Марина Чечнева - Повесть о Жене Рудневой
— Папа и мама поймут, я должна…
После недолгого молчания один из членов комиссии предложил рекомендовать ее в часть майора Расковой.
В коридоре Женя и Дуся обнялись — успех!
Однако на следующий день все, казалось, пережитые тревоги возникли вновь. На сборном пункте авиачасти Расковой в здании Военно-воздушной академии имени Н. Е. Жуковского кандидаткам с направлением ЦК ВЛКСМ сообщили, что им предстоит пройти медицинскую и мандатную комиссии. И снова девушки стали ахать, шептаться, пугаясь своих реальных и мнимых недостатков.
Мандатная комиссия оказалась строже медицинской.
— Вы представляете, на что идете? — жестко, как будто раздражаясь все более, спрашивал каждую появлявшуюся перед ним девушку очень худой, высокий майор. — Думаете, фронт похож на комсомольский воскресник? На войне каждый день убивают. Вам это известно? На войне нет постелей, нет ванны и душа, очень часто нет еды, но есть смерть, которая таится под кустом и под листом. Вы собираетесь совершить геройский подвиг, а пуля или осколок настигает вас прежде, чем вы успеваете выстрелить сами хотя бы раз. Вы знаете это? Вы умираете, и вас хоронят в безымянной могиле. Вы думали об этом?
Нежное лицо, серо-голубые Женины глаза суровому майору настолько «пришлись не по душе», что он в сердцах отвернулся и стал смотреть в окно, за которым мотались под ветром из стороны в сторону верхушки деревьев Петровского парка. Он даже счел излишним задать ей свой трафаретный вопрос. Настроение майора Женя почувствовала сразу и покраснела.
— Расскажите о себе, — услышала она спокойный женский голос. — Не волнуйтесь.
Женя мельком взглянула на женщину и узнала Марину Раскову, ту самую, о которой она когда-то так беспокоилась, чьим подвигом восхищалась. Гладко причесанные волосы, правильное лицо, красивые глаза и брови, доброжелательная улыбка.
— Учусь на 4-м курсе мехмата МГУ, изучаю астрономию, узкая специальность — переменные звезды. Все экзамены на последней сессии сдала на «отлично», стреляю из пулемета… немного, — заторопилась Женя.
— Вы представляете, что значит служить в авиации? Это прежде всего труд, каждодневный труд, а риск и опасность не меньшие, чем на земле, — перебила ее скороговорку Раскова.
— Да, да, Марина Михайловна, — согласно кивнула Женя.
Председатель комиссии Раскова, в отличие от сердитого майора, смотрела на Женю с симпатией.
— Ну что ж, хорошее знание математики и астрономии штурману будет необходимо. Предлагаю одобрить кандидатуру Рудневой. Можете идти за вещами.
Женя вышла из комнаты сияющая, снова и снова слыша голос Расковой и его доброжелательную интонацию. То, что с нею произошло, походило на волшебную сказку, которую она — фантазерка и мечтательница — никогда бы не смогла придумать. Она выскочила за ворота академии Жуковского, взглянула на монотонно серое небо и, тихо, с удовольствием произнося слова, сказала сама себе:
— Идите, Руднева, за вещами. Вы будете служить в авиации. Вам понятно? В авиации!
И тут же возникла мысль: «Что же сказать маме? Самолетов она боится больше всего. Надо что-то придумать».
Перепуганной, побелевшей Анне Михайловне, все еще не привыкшей к мысли, что ее единственная дочь может уйти на фронт, Женя сказала:
— Не волнуйся, мамочка, иду обучать ополченцев пулеметному делу. Буду где-нибудь здесь, недалеко. Собери меня.
Слова «собери меня» показались матери особенно страшными.
В руках небольшой чемоданчик с самыми необходимыми вещами. Родители проводили до станции, поезд долго не шел (пригородные поезда стали ходить редко). Отец бодрился и шутил на ее счет, а мать смотрела обреченно и умоляюще. Поэтому хотелось скорее уехать. Наконец вдали загудело, и Женя, стараясь улыбаться беззаботно, сказала:
— Ну папист, до свидания.
«Э, папист не выдержал тоже — слезы». Мать плакала и целовала ее, не в силах оторваться от своей Жени.
— Мы скоро увидимся, мамочка, обязательно увидимся. Не надо, ну прошу тебя, не надо.
Она шагнула в тамбур и почувствовала облегченье. С обыденным существованием покончено. Дом, школа, университет — это все теперь в прошлом. Начинается новый, опасный, неведомый, быть может, самый важный период ее жизни.
На сборном пункте женской авиачасти Женю ждала приятная неожиданность. Думала увидеть только Дусю Пасько, а тут сразу столько «своих девочек»: Катя Рябова, Руфа Гашева, Поля Гельман, Аня Еленина, Леля Радчикова, Ира Ракобольская. Это замечательно — все-таки будет легче привыкать к армейскому быту среди своих.
