабочие команды, блоки, и в каждом бараке жил эсэсовец.
Эта система просуществовала в Штутгофе до 1942 года, пока у нацистов ещё хватало народу.
Однако, чтобы как-то поправить дела на Восточном фронте, пришлось посылать туда новые пополнения, в том числе и эсэсовцев, которые окопались в лагере и ещё не нюхали пороху.
В результате возникла система лагерных начальников, вербовавшихся из самих заключённых. В то время в Штутгофе жили лишь польские и русские заключённые. По целому ряду соображений (определённую роль здесь сыграло также знание немецкого языка) предпочтение было отдано полякам. Постепенно они заняли все новые должности в так называемом лагерном самоуправлении, стали капо, старостами блока, старостами лагеря и так далее. Как правило, выдвигались самые малодушные и скверные, вроде Марсинака, но были среди них и честные люди, которые занимали руководящие должности по иным причинам. Однако скоро всё изменилось.
Нацисты создавали концентрационные лагеря с совершенно определённой целью. И вот осенью 1942 года, примерно за год до нашего прибытия сюда, в Штутгофе произошла своеобразная революция. Для осуществления своих замыслов, связанных с физическим и нравственным уничтожением заключённых, а также для высвобождения эсэсовцев, которые были нужны на фронте, гитлеровцы ещё в 1941 году создали у голландской границы несколько специальных лагерей.
В этих лагерях были собраны самые закоренелые преступники, каких только можно было найти в каторжных тюрьмах гитлеровского рейха. Убийцы-грабители, убийцы-садисты, насильники, воры, взломщики банковских сейфов, главари бандитских шаек и вообще уголовники всех мастей и специальностей, приговорённые по меньшей мере к десяти годам заключения (а чаще пожизненно) в тюрьме или на каторге, — все они были свезены в эти специальные лагеря.
Здесь их «воспитывали». Потом они стали «зелёными» в концентрационных лагерях. Сами они никогда не рассказывали о том, что с ними делали в этих «воспитательных лагерях». Но кое-что мы всё-таки узнали от одного «зелёного», который проникся к нам доверием и разоткровенничался. Несколько месяцев подряд они подвергались самому утончённому и научно обоснованному террору.
Их избивали, они спали под открытым небом, работали до изнеможения, погибали поодиночке и целыми группами. Их заставляли убивать своих собственных товарищей. Их выводили из строя и били, били днём и ночью в течение нескольких недель. Когда их «воспитатели», специально подобранные гестаповцы, подчинявшиеся непосредственно Гиммлеру, увидели, что уголовники окончательно сломлены, они обещали им улучшить условия жизни, поставить над другими заключёнными, освободить от всяких работ и лучше кормить, но за это им придётся беспрекословно выполнять все распоряжения эсэсовцев…
Другими словами, из них выдрессировали настоящих садистов, как дрессируют охотничьих собак, а все необходимые задатки у них были с самого начала. С точки зрения нацистов, эксперимент блестяще удался, хотя более половины уголовников в процессе воспитания отправилось на тот свет.
Таким образом, в 1942 году в Штутгоф прибыло около пятисот высококвалифицированных садистов. Перед ними была поставлена следующая задача: под руководством СС захватить лагерь в свои руки и превратить его именно в такую человеческую бойню, какая была нужна нацистам. Однако не следует думать, что всё моментально решилось само собой. Нет, нацисты придумали гораздо хитрее. Разумеется, «зелёные» должны занять руководящие лагерные посты, но пусть они сначала докажут, что достойны оказанного им доверия, и завоюют свои привилегии в жестоком бою.
Все высшие лагерные должности принадлежали полякам, которых ещё надо было вытеснить. И хотя «зелёные» пользовались молчаливым одобрением эсэсовцев, последние не оказывали им открытой поддержки. В результате начался один из самых страшных периодов в истории Штутгофа. Война была такой кровопролитной, ожесточённой и подлой, что ничего подобного невозможно себе даже представить. Бандиты убивали друг друга на работе, умерщвляли в больнице или подкупали врачей, чтобы то умертвили того или иного заключённого; выдавали соперников гестапо, отправляли их на виселицу и вообще не брезговали никакими средствами, чтобы одержать победу.
