Михаил Алексеев - Грозное лето
– Неужто опять? - всплеснула старая руками.
– Солдат я,- коротко ответил он. И старуха его поняла.
– Уходишь, родимый?
– Да, мать.
Но теперь он пошел защищать свою, Советскую власть. Много лет подряд не расставался Сизов с оружием. Побывал почти на всех фронтах. Служил в первых полках только что рожденной Красной Армии, что нанесли сокрушительный удар немцам под Нарвой. Громил Юденича, самарскую учредиловку. Гражданскую войну закончил на Туркестанском фронте. На всю жизнь врезался в память день, когда с ним разговаривал Фрунзе. Плотный, подтянутый, с бобриком седеющих волос на большой круглой голове, с подстриженными густыми усами, он ходил перед строем бойцов, посматривая на них внимательными голубыми глазами. Потом сказал:
– Желающих остаться в кадрах Красной Армии прошу выйти!
Первым шагнул из строя правофланговый, высокий сухощавый красноармеец. И когда к нему подошел Фрунзе, попросил, прямо глядя на Михаила Васильевича:
– Товарищ Фрунзе! Пошлите на учебу. Хочу стать красным командиром.
– Образование? - спросил Михаил Васильевич.
– Два класса приходской.
– Маловато. Коммунист?
– Коммунист.
Это был красноармеец Сизов.
Кончилась гражданская война, но напрасно мать ждала сына. Заглянул он к ней на недельку проездом только в двадцать втором году. Уже ротным командиром уезжал Сизов на Дальний Восток. Потом, несколько лет спустя, возвращаясь в Москву, снова навестил ее. Мать спросила охая:
– Докель же все будешь маяться по свету-то, сынок? Разве ж так можно? Жениться бы тебе пора. Заждалась Полюшка, извелась бедная.
"Жениться? - задумался Сизов.- А ведь, пожалуй, мать права. Пора, конечно!"
– Так, значит, она ждет, мама, а?..
– Все глаза проглядела. Каждый день все спрашивает о тебе.
– Знаешь что, мать, посылай-ка, старая, сватов к Полюшке!
– Какие нынче сваты! Поди к ней, забирай к себе домой. И все тут, живите с богом!..
Так и поступил.
К началу Великой Отечественной войны он уже окончил общевойсковую Академию имени Фрунзе и был в звании полковника. Война сделала его генералом. Но, став командиром дивизии, Сизов не прекращал учебы и на фронте. Ночью, возвратившись в свой блиндаж с наблюдательного пункта или из полков, он зажигал лампу, и до самого утра можно было видеть седую его голову, склоненную над книгой; иногда он подолгу что-то вписывал в общую тетрадь, которая всегда лежала рядом со стопкой книг и журналов. Более же всего, казалось, любил генерал солдат и сам с гордостью называл себя солдатом, вкладывая в это слово большой смысл. И генерал сурово наказывал своих подчиненных за невнимание к бойцу. Командиры это хорошо знали и, придя к генералу на доклад, не забывали сообщать о солдатах - об их обеспечении, настроении, выучке. Сизов любил встречаться с красноармейцами. Он говорил:
– У солдат нам, начальникам, есть чему учиться.
И он учился у них, подолгу беседуя с бойцами.
Вот и сейчас генерал неторопливо расспрашивал Шахаева о том, что увидели разведчики в тылу у немцев и как они уничтожили мост.
Рассказывая обо всем этом генералу, Шахаев не забыл сообщить и о замеченной большой колонне немецких механизированных войск и о необыкновенной ширине гусениц немецкого танка, следы которого разведчики увидели в лесу.
– Не забудьте написать об этом донесение в штаб армии,- напомнил Сизов майору Васильеву, вызванному в солдатскую землянку вместе с лейтенантом Марченко.- А на разведчиков дайте представление о награде. Уварова, посмертно,- к ордену Ленина. А сейчас, товарищ Марченко,-приказал он лейтенанту,- пусть разведчики пройдут в мой блиндаж. Там им приготовлен обед.
Распрощавшись с солдатами, генерал вышел.
Разведчики поспешили к генеральскому блиндажу.
Еще издали острый нюх Ванина уловил соблазнительный запах жирных щей и котлет, доносившийся от генеральской кухни. Он потянул воздух носом и, довольный, проговорил:
– Мишка Лачуга для нас старается. Повар генеральский.
Подойдя поближе, Семен увидел возле кухни, установленной в кузове машины, хлопотавшую румянощекую девушку. Ее круглые руки с засученными выше локтей рукавами проворно орудовали вилкой и кухонным ножом. Голенища брезентовых сапожек плотно обтягивали икры ее полных и упругих ног.
