Иван Чигринов - Свои и чужие
— Настоящая муштра.
— И пытки.
— Но вот невольнику даётся новая передышка. Снова он видит при дневном свете рукавицу с кусочком мяса, а над ней — ласковое лицо человека, который уже кажется ему избавителем.
— И сколько времени так продолжается? — спросил Поцюпа.
— Недели четыре обычно. За этот срок беркут уже хорошо усвоит, что единственным другом его является человек, от которого он получает пищу, а чтобы получить мясо, надо, оказывается, обязательно сесть на рукавицу. Значит, готов служить.
— И служит? — Самым преданным образом.
— Черт побери, после такой науки я и сам бы взмыл в воздух, — засмеялся Патоля.
Но молчавший до сих пор Чубарь сказал ему с издёвкой:
— Для этого надо быть орлом.
Странно, но рассказ Береснева не только поразил Чубаря, но и удручил. Правда, он не мог объяснить почему.
Тем временем они уже выезжали из леса.
Впереди холмилось убранное поле, на котором далеко виднелась песчаная дорога. Она извилисто взбиралась на самое высокое место и под уклоном поля пропадала из глаз.
— Надо бы лошади передых дать, — забеспокоился Поцюпа и соскочил с телеги.
Его примеру последовали остальные. При этом как-то само собой получилось, что по один бок дороги, отставая на несколько шагов от телеги, пошли Береснев с Патолей, по другой — Поцюпа с Чубарем.
— И все-таки ты не ответил мне, — тихо сказал Поцюпа, — что это за люди? И вообще, откуда ты взялся вдруг, почему тут, а не на фронте?
— Так вышло, что не на фронте, — тоже вполголоса ответил Чубарь. — Долго рассказывать. А это, — он мотнул головой назад, — партизаны. Из Москвы. Целый отряд.
— И давно ты с ними?
— Нет. Со вчерашнего дня.
— А они давно ли тут?
— Ты имеешь в виду — в оккупации, в тылу?
— Нет, у нас, в Забеседье?
— Думаю, что не очень.
— А куда направляются теперь?
— В Мошевую.
— И угораздило же меня догнать вас!
— А мне так прямо повезло.
— Ещё бы. Кому не хочется на дармовщину подъехать?
— Я не про это.
— А про что?
— Дело у меня к тебе есть.
— Когда это оно объявилось?
— Как только увидел тебя. А сам об этом думаю давно. Верней, со вчерашнего дня.
— А от них скрываешь?
— Как тебе сказать… Не то что скрываю, однако в этом деле они сами по себе, а я сам по себе.
— Тогда говори.
— Мне надо знать наверно, остался ли кто в районе для подпольной работы?
— Ты считаешь, я в курсе?
— А кому же быть в курсе, если не тебе, бывшему оперативному работнику?
— Ну, это ты слишком. Я по мелочам больше, как говорят, бумажный червь.
— И все-таки?
— А ты что, ходишь вот так из деревни в деревню и спрашиваешь?
— Да я сам знаю, что это не лучший способ. Но что поделать. Командир ихнего отряда тоже интересуется. Так что…
— А они вправду из Москвы?
— Говорят, что из Москвы.
— А если вдруг нет?
— Как это понимать?
— А так. Может, они не те, за кого себя выдают?
— Нет, тут дело чистое.
— Откуда у тебя такая вера?
— Знакомый мой в отряде.
— Допустим. Но…— заколебался Поцюпа. — Словом, дело это деликатное. По правде говоря, лучше так: я тебя не видел, а ты — меня.
— Не доверяешь?
— Просто не имею права заводить подобные разговоры. Вот если бы ты подождал денёк-другой, а я бы подумал, посоветовался кое с кем… Может, кто знающий и попался бы.
— Ну, что ж, в таком разе…— Чубарь помолчал, потом спросил: — А теперь ты куда?
— В Мошевую. К одному знакомому садовнику. Верней, к садовому сторожу. Яблок надо взять. У нас в деревне садов мало, вот дети и попросили, чтобы привёз.
— Дивны дела твои, господи.
— Да, не очень просты. Ну, а ты, у тебя-то знакомые в Мошевой есть?
— Когда-то знавал Рыгайлу, Ефременко. Но теперь не уверен, что они в деревне.
— А я слышал, что как раз оба сидят по домам — и Рыгайла, и Ефременко.
— Значит, дела мои не так уж и плохи!
— Ты, Чубарь, как-то странно рассуждаешь. Ежели не этот, так тот. С чего ты взял, что связь надо искать тут? — Я уже говорил намедни одному человеку, и тебе скажу — нюхом чую. И в августе меня вызывали на совещание сюда. Вот я и рассуждаю теперь, что дело важное тогда решалось. Как раз перед тем как отступить нашим войскам из района. Значит, и вправду не просто так вызывали. Да и вызов-то был подписан Маштаковым.
— Дак почему не явился, ежели кликали?
— Обыкновенное дело, занят был в колхозе эвакуацией. Ничего, мол, думаю, не случится, если меня одного и не досчитаются. Кто ж знал, что немцы фронт на Соже прорвут и наши опять отступать примутся?
