Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-1
У меня не было ни денег, ни продуктовых карточек. Полученный в лагере «сухой» паек был съеден еще в дороге. Оказался в роли нахлебника в семье, где и так живут впроголодь. Спасала только запасённая с маленького приусадебного участка картошка. Отец Анатолия пропал без вести, потому в тот период никакого пособия семья не получала, а жила на маленькую зарплату мамы Анатолия. В этот трудный момент соседка посоветовала обратиться к секретарю горкома комсомола.
На следующий день утром захожу в кабинет секретаря горкома. За письменным столом молодой человек в военной форме, но без погон. Сразу видно — недавно демобилизован. На груди нашивки за ранения и орденские планки. Говорю, что из-за моей справки на работу нигде не берут и мне остается один путь — воровство. Кратко расспросил, где я побывал, и велел подождать в коридоре. Через полчаса вызывает, даёт мне записку и объясняет где, кого и как найти. Пожал руку и пожелал успеха в учебе.
2. Фабрично-заводское училище (ФЗУ)
На трамвае приехал по указанному адресу и захожу в кабинет директора. Без лишних слов зачисляют во вновь набираемую группу учеников слесаря, определяют место в общежитии, выдают положенное обмундирование и талоны на трехразовое питание в столовой. Я безмерно рад повороту от отчаяния к надежде. В этот же вечер попрощался с мамой и братом Анатолия, поблагодарил их и соседку за гостеприимство и помощь и трамваем уехал на противоположный конец города в общежитие.
ФЗУ готовило рабочие кадры для завода резиновых изделий из подростков мужского пола в возрасте 14–16 лет. Профессиональное обучение непосредственно в цехе на заводе. Общеобразовательные предметы — в учебном классе при общежитии. Рабочая неделя — шестидневка, но зачастую в выходной устраивались «воскресники» по наведению порядка на территории завода или оказанию помощи строителям на восстановлении полуразрушенных цехов. Обычная для тех времён практика использования бесплатной рабочей силы.
Аббревиатура завода — КРЕПЗ, точной расшифровки которой уже не помню.
Завод и рабочий посёлок, по-видимому, были построены на рубеже 20-30-х годов. Неожиданный захват немцами города в 1941 году не позволил демонтировать и вывезти оборудование. Пришлось взрывать его на месте. Из-за спешки взрывные работы были выполнены плохо, что и позволило в дальнейшем достаточно быстро восстановить основное производство — изготовление резиновых подошв для солдатских сапог и ботинок. Немцы же при отступлении полуразрушенный завод вообще не тронули. Рабочий поселок за время оккупации практически не пострадал.
Рядом с нашим заводом развернулось строительство «шелкового» комбината. Оборудование поступало эшелонами из Германии вместе с рабочими-репатриантами, которые его там демонтировали, а здесь строят комбинат. Живут в барачном проверочно-фильтрационном лагере, но работают они безконвойно. Большинство — бывшие «остовские» рабочие промышленных предприятий Германии. Общаясь с ними, понял, что многие оказались на Родине не по своей воле, а были выданы «союзниками». Время от времени кто-нибудь из знакомых репатриантов «пропадал», а у других чувствовалось беспокойство за свою дальнейшую судьбу.
В конце апреля из ПФЛ домой вернулся Анатолий. Приехал ко мне, и мы рассказали друг другу без посторонних слушателей, что с нами произошло в последние два с половиной года. Предельно кратко о его «одиссее».
Вскоре после прибытия во Францию по рекомендации капитана Бессмертного Анатолий был зачислен в школу военных переводчиков, где и проучился более года. Отсюда и удивившие его маму красивый почерк и достаточно высокая грамотность. За этим в школе переводчиков строго следили. Весной 1945 года школу переводчиков расформировали и Анатолию удалось вернуться в свой полк, который позднее оказался в английской зоне оккупации Германии. Летом англичане насильственно их выдали в руки войск НКВД. Затем ПФЛ в Сибири. Наставник Анатолия — капитан Бессмертный в преддверии насильственной выдачи дал ему хороший совет: забыть обо всем и рассказывать следователям и любым собеседникам легенду о том, что ещё в Калинине немцы заставили его работать в госпитале, с которым он и попал в Германию. Оказалось, что его мама из-за моей непреднамеренной болтливости знала больше чем следователи, о чём, по словам Анатолия, она нигде не распространялась.
Анатолий учел мой печальный опыт трудоустройства: получил паспорт, вместе с матерью сходил к директору и в отдел кадров вагонного завода, где она работала. С оговорками, но был принят в пожарную команду, особенность работы которой позволила ему осенью поступить на заочные курсы учителей немецкого языка.