Война продолжалась около полугода, а эсэсовцы потешались, наблюдая за всеми перипетиями борьбы. В этой борьбе обе враждующие стороны стремились доказать своё право на жизнь, ступая по трупам рядовых заключённых. Каждая рабочая команда отправлялась утром на работу с несколькими телегами, на которых вечером привозила трупы. В ту памятную зиму 1942/43 года наибольшего расположения эсэсовцев добивался тот капо, который привозил в лагерь больше всего трупов.
Каждый староста блока тоже старался уложить побольше трупов у входа в барак перед утренней поверкой.
«Зелёные» победили. Но победа досталась им дорогой ценой. От пятисот уголовников, доставленных в 'Штутгоф из «воспитательных лагерей», к концу войны осталось лишь сто пятьдесят человек. Остальные погибли либо от руки врага, либо от изнеможения, голода и болезней. Уголовники всегда оказывались наименее способными к борьбе.
Итак, когда мы прибыли в Штутгоф, хозяевами положения здесь были «зелёные». Их молодость прошла среди преступников Гамбурга, Вены и Берлина. Много лет они провели в каторжных тюрьмах, пережили ужасы «воспитательных лагерей» у голландской границы и одержали победу в борьбе за власть в Штутгофе. Теперь они могли наслаждаться плодами этой победы. Но они всё время боялись. Боялись, что их свергнут. Болели всевозможными сексуальными расстройствами, страдали от тюремных и лагерных психозов. Они были почти душевнобольными.
Хольцер, наш первый дрессировщик, был типичный «зелёный».
По его словам, когда-то он был помощником мясника в Вене. 1933 год стал для него роковым. Впервые он принял участие в краже со взломом, в результате которой произошло убийство. Если бы, как утверждал Хольцер, проклятая баба не заорала, то ничего бы не случилось. Его приговорили к пожизненной каторге.
Всё тело Хольцера с ног до головы было покрыто самыми свинскими татуировками, какие я только видел. Татуировка была даже на половом органе. В сексуальном отношении он был совершенно ненормален. Каждую ночь он спал с кем-нибудь из заключённых. Когда в лагерь прислали еврейских женщин, он набросился на них.
А совсем недавно он убил еврейского мальчика, который отверг его домогательства.
Хольцер был душевнобольной. Он, как бешеный, кидался на заключённых, истязая их самыми изощрёнными методами. Его приводил в неистовство запах хлорки, и он запрещал заключённым 5-го блока пользоваться писсуаром. Что это значит, поймёт лишь тот, кто изо дня в день, из месяца в месяц ел один лишь свекольный суп и каждую ночь отчаянно дрожал от холода.
Да, он душевнобольной, он безумный, он гадкое, омерзительное существо. Но можно ли было назвать его злым?
В один из первых дней нашего пребывания в 19-м бараке, где Хольцер дрессировал датчан, произошёл следующий случай. В тот вечер он долго сидел, опустив голову на руки, а мы стояли и боялись вздохнуть, чтобы не навлечь на себя его гнев. Шестнадцать часов подряд он гонял, бил и калечил нас всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Вдруг он вскочил и обратился к нам с речью на своём трудно постижимом венском диалекте. Поняли мы совсем немного, но, во всяком случае, уловили, что он всё время повторял:
— Я не злой человек…
Черев несколько месяцев я рассказал об этом эпизоде Герберту, коммерсанту из Гдыни, человеку с высшим экономическим образованием. Он попал в лагерь вместе с остатками той самой группы польского Сопротивления, о которой я уже писал. Хольцер сначала был в их бараке старостой комнаты, а потом долгое время — старостой блока. Герберт знал Хольцера гораздо лучше, чем я.