— Ладно, Чубарь, давай-ка опять забираться на телегу да погонять лошадь. Кличь своих партизан, а то дорога под гору пошла.
И впрямь за разговором этим они и не заметили, что осталось уже позади поле, на горбе которого топырилась оплетённая молодой паутиной стерня, и дорога круто покатила вниз, постепенно выпрямляясь и твердея. Потрюхала лошадь, даром что походила на ломовую, почуяв сзади накат колёс, стала быстрей перебирать ногами без понукания. Вспрыгнув на телегу, Чубарь со злостью подумал:
«А ну его к черту, этого Поцюпу!… С ним говорить что гнилую репу жевать. В конце концов никто меня к стенке не поставит, если я не найду в Мошевой нужной связи. Хотя, конечно, она и мне в самый раз теперь была бы. Интересное дело, нащупал ли уже какие подходы насчёт этого Зазыбы? — помотался немного на тряской телеге и снова подумал: — А все-таки знает что-то этот Поцюпа! Недаром с армией на восток не ушёл. Ему, с его прежней должностью, мало что светит тут, кроме… Да, на предателя не похож, не станет он этим заниматься, а вот что про мошевских не сказал мне ни слова — это, может, теперь самое главное. Не он, так Рыгайла с Ефременко дадут совет».
По правую руку от дороги пошли одна за другой болотины, поросшие в серёдке осокой и болотным хвощом, а по краям — блестящей, будто посеребрённой лозой, которая дробно трепетала листьями на чуть слышном ветру. По правую же сторону открылась взгляду и деревня. Она выглядела так же, как и все другие селения в этом бывшем приграничье,[5] не лучше, не хуже, с соломенными крышами на избах и гумнах, с кривыми вербами вдоль улиц и с бесконечными изгородями вокруг своих огородов..
Правда, не в каждой здешней деревне стояла церковь но в Мошевой она как раз была — деревянная, не такая, конечно, как в богатых местечках.
Улицы на том, дальнем конце деревни, обтекали церковь и разветвлялись во все стороны, а тут, в начале, шла всего одна. Она встречала своими дворами каждого, кто ехал или шёл в Мошевую из Кавычичей, Жарков или Мокрого… Где-то посреди этой улицы чернел горбатый мосток через Мошовку, одну из тех речушек, что живят водой Беседь в её среднем течении.
— Ты вот что, Чубарь, — вдруг сказал Поцюпа, — не ходи сразу ни к Рыгайле, ни к Ефременко. К чему с винтовкой шастать под окнами у всей деревни? Да и неизвестно ещё, может, тут немцы.
— А куда же мне?
— Поедешь со мной.
— А они? — Чубарь показал на партизан.
— И они нехай едут с нами. До вечера побудете в саду, в сторожке, а там уж и пускай делают своё дело. Да и ты. Как хлопцы? — повернулся Поцюпа к Бересневу и Патоле.
— А что там у тебя, в том саду? — сразу же ухватился за Поцюпово предложение настырный Патоля.
— Да все, чего захочешь.
А Береснев не отзывался. Тогда Поцюпа стал подзадоривать:
— Дед вином самодельным угостит, позавтракаем…
— Да по времени оно не помешало бы и до обеда дорваться, — засмеялся наконец Севастьян Береснев.
— Ну, так как, хлопцы?
— Увидим, — лениво, вроде чтобы отвязаться, махнул рукой Береснев.
Видно, он думал, что пока поедут дальше, к мостку через речку, ещё будет время окончательно все решить, но Поцюпа вдруг повернул лошадь к броду — почти перед въездом на деревенскую улицу.
Довольный, что Береснев больше не перечит, а два других попутчика вроде бы согласились с его намерением переждать, пока не стемнеет, за деревней, Поцюпа, подёргивая вожжи, погнал лошадь по воде через Мошовку и въехал в сад, который возник перед ними в глубокой ложбине совсем неожиданно. Сад этот сплошь состоял из старых деревьев, для большинства из которых, считай, уже отошла пора крупных яблок. Ежели по доброму обычаю, так давно бы тут надо было сделать подсадки. Но никто об этом непозаботился, и сад явно трухлявел, хотя на ветках покуда ещё и в этот год полно было антоновок.
— Вот это и есть Шкарняков сад, — сказал Поцюпа словно о чем-то выдающемся, обязательно известном всем хотя бы по слухам.
А из трех Поцюповых попутчиков один только Чубарь мог понять, почему вдруг их возчик так сказал. Во-первых, не такая большая давность паны-господа, чтобы память о них уже выветрилась, всего за двадцать лет перевалило, как лишили их земли и усадеб, а во-вторых, Шкарняк и в советское время не оставил своего дома. Помер он где-то в начале тридцатых. Тогда, может, через год или два, перевезли отсюда его постройки. На Шкарняковой усадьбе осталось от тех лет нетронутым всего только одно заведение, если его можно так назвать, — небольшая винокурня.