Заметив разведчиков, девушка откинула назад с полного раскрасневшегося лица густые мягкие локоны и приветливо улыбнулась.
– Проходите, товарищи, мы вас ждем,- сказала она, нимало не смущаясь от нахально устремленных на нее светло-зеленых Сенькиных глаз.
"Везет же этому Лачуге",- подумал про повара Семен. Он не отрывал от девушки тоскующего взгляда. Ему нестерпимо хотелось поговорить с ней, и он вскочил бы в кузов, но в это время из блиндажа вышел адъютант и позвал разведчиков к столу.
Сенька сокрушенно вздохнул и пошел в блиндаж. Во время обеда он неотрывно смотрел на девушку, как только она появлялась у стола, и ему даже показалось, что однажды она задержала на нем свой взгляд.
После сытного обеда разведчики возвратились в свою землянку. Семен чувствовал себя самым счастливым человеком: от ожидания высокой награды, обещанной генералом, и от ласкового взгляда девушки.
– Знаете, хлопцы, что теперь будет? - начал он.- Как узнают, писем мне пришлют уйму!.. Точно депутату Верховного Совета! Вот увидите. У меня родни - вся Саратовская область. А наградами, как известно, я ее не очень-то баловал... Так что придется тебе, Аким, за секретаря моего побыть, прочитывать все письма да ответы давать как полагается: "Так, мол, и так, Матрена Ивановна, гордимся вашим сыном или там племянником, поздравляем, мол, вас с таким геройским орлом", ну, и так далее, все как нужно... Узнают все о награде, и тогда...
Семен задумался: он не знал, что будет тогда.
Стояла тихая ночь. Сквозь маленькое оконце блиндажа луна просунула свое вздрагивающее бледное лицо и бесцеремонно уставилась на бойцов.
– Давайте, ребята, споем. Нашу любимую! - предложил Ванин и, не дожидаясь ответа,- был он хороший запевала,- затянул звонким, высоким голосом:
Бьется в тесной печурке огонь...
Остальные дружно подхватили:
На поленьях смола, как слеза,
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.
Не пел только Шахаев. Задумчивый и тихий, он сидел у окна, и лунный свет играл на его посеребренных сединой волосах. Он прислушивался к рокочущему басу Пинчука, немного трескучему, но в общем приятному голосу Акима и, как всегда, застенчиво улыбался. В другое время и в другом месте пел и Шахаев. Чаще - свою, бурятскую песенку. Черные продолговатые глаза его при этом останавливались на каком-нибудь предмете. Голос сержанта звучал то плавно, то делал крутые изгибы, то вдруг обрывался, потом, после минутной паузы, снова звучал, но еще сильнее. Шахаев никогда не пел вместе со всеми в хоре, то ли оттого, что стеснялся, боясь испортить песню, которую так хорошо пели его товарищи, то ли потому, что любил петь один. Песни Шахаева, понятные только ему одному, воскрешали в его памяти родных людей и родные места. То он видел самого себя купающимся в стремительных и холодных волнах зажатой меж скал Селенги. Река сердито ворчала, раскачивала смуглое ныряющее тело. То слышал он голос старой матери; тихо и ласково она говорила отцу: "Сахай, погляди, какой у нас большой, крепкий сын. Он будет сильным и смелым охотником!" - "Да, он будет сильным и смелым!.." - так же тихо отвечал ей старый Сахай. То вставала картина трагической гибели отца и матери - их убили кулаки, когда пятнадцатилетний Шахаев учился в Улан-Удэ, при паровозостроительном заводе. Отец был председателем исполнительного комитета аймака, и его убили за то, что он помешал кулакам угнать через границу гурты овец и лошадей...
Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой,
Я хочу, чтоб услышала ты,
Как тоскует мой голос живой.
Песня растревожила солдат.
Спать никто не хотел. Пинчук первым вышел из блиндажа, сказав, что идет к Борису Гуревичу. Вслед за ним вышли и Аким с Сенькой.
– Посидим малость. Все равно теперь Пинчук раньше утра не вернется,-добродушно проговорил Ванин, обращаясь к Акиму.
Они вышли за село, присели под дубом и долго молча прислушивались к перешептыванию листьев, к заботливому щелканью какой-то пичуги, скрывавшейся в ветвях. С переднего края доносились редкие ружейные хлопки.
– Расскажи, Аким, как встретили тебя в родном селе? - попросил Семен.
Аким ссутулился, будто ожидая удара. Он знал, что его спросят об атом.
– Встретили, как всех встречают, - уклончиво ответил он и опять задумался. Сеньке это не понравилось.
