Теодор Вульфович - Ночь ночей. Легенда БЕНАПах
Комбат как закричит:
— Прекратите! Прекратите немедленно! — не на шутку испугался. — Ну, что за нелепые… Что за поведение!..
Взводный еще немного подержал замполита с раскрытым ртом и отпустил. Даже ногу убрал: «Пусть достает свой пугач…» Градов кашлял, матерился и никак не мог затормозить, но прямого адреса в своих матюках не обозначал.
— Перестань материться! — повысил тон комбат и тут же осадил сам себя. — Ну, что вы, честное слово, как с цепи… Новолетъе ведь. Разве так можно?..
Неполная кружка воды, вроде не так уж много, но Градов, казалось, был мокрый весь сверху донизу и метался в своем углу.
Комбат сказал:
— Приношу извинения от всех присутствующих. И за него, — он кивнул в сторону замполита. — Прошу поверить, никакого сговора на это свинство не было. Покорнейше прошу верить.
— Не было, не было сговора, — заторопился Хангени и прижал обе руки к груди.
— И не могло быть, — подтвердил Василий Курнешов.
— А я и так знаю, что сговора не было, — сказал взводный, но на всякий случай мокрого майора из поля зрения не выпускал.
— Вы тоже хороши, милостивый государь! — комбат уже выговаривал своему заместителю.
Тут Градов что-то сообразил, кинулся к двери, чуть было не сбил Курнешова — он преграждал ему путь к выходу, так, расхристанный, мокрый вырвался в холодную ночь.
— Ну, пусть остынет мало-мало, — снова заулыбался Хангени. — Посидим по-человечески. Нанайский пир! А?..
— Вот именно, — сказал взводный. — Смотри, чтобы его часовые не прихлопнули. Сегодня они все со взведенными курками и рады пристрелить хоть кого.
— Еще бы — как-никак Новолетъе… — грустно вымолвил Беклемишев.
А председатель сокрушенно подумал: «Ну, теперь мне с Градовым в одном батальоне ни воевать, ни жить».
В ожидании неведомого…Он падал, как падает шальной снаряд на излете, прямо в лето 1940 года. Канун войны, а в общем-то уже война, но еще не настоящая: позади Халхин-Гол, Польша «напополам с Гитлером», захват Бессарабии… Прибалтика… Якобы он должен поехать в один из старинных городов Средней Азии, к бабушке и деду. Туда, где родился. В этот город должна приехать ОНА — светловолосая, статная, «самая неповторимая»… Она будет ждать его приезда, потому что знает о его давней влюбленности (уже три с лишним года целая вечность). И вот только теперь встрепенулась, как почувствовала возможность приближающейся катастрофы. Неожиданно даже для самой себя уговорила маму, и они вместе поехали в город, куда раньше и не собирались ехать… Там она ждала его приезда… Почему-то с большим опозданием он, конечно же, приехал в этот город… И во время вполне любовного, возвышенно размеренного свидания, какое может быть только во сне, пожалуй, даже без слов, она сообщала или раскрывала ему какие-то особые малоизвестные чувственно-запредельные тайны. Он не мог понять, откуда все это ей-то известно, такой светлой и такой недоступной… Свидание было растянутым, любовно неторопливым, как будто они были уже вполне зрелыми, давними и рассудительными супругами… В промежутках между откровенными и не такими уж целомудренными ласками, где оба были распахнуты навстречу друг другу, она рассказывала ему, без намека на сожаление и почти без эмоций, все, как было на самом деле: как он изменил своей первой любви; как он не приехал на это долгожданное, годами и судьбою подготовленное свидание; как он, сгорая от стыда, изнывал в гуттаперчевых объятиях какой-то взбалмошной московской девчонки; как ОНА сама, почти ритуально, готовилась к этой встрече с ним; сколько тайных надежд возлагала на это свидание, как нет, не любила еще, а ждала невиданное по силе чувство и знала уже, каким неукротимо прекрасным оно будет…
А дальше опять были неторопливые ласки, откровенные до полузабытья. Но ласки юношеских прелюдий, а не зрелого разрешения, ласки бесконечного объяснения, а не трагической фазы боли и безумий, которую может остановить только разрушительный взрыв страсти, в вечном сопровождении страха возможности взаимной погибели.
Где-то в следующем слое подсознания тлело, а может быть, докипало: «…настоящая любовь — это не манеж ласк, не поле нежности, не облако взаимного счастья и благополучия… (хотя бывает и так), настоящая любовь — это огненное пространство, где господствует трагедия. Настоящая любовь не может завершаться женитьбой, детьми или разводом. Она может только оборваться смертью, убийством, в лучшем случае катастрофой.
