Александр Бологов - Один день солнца (сборник)
— Замерзла я…
— Отогрею, вот приду вечером… — Литков, чтоб она не успела ничего ответить, шагнул к выходу и с порога кивнул на узелок — А это поджарь, подкрепися…
В тряпке было коровье легкое — свежее, рыхлое. Затворив за собою зальную дверь, Ксения долго рассматривала Егоров подарок, вздыхала, как от тяжелого горя, ловила ухом движение в запечье, снова ставшем спальней для ребят. Потом опустилась виском на руки, сложенные на столе, и без надрыва, без всхлипов заплакала.
Поднял ее Вовка, вернувшийся со станции. Ксения открыла ему, приняла из рук мешок с горстью щепок на самом дне, что удалось ему насобирать в тупиках и на маневровых ветках, где формировались товарные составы, стала собирать обед. Вовка, отогревая руки, ушел за печку, зашептался там с Костькой. Они всегда много о чем шушукались, Ксения, улавливая порой тихий перебивчивый разговор, терялась в их горячих планах и надеждах. Смешно, кажется, было слушать такие загадывания на удачу или находку или еще какую манну небесную, но и у самой в такие минуты в ногу с ребячьими сердце подхватывалось в светлых тайных ожиданиях…
А чего же ждать в жизни такой? Чего же, господи? Ни подмоги, ни защиты ни от кого, словно брошенные и забытые. Человек с работой в одиночку не прокормится, а куда же с детьми деваться? Нюрочка — вечный живчик — умеет выплыть, приспособилась солдатам стирать, что ближе к дому, — определились одни и те же, регулярно к ней носят. Нюрочка… Нюрочка все доводит до лучшего вида, потому и носят; она с девками своими, не смотри что малы, и накипятит, и нагладит, высушит в сарайке на морозе. И дух-то от белья такого, что от нового. Как баре получают, паразиты… А все же снимись часть с Городка да отойди куда, что она опять станет делать со своим хвостом? Тут, глядишь, хлеба четвертушка, сахару горсть перепадет, обмылки остаются…
Она вот сама тоже работу нашла, хоть какое-то подспорье в марках или рублях — одинаково берут: за марку — десять наших… Целыми днями не разгибает спины, моет полы и лестницы текстильмашевского клуба. Теперь там другие картины показывают, она видит иногда, когда предварительно настраивают аппарат: то хорошо выученные солдаты длинными ровными строчками шагают мимо трибун, а кругом народ, тоже большие тыщи, кричит и ликует, то тучи бомбовозов рядами гудят в небе и сеют россыпью бомбы, а внизу, на земле, как на карте, блескуче лопаются дымные пузыри… Или — во все полотно — Гитлер в фуражке, с откинутой к плечу правой рукой и с зажатой перчаткой — в левой… Гитлер то и дело опускает руку и перебрасывается коротким словом с услужливыми господами: он едва повернется, а они уж и глаза навстречу… Неужели из-за одного него, из-за одного этого человека пошло все неисчислимое горе? И война, и голод, и такая гибель всего?.. Как страшно-то, господи!
Лина вон опухла вся…
Мысль о соседке словно подстегнула к делу Ксения зашевелилась быстрей: развернула на печи старое ватное одеяло, в котором сберегала в тепле чугунок с похлебкой, позвала ребят к столу.
Костька вышел бодрей, чем обычно, не терпелось показать, что уже набрал силенок. Ночевка в поле после пустого подвоза немцам на аэродром стоила ему лиха — отозвалась тяжелой простудой с красной сыпью. Миронова бабка — знакомая старуха знахарка с Выгонки, — к которой Ксения обратилась за помощью, дала сушеной ромашки, каких-то корешков, велела поить настоями Вовка дежурил, менял на горячей Костькиной голове полотенце со льдом, подбодрял его, было такое, что тот и слова произнести не мог от жара и бессилия. Немцы, посчитав, что у больного сыпняк, перебрались к Логвиновой инженерше, Трясучке, в тот же день Ехим прислал санитара, который и опознал болезнь — не тиф, а двухстороннее воспаление легких, — и приходил еще два раза, делал уколы. Лекарь этот принес и порошков, объяснил, когда надо принимать их больному, ребята все поняли Видно, у Ехима у самого такие же вот дети дома остались, все может быть…
Худой, ослабший, Костька сел на свое место, сладкий дух разваренной ржи заставил всех притихнуть. Рожь перед варкой обжаривали до румяного вида, так она быстрее поспевала в супе, приятнее было ее жевать. Суп был редким, зерна едва покрывали дно тарелки, не тронутая мутью жижка требовала соли — густой, ядовитой, острой соли, от которой оживает язык и проясняется каждая жилка…
— Я положила соли. Все, что было, кинула, — сказала Ксения, делая вид, что ясно ощущает ее во рту. — А сейчас пойду на базар — у меня имеется, что обменять, соль там всегда есть. Ужин у нас сегодня будет на все сто.
