Лев Квин - ...начинают и проигрывают
Я слушал майора и одновременно смотрел на подсудимого, пытаясь определить, из какой же он категории. Голова по-прежнему опущена, выражения лица не видать. Но вся сгорбленная фигура выражала такое отчаяние и горе, что я почувствовал, как во мне поднимается жалость. Эх ты, дуралей! Клюнуть на такую примитивную приманку! А ведь тебе уже немало лет, пожалуй, внуки есть: голова почти седая… И такой позор на старости лет!
Начался допрос подсудимого. Сначала глухо и невнятно, кратко отвечая на вопросы председательствующего, потом все подробнее и взволнованнее, он стал рассказывать, как было дело. Да, подобрал листовку, и не одну, а целых три. Да, знал, что фашистские. Но не затем, чтобы в плен к ним идти. Листовки забросили ночью из специального миномета, прямо в окопы. Он и взял их для курения; другие тоже брали, газет не приносили уже несколько дней, а фрицевская бумага для курения вполне подходящая, не горит. Две листовки из трех скурил, а утром вместе с термосами и газеты пришли. Вот он про третью-то и забыл. Пролежала в кармане чуть ли не месяц, до тех пор, пока старшина в баню не погнал. Стали там обмундирование, у кого рваное, на новое заменять. Он свою гимнастерку и отдал; совсем истлела.
Так и нашли листовку… Да разве ж стал бы он ее отдавать, если б с умыслом?
У меня в душе началось обратное движение. Не виноват человек! Бывает… Ребята и верно иной раз пускают фашистские листовки на курево. И ругаешь их, и наказываешь, но разве удержишь, если у солдата махорку завернуть не во что? Вот и здесь похожий случай. Нет, нельзя за такое дело судить человека.
Вызывают свидетелей — и опять у меня на все сто восемьдесят меняется мнение о солдате.
— Свидетель рядовой такой-то! Восхвалял подсудимый при вас фашистскую армию?
— Так точно, восхвалял!
— Что он говорил?
— Что нам их не одолеть, говорил…
Вот оно что! Листовка, пораженческие высказывания… Это уже явный враг!
И я негодую, и весь зал со мной.
— Был такой разговор, подсудимый? Вы подтверждаете?
— Подтверждаю, товарищ майор.
— Я вам не товарищ! Ведь разъяснено: вы должны говорить — гражданин председательствующий.
— Извиняюсь, гражданин председательствующий, не привыкший еще я… Был разговор, только маленько не совсем такой. На нашего ястребка как раз двое ихних насели. Он и задымил. Жалко было, спасу нет; ведь да же выброситься с парашютом не успел, родимый, боль но низко. Вот тогда я возьми и скажи при Петровиче, при нем, значит, при гражданине свидетеле: двое на од ного, как же их ему одолеть, разве справиться!..
Совсем другое дело! Так и я мог сказать, и каждый. Как больно было и обидно, особенно в первый год войны, когда их мессеры прямо на глазах гробили наших. Смотришь, зубами скрежещешь-а как помочь?
С каждым новым свидетелем я запутывался еще больше. Нет, кто же он, на самом деле, этот солдат? Свой или враг? Стечение обстоятельств или злостная клевета? Осудить его или оправдать?
Суд удалился на совещание. Я не находил себе места от волнения. Вот Вася Ящечкин сейчас там, в комнате, где раньше гримировались самодеятельные артисты, решает судьбу человека. А он-то хоть разобрался лучше меня? Может, ему известны о подсудимом такие вещи, о которых мы здесь, в зале, понятия не имеем… Нет, так не бывает. Во время судебного следствия рассматривается все, решительно все…
Приговор гласил: десять лет с посылкой в штрафную роту. Солдат крикнул тоскливо и безнадежно: «Не виноват я, братцы, не виноват!»
Я потом спросил Васю:
— Ты точно уверен?
Он сердито сплюнул:
— А черт его знает! Майор говорит — уголовно наказуем; он-то в этом деле, наверное, кумекает.
— У тебя что, своей головы нет?
— Что ты хочешь — и так самый минимум дали, меньше нельзя!.. Сходит в бой, смоет кровью.
— А если смывать нечего?
— Ну что пристал! Что пристал!
Мы поругались, и я двинулся в свой полк пешком, не дождавшись попутной машины. Шел и ломал себе голову над тем, как же все-таки отличить правду от лжи?…
Нечто подобное я испытывал и теперь, когда стал вести дело Андрея Смагина. Обстоятельства совсем другие, вину парня я считал если не несомненной, то очень и очень вероятной. И все-таки меня удивляло, как различно характеризуют Андрея разные люди. Один и тот же его поступок в описании одного свидетеля выглядел мальчишеской шуткой, обыкновенным розыгрышем. У другого та же самая шутка оборачивалась почти преступлением.