— Девочки, милые!
— Женя, Женечка, и ты тут!
— Ну, теперь, Гитлер, держись — звездочеты и астрологи напророчат тебе гибель.
— Маму успокоила, наговорила чего-нибудь?
— Разве маму успокоишь?
— Пошли к дежурному, твою койку тебе покажет.
Казарма выглядит, как девичье общежитие. Ничего военного, единообразного пока нет. На спинках кроватей — разноцветные платья, на полу — домашние туфли, на тумбочках всякие пустяки и мелочи. Впервые с казармой произошло такое превращенье. И точно так же, как в студенческом общежитии после трудного экзамена, уже забравшись в постели, натянув одеяла до подбородка, будущие летчицы и штурманы долго обсуждают все, что с ними произошло за эти два напряженных и насыщенных событиями дня. Вспоминают членов комиссии, кто и что сказал, а чаще других Марину Раскову. Все сходятся на том, что им повезло — учиться и служить под руководством (термин «под командованием» еще не известен) такой замечательной, такой прославленной и такой красивой женщины.
15 октября к вечеру солдатская казарма снова сделалась казармой. Девушкам-добровольцам, которые теперь стали «личным составом части», по приказу Расковой выдали полный комплект обмундирования. Их военная жизнь началась с большого веселья: все было велико. Когда в проходе между кроватями вставал очередной «воин», надевший форму, остальные, еще только примерявшие и рассматривавшие свою обнову, закатывались громким и долгим хохотом, и не смеяться было невозможно. Рукава гимнастерок висели, закрывая кисти рук, брюки-галифе собрались гармошкой и наползали, на огромные сапоги 42-го и 43-го размеров (34—37-х размеров интендантское ведомство предусмотреть не могло), воротники хомутами висели на тонких девичьих шейках.
— Теперь осталось каждой из нас дать на вооружение по пушке, и мы готовы в бой.
— Ой, девочки, не могу, ой, сейчас помру!
— А ну-ка, повернись. Это же не гимнастерка, это бальное платье.
И снова всей казармой овладевал приступ долгого хохота, девушки падали в изнеможении на кровати и, чтобы успокоиться, старались не смотреть друг на друга.
Но как потешно ни выглядели новоиспеченные солдаты, военная форма всех искренне радовала, она означала, что теперь они и вправду в армии.
Отсмеявшись, бойцы Расковой достали ножницы, нитки, иголки и просидели до поздней ночи, подгоняя обмундирование. В сапоги набили бумагу, подрезали рукава и подолы гимнастерок, переделали брюки. Уже отчаянно хотелось спать, глаза слипались, а они все резали и шили, мерили и снова резали, и снова шили. Женя никогда не умела хорошо кроить и шить, поэтому как следует подогнать обмундирование ей не удалось, и форма сидела на ней мешковато. Впрочем, ее это мало беспокоило.
Следующий день был тревожным и хлопотным. Он начался с сообщения Совинформбюро о том, что «положение на Западном направлении фронта ухудшилось». Воздушные тревоги следовали одна за другой, и приходилось то и дело бегать в укрытие. Во второй половине дня было приказано срочно упаковать имущество авиачасти и на рассвете 17 октября прибыть на одну из станций Окружной железной дороги для отправки в тыл к месту учебы.
Сборы много времени не заняли. Имущество части было небольшое, и личных вещей осталось совсем мало. Уложили и завязали заплечные мешки и легли спать пораньше, чтобы по возможности выспаться и встать свежими.
Еще не светало, когда авиачасть выступила за ворота казармы. Шли по знакомым улицам и мысленно прощались с родным городом и домом. Женя почувствовала на глазах слезы, но не вытирала их — в сумраке раннего утра их никто не заметит. Так было не только с нею. Редкие прохожие останавливались и провожали колонну взглядами.
— Храни вас бог, солдатики, — сказала им вслед старушка, не разглядевшая кос, что выбились из-под шапок.
АВИАЦИОННАЯ ШКОЛА
Расстояние от Москвы до Саратова сегодня поезд проходит за 14—16 часов. В октябре 1941 года эшелон, в котором ехали Женя Руднева и ее подруги, этот путь одолел за девять суток. Подолгу стояли на запасных путях, пропускали с востока на запад составы, везшие свежие воинские части. Из таких же, как Женина, теплушек доносился запах лошадей и кирзовых сапог. Мимо двигалась большая отмобилизованная, оснащенная техникой сила. Было радостно видеть, что на защиту Москвы стягиваются подкрепления, определеннее становилась уверенность, что столицу обязательно отстоят, и тем обиднее было уезжать в такой момент в глубокий тыл. Шли в ЦК комсомола, чтобы тут же отправиться на фронт, а теперь приходится ползти в обратном направлении.