Костька поглядел на нее: «На все сто», — была отцовская поговорка, он всегда вспоминал ее в хорошем настроении.
Ксения растолкла в ступке отцеженное зерно для дочери, снова разбавила его отваром и в том же чугунке укрыла одеялом на печке, наказав ребятам покормить Лену, когда та проснется, заспешила на базар. Понесла она туда единственное, что имела, — часть легкого, отрезанную от Егорова куска. Она словно отчаялась — решила в самом деле приготовить детям богатый ужин, сжечь последний запас щепок, пожарить посоленного ливера. О позднем вечере, о завтрашнем дне — никак не хотелось думать…
Сердце у нее выстукало всю грудину — каждый шорох казался царапаньем в дверь. Но снаружи было тихо, во всю ночь не было налетов, не тарахтели угорело зенитки, не рвались вдалеке бомбы.
Мальчишки угомонились за печкой, дочь сыто посапывала в качалке. Чего только не лезло в голову, отгоняя сон!.. И как Николай ее прибежал с поездки в родильный дом и долез по водосточной трубе до второго этажа к ее палате и всех перепугал. Она тоже грозила ему кулаком и говорила сердитые слова, но дочку все же поднесла, повернула лицом к стеклу. «Девка?»— спросил он губами, и кружок пальцами показал, дуралей, всех в палате рассмешил. «Чего хотел, то и получил…» И как они с ним же, Николаем, в единственный летний отпуск качали мед в деревне с Иваном и Дусей, а вечером, подвыпившие и веселые, отправились на отчую усадьбу вспоминать свою молодость и неопытность. И там мужики — надо же такое! — чуть не разодрались с новым хозяином из-за того, что он скамейку возле дома снес, на которой они в парнях и девках посиделки устраивали. Особенно горячился Николай: «Ты нам всю память истребил», — сказал в конце концов заместо драки. Потом на погост пошли родителей проведать. Рано они все же померли, могли бы пожить… А может, и к лучшему: чего бы хорошего сейчас увидели? Только бы кровь последнюю потеряли…
Воспоминания распадались на лоскутки, невесомые, неясные, подходило забытье. Вот истаяли и последние ниточки сознания, что-то разверзлось впереди, душа прянула в сладостную пустоту…
Шорох под окном будто обрызгал холодной водой, Ксения откинула одеяло и замерла: не патруль ли? Нет, шаги были другие — осторожнее и мягче. Короткий стук в зальное, самое близкое к ней окно заставил вскочить и выбежать на цыпочках в коридор, холод мгновенно охватил ноги. По привычке сохранять в доме тепло она безотчетно притиснула внутреннюю дверь, скрип ее отозвался беспокойным переступом на крыльце.
— Ксюша!
Ксения подобралась и притаила дыхание, сердце быстро прибавляло удары.
— Ксюша!
— Кто это?
— Я это — Егор… Открой…
— Что такое понадобилось?
— Открой, я тебе сказать чего-то хочу.
Она вздрогнула и прижала губы к дверной щели:
— Уходи, Егор… Я тебе правду говорю… Дети вот проснутся…
— Да мы тихо, открой… Я в самом деле хочу тебе сказать кой-чего.
— Что сказать? Говори так.
— Про Николая твово…
Ксения собрала подол, прижала в коленях, мороз защипал кожу. Сказала, слушая прерывистое дыхание за дверью:
— Что ты про него можешь сказать?
Егор кашлянул и звучно пришлепнул к двери голую ладонь:
— Да не через дверку же!.. Ты открой… Не трону я тебя, скажу вот, что хотел, и все…
Он стукнул сильней, и руки Ксении в слепом испуге потянулись к запорному бруску…
В зале Егор чиркнул зажигалкой, огляделся:
— Есть что зажечь?
Ксения вернулась в кухню и принесла коптилку. Лампадный язычок над фитилем вздулся вербным комочком, из мрака выплыли стены, комод, детская качалка. Егор, не находивший, с чего начать, увидел Ксеньины босые ноги и вдруг стал скидывать с себя обтянутые литыми галошами валенки.
— Как же ты босая-то? На-ка, на-ка, согрейсь…
Он чуть не силой, путаясь в опавших портянках, подступил к ней, заставил надеть просторные, полные тепла катанки. Ксения укуталась в старенькую байку одеяла, молча села на сундук. Литков подошел и сел рядом и тут же, задержавшись, может быть, на какую-то секунду, повернулся и обнял ее, задышал пьяным жаром в лицо. Ксения попыталась вырваться, но не сумела, Егор потащил ее к постели. Они завалились наземь около нее, звук падения встряхнул, кажется, весь дом…
