Захар Прилепин - Рассказы
Сержант достал фляжку, выпил последний глоток воды.
— Сержант, ты что молчишь? — спросил Самара, голос его дрожал.
И Витька сопел близко, заглядывая Сержанту в лицо.
Только Кряж стоял поодаль уверенный и твердый.
— Да что вы ссыте, все нормально, — ответил Вялый.
— Все нормально, — повторил Сержант громко.
— Ты помнишь, куда идти? — спросил его Вялый.
— Да.
Он помнил и вывел, сквозь темноту, своих прямо к постройкам: метрах в ста от них бойцы присели на корточки.
База иногда постреливала. Редкие трассеры взрезали тьму и втыкались в крыши и стены построек.
Откуда-то близко ответила автоматная очередь, бойцам показалось, что стреляли по ним, все разом упали, в песок руками, животами, лицами… но стреляли в другую сторону.
— Там стоит «козелок», — сказал своим Сержант. — Сейчас мы его заберем.
— Зачем? — спросил Рыжий.
— Домой поедем, — ответил Сержант. — Я отвезу тебя домой, Рыжий, — повторил Сержант зло.
Они поползли, иногда останавливаясь и прислушиваясь.
Сержант слизнул с камня соленое и перебирал на языке и зубах хрусткие песчинки.
В голове его не было ни единой мысли.
— …Там ключа нет… если… ключа? — донеслось до него: Вялый шептал.
— Я заведу, — ответил Сержант. — Крышку… сниму… проводки… Я умею… Херня.
Метрах в двадцати залегли и лежали несколько минут, не шевелясь.
Кто-то засмеялся внутри построек.
И опять тихо.
— Кряж, — позвал Сержант. — Все сядут в салон, а ты — назад, в кандейку.
Кандейкой называли отделение позади сидений «козелка».
— Когда тронусь, влепи из граника… по ним.
Кряж кивнул.
— Ждите, — сказал Сержант всем и пополз.
Медленно, медленнее растущего цветка, он проползал последние метры до машины. Лег у колеса, гладя шину, словно железный «козелок» был животным, которое могло напугаться.
Сержант привстал и, согнувшись, стараясь ступать тихо, обошел машину.
Поискал ручку… вот она, ледяная… Поднял голову и посмотрел в окно, ожидая увидеть с той стороны прижавшиеся к стеклу сумасшедшие глаза. Никого не было, ничьих глаз.
Опустил ручку вниз и потянул дверь на себя.
Просунул голову в салон и скорей принюхался, чем пригляделся. Живым, спящим человеком там не пахло.
Пахло ушедшими чужими людьми, грязью, потом, порохом.
Сержант закинул ногу и потом перенес все тело в салон. Раскинулся на сиденье и даже закрыл глаза на секунду.
Не думай, попросил себя.
Провел подслеповатой в темной машине рукой и дрогнул: вроде ключ.
Нагнулся: да, ключ. В замке зажигания. Не забрали.
А на фиг им забирать ключ, кто тут украдет машину…
И рация… Где рация? Вот рация.
В постройках снова захохотали: нелепым, дурным хохотом.
Сержант прислушался и вдруг подумал быстро: да они обдолбанные… Так смеются обдолбанные… Первым делом, наверное, аптеку в селе разобрали…
Ему было легко, легко и ясно, и все улеглось на свои места.
Он трогал руль, рычаг скоростей, педали, приноравливая себя к машине, чтоб ничего не спутать.
И базу не штурмуют, думал он, не торопя себя. Блокировали. Своих ждут, надо понимать. Подкрепления. Зато наши, наверное, все целы. Не было ведь штурма. Хорошо. Будьте живы, мужики. Скоро прилетят самолеты. И будет чертям… будет им…
Сержант перегнулся через сиденье и открыл дверь справа.
— Вялый! — позвал негромко.
Вялый влез в машину спокойно, как будто воровал ее из гаража отца, а не…
— Не хлопайте дверями, — попросил остальных, когда Витька, Рыжий и Самара влезали на заднее сиденье.
— Херово, разворачиваться надо, — сказал Вялый. — Сможешь?
— Кряж на месте? — вместо ответа спросил Сержант.
— Да, — выдохнул Вялый, обернувшись.
— Поехали, — сказал Сержант, повернул ключ, включил свет.
В слепящих снопах дальних фар в тридцати метрах стояло, шатаясь, бородатое, с автоматом на плече, мочилось на стену постройки. Его как будто качнуло от света. Он повернул голову, нисколько не удивляясь.
Долю секунды все смотрели на него из машины. Сержант уже заводил мотор.
— Э, кто там свет врубил? Озверели? — заорали в постройке дурным каким-то голосом, с акцентом, но по-русски.
Мотор завелся со второго раза.