Это меня настораживало. Я по нескольку раз возвращался к уже ранее заданным вопросам, требовал уточнить, расширить показания, добиваясь истины, и в конце концов понял, что занимаюсь бесплодным делом. У каждого из свидетелей уже давно сложилось свое собственное мнение об Андрее, и все поступки парня, хорошие и Дурные, оценивались ими предвзято, в зависимости от этого мнения. Я же как дознаватель не должен присоединяться к той или иной оценке. Мое дело добыть из показаний свидетелей сам голый факт, очищенный от всяких субъективных наслоений, и самостоятельно оценить его вкупе с другими бесспорными фактами, полученными в ходе дознания.
Вот моя предварительная беседа с шофером Бондарем.
— Какое у вас мнение об Андрее Смагине?
— Какое мнение? Никакого мнения. Рядовой труженик баранки.
— А о Степане Олеше?
— Парень как парень.
— Ладят они между собой? Или ссорятся?
— И ладят, и ссорятся.
— Почему ссорятся?
— А почему бы им не ссориться. Оба молодые, оба горячие, оба за девушками ухаживают. Самый раз ссориться,
— И при вас ссорились?
— Вот чего не было, того не было.
— Откуда же вы тогда знаете, что они ссорятся?
— Я же говорю: дело молодое, только бы попетушиться. Сам, что ли, молодым никогда не был…
Не правда ли, содержательный разговор!
А вот выписка из протокола допроса того же Бондаря:
Вопрос: Ночевали ли вы прошлой ночью в комнате отдыха шоферов?
Ответ: Да, ночевал.
Вопрос: Кто еще ночевал вместе с вами?
Ответ: Наши шофера Андрей Смагин и Владимир Изосимов.
Вопрос: Выходил ли кто-нибудь из вас в течение ночи?
Ответ: Я лично не выходил ни разу. Изосимов тоже не выходил. Андрей Смагин выходил курить, раза четыре или пять.
Вопрос: Изосимов не выходил или вы не видели, как он выходил?
Ответ: Я не заснул всю ночь, с двенадцати часов — выспался днем. Если бы Изосимов выходил, я бы обязательно видел, так как лежал на скамье возле самой двери.
Вопрос: Подолгу ли отсутствовал Андрей Смагин?
Ответ: Точно не могу сказать. Часов у меня не было.
Вопрос: Скажите приблизительно.
Ответ: Минут по пятнадцати-двадцати.
Вопрос: Может быть, полчаса?
Ответ: Может быть, и полчаса.
Вопрос: Когда и с кем ушли вы из комнаты отдыха?
Ответ: Ушел вместе с Изосимовым и Смагиным, когда пришел диспетчер Тиунов и сказал, что пора разогревать машины.
Тут уже конкретные факты, необходимые следствию. Вообще говоря, Бондарь произвел на меня неблагоприятное впечатление. Хитрый дед, изворачивается, как может, лишь бы только не сказать ни про кого ни доброго, ни дурного… Не дай бог, отзовешься о человеке хорошо, а он преступник, и на тебя же самого за хорошее о нем мнение станут смотреть косо. Плохо скажешь — и того хуже: еще узнает, затаит зло и при случае спустит на тебя собак. Так не лучше ли плыть по середке, никого не трогая и не задевая?
А что тем самым розыск преступника затруднится, на то наплевать. Пусть оперуполномоченный сам кумекает, он деньги за свою работу получает.
Совсем другое дело Владимир Изосимов. Еще сравнительно молодой мужчина, бывший фронтовик, уволенный вчистую из армии после тяжелого ранения, не скрывал своих симпатий и антипатий:
— Степан Олеша?… Ну, этот никогда не надорвется и нервы себе тоже не попортит! Таких на фронте называют сачками — слышали?… Андрей Смагин? Совсем другое дело! Старательный паренек, на работе и дома тоже. Знаете, у него недавно мать болела, так он не хуже ее со своими двумя
младшими сестренками справлялся. И в семье поспевал и в гараже никто от него жалобного слова не услышал. Натуральный человек!.. Ладят ли Андрей со Степаном? Да как им ладить, если один кулаками силен, а другой головой. А кулаки и голова, что лед и пламень… Нет, до открытых ссор дело никогда не доходило. По крайней мере, я не видел.
У меня были другие сведения. Я осторожно напомнил:
— Что там у них с индукционной катушкой вышло?
— С бобиной-то? Да так, чепуха, детство.
— Прошу, расскажите подробно.
— Ну, иду я, вижу: Андрей в Степановом зисе копается, в моторе. Не обратил бы я особого внимания, по думал, Степка попросил его помочь, да странным одно мне показалось. Вот только на днях они поругались. Де вушку Андрея, Зоей ее звать, Степан задевал. Неужто помирились?… Часа через полтора смотрю, Степан воюет с мотором. Так его, этак — глохнет. Ну, силища у него медвежья, он знай себе крутит заводную ручку, вместо того, чтобы смекалку в ход пустить. Я уходил зачем-то, в контору, что ли. Иду обратно — Степан уже ручку в сторону, в мотор головой нырнул. А Андрей в стороне стоит, посмеивается. И тут только мне в башку стукнуло, отчего ему так весело. Говорю: ты, что ль, там напор тил, а, Андрей? А ну, исправь!.. Он бумажку оттуда и вытащил. Вот и все!