«ВЗАИМНАЯ ЛЮБОВЬ — это когда гибнут оба…»
«В этом невероятном и никак не заслуженном СНЕ, — думал он позднее, потому что помнил каждый штрих, каждое движение сновидения, — было показано то, что по-настоящему должен знать и ждать каждый… Какая жалость, какая тоска, что я не успел все это увидеть раньше и высказать тем, которых уже нет… Им бы тоже, наверное, пригодилось…» И тут он почти догадался, почти собрал в слова: «В НЕЕ НАДО УМЕТЬ УМЕРЕТЬ… УПАСТЬ НАСМЕРТЬ… И ТОГДА, ЕСЛИ ТЫ ВСТРЕЧНО ЛЮБИМ, ТАК ЖЕ ГЛУБОКО И БЕЗЗАВЕТНО, ТЫ БУДЕШЬ В ПОСЛЕДНЕЕ МГНОВЕНИЕ ПОДХВАЧЕН ЕЮ… ПОДНЯТ И СПАСЕН…»
— А дальше?.. Что же дальше?
— А дальше выхода нет, подхватывай гибнущую любовь свою, БЕГИ и СПАСАЙ ЕЕ!.. И подними ЕЁ выше себя. И умри….
Вот так прямо «умри»?
Да, пусть будет только так!
* * *Пробудился… Настоящий СОН всегда подарок. Кто-нибудь скажет: «Непонятно — заумь какая-то». А он бы сразу ответил: «Нет не заумь, не БЕЗ-УМИЕ, это то, над чем веками бьется ум и пульс человечества. Так космической силы НЕЧТО пробивается ко мне… Или я к нему…
Это непроизносимое
невероятное
недостижимое
и все равно существующее.
То, без чего не было бы ничего на свете.
Это праздникНа краю леса, возле шумного, подернутого ледком ручья, заканчивалось сооружение добротной баньки: стучали топоры, летела щепа, а печники свое дело уже сделали — баня хоть еще и строилась, а уже топилась. Появился Курнешов, подошел к председателю:
— Комбат беспокоится: не засекут ли дымок с воздуха?
— Ты посмотри на облака. Какая тут авиация?.. Через час все будет готово. Сначала женская, потом строители (так договорились), а к сумеркам и мы с тобой.
— «Вечер был, сверкали звезды…»
— У-ух, зверское дело — ночная баня!
— У меня просьба, Василий. Не откажи…
— Что мнетесь, председатель?
— Надо, чтоб майор Градов узнал: ровно в шестнадцать ноль-ноль у нас, проходимцев, женская баня.
— Да он не просыхает с самого Нового года. Не выходит из землянки, говорят, даже не ест.
— Вот-вот…
Курнешов насупился, что-то ему эта закрутка сильно не нравилась:
— Затеваешь?
— Он же своего доноса на меня не вернул. Там заварили большое дознание… Неужели не понятно?
— Даже слишком.
— Если статус штабиста тебе не позволяет, то я сам…
— Нет уж. Градов и ты — смесь — сразу взрывается.
* * *Штабной фургон был укрыт в глубокой аларели. Из трубы вился легкий дымок. Курнешов забрался в фургон, прикрыл за собой дверцу:
— Разрешите, товарищ гвардии майор?
— Слушаю вас, — Беклемишев не отрывался от какой-то бумаги.
— Разрешите младшего лейтенанта?
— Забирайте.
— Благодарю, — Василий выпрыгнул из машины, уполномоченный СМЕРШ вышел за ним. — Чего ты там сидишь без дела? Комбат этого терпеть не может.
Борис опешил, Василий с ним так никогда не разговаривал.
— Слушай, председатель приглашает тебя и меня в баню, в девятнадцать ноль-ноль.
— Буду, — сразу согласился. — Буду. — Офицеры его в компанию не приглашали, а председатель и подавно.
— Сделай милость, сообщи гвардии майору Градову: в шестнадцать ноль-ноль женская баня, — уж будто вовсе невзначай бросил Василий. — Он просил сообщить.
— Возьми и пошли посыльного, — удивился Борис Борисович.
— Да не то… Ты для него авторитет! Он же в полном разборе — ему надо в коробку вложить все расписание: в шестнадцать ноль-ноль женская, потом строители, потом хозяева, ну и вот ты, я… Пусть сам выбирает. Заодно, может, чуть проветрится. Пора бы ему…
— Да я и сам смотрю — даже неудобно… Ведь с самого Нового года гудит.
* * *«БАНЯ — ЭТО ПРАЗДНИК!» — такой лозунг маячил на доске, прибитой по фронтону нового строения. Два вооруженных автоматчика прогуливались поодаль справа и слева, всем своим видом подчеркивали недоступность вверенного им объекта.
Врач батальона наспех принял сооружение:
— Годится, годится. Отличная баня! Молодцы.
— Ты бы заглянул к Градову, — тихо намекнул взводный.
— А что? — не сразу понял он. — Пьет, как скотина.
— Скажи: «Баня — в шестнадцать ноль-ноль. Женская! Далее по расписанию…» Доложи о готовности.
Валентин сразу все понял, поднял брови, поднял плечи — так и ушел с поднятыми.