Соученикам я много рассказывал о своих приключениях, но не об участии в вооруженной борьбе, что было крайне опасно. Простое сопоставление советской действительности с рассказами о жизни за границей заставляло задуматься. По-видимому, кто-то на меня «настучал».
В начале ноября 1946 года вечером, когда рядом со мной никого не было, подошёл замполит (заместитель директора по политической части — была такая должность), пригласил в кабинет и закрыл дверь на ключ. Он — бывший фронтовик. Наши личные взаимоотношения были дружескими, как это иногда случается между подростком и много повидавшим обстрелянным солдатом. Вполголоса сказал: «Тебя не сегодня так завтра арестуют. У тебя на юге кто-то есть. Беги туда и запомни: знает один — не знает никто, знают двое — знают все. И если ты проболтаешься, я окажусь за решеткой вместе с тобой». (В летние каникулы я «зайцем» вместе с бывшими фронтовиками-инвалидами, занимавшимися спекуляцией, побывал в Грузии). Поблагодарил его и в ту же ночь поездом выехал в Москву.
3. Бродяжничество
Общий вагон поезда Москва-Тбилиси. Билет до Харькова в надежде, что дальше удастся проехать «зайцем». Однако, где-то в Донбассе «зайца» ссадили, и до Ростова пришлось ехать то на крыше, то на переходных площадках этого же поезда. Со времен войны на всех пассажирских поездах прорезиненный материал «гармошек» переходов был ободран и площадки оставались открытыми, а нерабочие тамбуры заполнены «зайцами». После Ростова один из таких тамбуров оказался свободным и я «захватил» его с помощью изготовленной мною ещё летом копии стандартного ключа для замков дверей пассажирских вагонов. Теперь как «хозяин» (обладатель ключа) впустил в тамбур несколько знакомых «зайцев»-попутчиков, с которыми расстался в Самтредиа. Они были благодарны, что ехали в относительном тепле, а не на продуваемых холодными ветрами переходах и крыше.
Встретился со знакомыми инвалидами и стал помогать им торговать на рынке солью и таранкой, которые мы перекупали у проводников поезда Астрахань-Батуми. Втроем жили в комнате, снятой в частном доме у грузинской семьи. После очередного запоя моих фронтовиков уехал от них на Украину.
Засуха лета 1946 года охватила Украину, Поволжье и юг России. Получилось, что я из благодатного Закавказья зимой угодил в голодную Украину. Но… мне в очередной раз повезло.
В Чернигове на вокзале познакомился со спекулянтами — бывшими фронтовиками, которые ехали за зерном в Литву. Им был нужен в качестве помощника шустрый мальчишка (внешне я был похож на 14-летнего подростка). Приехали в Паневежис, на рынке дешево купили несколько пудов зерна и в обратный путь. Билетов, конечно, мы не приобретали, а мой ключ позволял «комфортно» ездить в нерабочих тамбурах. После реализации зерна мне почти ничего не досталось и я, обидевшись, бросил своих партнеров и сам укатил в Паневежис.
На вокзале меня задержали и с другими пацанами из детской комнаты милиции направили в детский приёмник. Огромную массу беспризорных и безнадзорных детей пополнил голод 1946-47 годов: кто-то сам сбежал из дома, кого-то отпустили родители или даже выгнали, чтобы не умер от голода, кто-то по счастливой случайности не умер, но остался сиротой. Повсюду Министерством внутренних дел были организованы дополнительно детские приёмники-распределители. В Паневежисе я попал в недавно открытый детский приёмник.
Это был двухэтажный особняк на окраине города. Хозяева либо сбежали, либо были в ГУЛАГе. На первом этаже огромная гостиная, где поселили мальчиков, а на втором этаже — девочек. Другие помещения для обслуживающего персонала. Отмечу, что беспризорных прибалтов было очень мало, в основном: украинцы, белорусы и русские. Спали вповалку на полу на соломенных матрацах и таких же подушках. Укрывались армейскими одеялами. Отопление печное дровами. Самые лучшие места — поближе к печке — захвачены блатными. Новеньким — холодные места у входных дверей. Освещение керосиновыми лампами. Потому сразу после ужина все залезают под одеяло и кто-то рассказывает различные истории. В первый же вечер я стал рассказывать сказки или прочитанное в книгах. Всем понравилось и меня тут же переместили поближе к печке, а в дальнейшем дали кличку «сказочник».