— За Родину, — сказал Сержант и включил первую. — За Сталина.
На второй, выдавив газ до предела, они вознесли на капот человека с автоматом, не успевшего ничего понять.
Сержант тут же врубил заднюю передачу, скатывая с капота вялое тело, и вылетел на площадку перед этим скотным двором. Бешено вращая руль, развернулся и помчал, сначала не видя дороги, — подпрыгивая, рискуя ежесекундно заглохнуть, встать, — и потом, нежданно, по наитию, выехав на нее.
Четвертая… Идем влет, и рычим, и рыдаем.
Жахнуло жарко прямо в машине и сразу же взметнулось и полыхнуло в зеркале заднего вида.
— Молодец, Кряж! — заорал Сержант, догадавшийся, что Кряж сделал выстрел из гранатомета. — Кряжина, круши!
Вялый, развернувшись и упираясь в сиденье ногами, стрелял из автомата, высунув его в окно и не снимая палец со спускового крючка.
— Вялый, сука! — взвыл Сержант. — Вызывай наших!
— База! База! — заорал Вялый, развернувшись и схватив рацию. — База, это мы! Это Сержант!
Они мчали и не слышали выстрелов позади.
— База, бога, душу! — орал Вялый.
— На приеме? — раздалось далекое и вопросительное.
— Это мы! На «козелке»! Не стреляйте! Как поняли? База, душу вашу! Не стреляйте!
— Принято, — откликнулись недоверчиво.
Они подлетели к зданию и высыпались все разом, в одно мгновение.
Сержант с болью оторвал руки от руля: это далось неимоверным усилием.
Им открыли тяжелую дверь: Сержант видел в свете фар, как находящиеся внутри здания раскидывали тяжелые мешки, освобождая вход.
Первым забежал Рыжий, потом Самара, потом Витька.
Занес свое тело Кряж.
Вялый менял рожки и стрелял от пояса в темноту.
— Давай, Вялый, давай домой! — попросил его Сержант.
Скривившись, тот прыгнул в темноту здания, и Сержант шагнул следом.
Его подбросило тяжело и медленно, разрывая где-то в воздухе. Но потом он неожиданно легко встал на ноги и сделал несколько очень мягких, почти невесомых шагов, выходя из поля обстрела. Где-то тут его должны были ждать свои, но отчего-то никого из них Сержант не видел, зато чувствовал всем существом хорошую, почти сладостную полутьму.
— Черт, как же это я… как это меня? — удивился Сержант своему везению и обернулся.
Черная, дурная гарь рассеивалась, исходила, исчезала, и он увидел нелепо разбросавшего руки и ноги человека с запрокинутой головой; один глаз был черен, а другой закрыт.
Это было его собственное тело.
Карлсон
В ту весну я уволился из своего кабака, где работал вышибалой. Нежность к миру переполняла меня настолько, что я решил устроиться в иностранный легион, наемником. Нужно было как-то себя унять, любым способом.
Мне исполнилось двадцать три: странный возраст, когда так легко умереть. Я был не женат, физически крепок, бодр и весел. Я хорошо стрелял и допускал возможность стрельбы куда угодно, тем более в другой стране, где водятся другие боги, которым все равно до меня.
В большом городе, куда я перебрался из дальнего пригорода, располагалось что-то наподобие представительства легиона. Они приняли мои документы и поговорили со мной на конкретные темы.
Я отжался, сколько им было нужно, подтянулся, сколько они хотели, весело пробежал пять километров и еще что-то сделал, то ли подпрыгнул, то ли присел, сто, наверное, раз или сто пятьдесят.
После психологического теста на десяти листах психолог вскинул на меня равнодушные брови и устало произнес: «Вот уж кому позавидуешь… Вы действительно такой или уже проходили этот тест?»
Дожидаясь вызова в представительство, я бродил по городу и вдыхал его пахнущее кустами и бензином тепло молодыми легкими, набрав в которые воздуха, можно было, при желании, немного взлететь.
Скоро, через две недели, у меня кончились деньги, мне нечем было платить за снятую мной пустую, с прекрасной жесткой кроватью и двумя гантелями под ней, комнатку и почти не на что питать себя. Но, как всякого счастливого человека, выход из ситуации нашел меня сам, окликнув во время ежедневной, в полдня длиной, пешей прогулки.
Услышав свое имя, я с легким сердцем обернулся, всегда готовый ко всему, но при этом ничего от жизни не ждущий, кроме хорошего.
Его звали Алексей.
Нас когда-то познакомила моя странная подруга, вышивавшая картины, не помню, как правильно они называются, эти творенья. Несколько картин она подарила мне, и я сразу спрятал их в коробку из-под обуви, искренне подумав, что погоны пришивать гораздо сложнее.
